люди.
А теперь вот газета взяла и утонула.
Котенок остался совсем один. И неизвестно, что бы с ним произошло
дальше. Скорее всего, и его бы измордовала, прибрала к себе вода Леты,
но ему было суждено жить. А всем нам хорошо известно: кому суждено по-
веситься, тот не утонет.
К котенку, как только пошла на дно "Советская Белоруссия", сразу же
подоспели жучки-плавунцы, или, правильнее, скользуны, потому что они
не плавают, а, похоже, катаются по воде на коньках, словно по хорошему
льду. Жучков тех, скользунов, было множество. Но рыжему нашему котенку
они сослужили службу добрую. Позже он не раз поминал их добрым словом:
тому-сему все же обучили его. А за всякую науку надо быть благодарным.
Это знают даже котята.
Скользуны-плавунцы будто на буксир взяли котенка. Тоненький такой
буксирчик, невидимый из солнечного луча. Окружили котенка со всех сто-
рон, один даже в хвост ему вцепился. Окружили и с таким ухарством и
ловкостью стали танцевать, такой хоровод закружили, что и котенку за-
хотелось в их круг. Какой же это котенок не любит потанцевать, пока-
таться на коньках? Но котенок наш головастый был, сообразительный.
Недолго думая, он выпростал переднюю правую лапу, показал, что и у
него есть некий намек на коньки, и намерился подгрести ближе к себе
одного из скользунов, что выкидывал коленца перед самым его носом,
так, что у котенка усы вприсядку пошли. Но скользун тоже недаром со-
лист, мазанул котенку по его усику своим крылышком слюдяным. Только
котенок его и видел.
Вперед выскочил второй солист. Принялся щекотать котенку усы. Коте-
нок снова его лапой дзыб. И снова от скользуна на воде ни следа ни
знака. Хотя нет, знак все же был, обозначился какой-то след на воде,
что-то вдруг переменилось. До этого котенка легонько покачивала, кру-
жила речка на одном месте в вире, будто щепку. А тут он выбился с того
вира. Два взмаха левой, правой лапами - и... поплыл. Почувствовал, по-
нял, что дано котятам, по крайней мере разумным, плавать, если они не
ленятся лапами перебирать.
Кто же это посмел сказать, кто придумал, что лапти воду пропускают?
Нет, в добрых лаптях нога всегда сухая, и по воде в них аки по суху
ходить можно. Способны котята плавать, хотя и не по своей воле, по
принуждению. Горе заставит и на пень молиться.
Котенок что было силы молотил по воде лапами. Поначалу, правда, не
очень ловко и умело, потому что коты, всем ведомо, боятся воды, им
больше бы в земле рыться, потому что в ней мыши водятся. Но коты, на-
верное, не случайно любят и рыбу, хотя об этом не все из людей догады-
ваются. И котенок вначале после каждого взмаха взнимал вверх лапу и
отрясал ее от воды, чем очень потешал скользунов. Те аж припадали к
воде, надрывали от смеха животики, слюдяными брызгами-смешинками раз-
летались вокруг. Хохотало небо, хохотало солнце, хохотала вода. Такой
уж смешливый оказался вокруг народец.
И котенок не выдержал марки, тоже начал хохотать, смех ведь, из-
вестно давно, прицепист. Съесть только, съесть одну смешинку, и ты уже
отравлен надолго, если не на всю жизнь. И котенок наш хохотал, только
получалось это у него по-своему, по-кошачьи. Только так коты и смеют-
ся, чтобы и зубы было видать. Скользуны поняли это. Все мы ведь понят-
ливые, когда видим пред собой зубы. Поняли, но не испугались, не поки-
нули его. Удвоили свои ряды. Посмотреть на котенка, ни капли не бояще-
гося воды, такого уж разумника, что способен на воде смеяться, прибе-
жали жуки-скользуны со всей реки, даже те, что помирать собрались, от-
ложили смерть, притащились поглядеть.
Более того, все дееспособное население реки собралось подивиться на
котенка, который плавает, веселит белый свет. И не только дееспособ-
ное. Приволокся рак-пустынник. Вылез из норы, где замуровал себя живь-
ем, чтобы никто не мешал смерти. Не мог же отправиться на тот свет, не
увидев на прощанье чуда, не ублажив душу. Жизнь его была однообразной,
тоскливой, как и у всех прочих, кто задом наперед ходит. Дали деру со
своей свадьбы две лягушки и с таким интересом, не веря собственным
глазам, наблюдали за котенком, что и не заметили, как ноги у них пошли
нарастопырь, заплясали. Прилетели две бабки-поденки, сели котенку на
уши, чтобы ловчее в хохочущий рот ему заглядывать. Приплыли две плот-
вицы-акулы и ничего не поняли, что тут происходит. Они и появились
только потому, что приметили поденок и уже судили-рядили, как их удоб-
нее проглотить. А здесь какой-то неуклюжий на два уха и множество зу-
бов котенок, ни плавников, ни хвоста пристойного, то есть рыбьего, ко-
нечно, а на тебе, плывет. Есть на свете диво и для плотвы.
Белый мотылек, что оторвался от ольхового листка, подлетел к котен-
ку и принялся кувыркаться через голову, кружить над ним. Наверное, в
друзья ему набивался. Пытался помочь, ухватить за рыжие усики и выта-
щить из воды.
Так уж заведено на белом свете: сильному да здоровому, богатому да
красивому все в друзья набиваются, помочь стараются, особенно если ты
сам сложа руки не сидишь. Так и здесь. Удивил, насмешил котенок реку и
небо, воду и солнце, и они ему навстречу пошли. И перед всем уже белым
светом сейчас выкаблучивались скользуны, концерт ладили.
Трое из них, то ли самые сильные и ловкие, как русская тройка - ко-
ренник и две пристяжные, - шли впереди всех. И в самом деле были похо-
жи на лошадей, орловских или каких-то еще рысаков, что летят над прос-
торами земли, грызут удила и рвут гужи. Речка расступалась, выходила
из берегов от их богатырского галопа, так они выкладывались, тянули
котенка, направляли к спасительному берегу. Вели, прокладывали дорогу,
чтобы как можно быстрее вызволить его из воды. За этими тремя по их
уже следу табунились остальные, сбивали волну и умеряли течение, про-
резали в водной глади дорогу котенку к берегу, зеленой земной тверди.
Но берег тот, хотя и видимый, крутой был. Трава на нем росла высо-
кая. И до солнца было далеко. А у котенка лапки слабенькие, коготки
еще только прорезались. Какие у новорожденных котят когти? Намек толь-
ко. Одно название.
Берег навис над котенком черным материком. Скользуны исчезли, пото-
му что под берегом стояла тень. Солнце скрыли кроны деревьев. А сколь-
зуны в тени на коньках кататься не любят и никого не спасают. Зачем же
силы тратить, когда этого никто не видит? Без зрителей, в тени сколь-
зуны только точат свои коньки, вжик-вжик об осоку. И снова поскорее на
солнышко. Возле котенка у берега никого уже не было. Сгинули разом и
друзья: не такое уж великое чудо, смотреть, как котики богу душу отда-
ют. Один только мотылек, душа белая, трепещущая, остался ему верен. Но
какая корысть и помощь где и кому была от мотылька?
Надеяться котенку больше не на кого было. И напрасно задирал он в
небо рудую свою голову, терся белой манишкой шеи о прибрежный, вски-
певший солью торф. Только грязи набрался да глаза запорошил. И утяги-
вало его уже к себе темное, трясинистое и глинистое дно. Может, он ти-
хо и неприметно пошел бы на то успокоительное дно. Но больно резануло
по глазам неотпавшим прошлогодним листом камыша. Котенок невольно
взмахнул лапой, хотел оберечься от того листа. Только лапа его подня-
лась и не смогла справиться, мгновение-другое лежала на листе, как ру-
ка в руке.
Тот сухой листок камыша попридержал котенка, дал ему возможность
перевести дыхание. И дыханием своим, только обозначившимся ртом и язы-
ком он прижался к сухому мертвому листу. Потерся о него усиком. И
словно что-то шепнул ему на ус сухой, отмерший уже лист камыша. Может,
и недоброе, потому что котенок вцепился в него зубами. Лист сразу и
отпал. Но котенок был уже под камышиной, что, словно свечечка, вытыр-
калась из воды при береге. Ощеперил ее всеми четырьмя лапами, обсосал
- от воды и до самого верха, насколько хватило шеи. Нашел прилипшую к
камышине то ли ракушку, то ли улитку. Сам не знал, что это такое. Зах-
рустел той ракушкой-улиткой. Нет, ничего, посоливши, есть можно, хоть
он и не француз, но съедобно.
Добыл еще одну ракушку, уже под водой. И тоже съел, не до перебо-
ров, все переварится в животе. Снова припал к камышине мордочкой, на-
чал сосать ее. Может, где-то случайно и прокусил, потому что почувс-
твовал, будто от матери, молочный дух. Сосал, пока не обманул себя,
пока не показалось ему - сыт, наелся.
Когда он почувствовал это, снова посмотрел на небо, что-то промур-
лыкал, молвил небу. И, словно согрешив, нашкодив, прижал к голове уши,
ощерил зубы и где лапами, где помогая себе зубами, стал карабкаться по
камышине вверх. Взбираться с такой яростью и бешенством, словно ничего
больше кошачьего в нем не осталось. Одна только злость, одна одержи-
мость. Гнал из себя электричество, и то электричество избавляло его от
веса и поднимало, держало на шаткой камышине. В ярости он уже и забыл,
что это он делает и зачем. Был устремлен только к одному - вверх.
Ввысь ушами, ртом - каждой шерстинкой.
И котенок взобрался на самый верх камышины, заполз под самую ее ма-
ковку, метельчатый и мягкий камышиный хвост. Хвост, как ни чудно, у
растения, оказывается, не сзади, как у кота, а впереди, на голове.
Хвостик тот приласкал котенка, погладил по головке и усикам. Котен-
ку это пришлось по вкусу, хотя дорога его была закончена. Никуда, ни
вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз, дороги у него больше не было. По-
пал как рыба в невод. Впереди только солнечное чистое небо, внизу -
вода. И направо - вода, и налево - вода.
Сама камышина стояла в воде, не достигая берега. Можно было попро-
бовать спрыгнуть с нее на землю, что видел он краем левого глаза. Но
как тут прыгнешь, когда камышина качается между небом и солнцем, водой
и землей? И котенок на той шаткой камышине - как паук на паутине.
Он зажмурил глаза, которые только что обрел. И неизвестно, зачем?
Чтобы умереть зрячим? А камышина качалась, шептала что-то свое камыши-
ное и обломилась как раз, видимо, на том месте, где котенок прокусил
ее. Не выпуская из лап камышину, котенок с зажмуренными глазами ку-
да-то полетел. Показалось, что снова в воду. И это было похоже на
правду. Немножечко, совсем чуть-чуть не дотянул он до берега. Но тут
подоспел мотылек, круживший над ним еще на воде, уцепился лапками за
шерстинку. Запорхал, запомахивал из последнего крылышками и на взмах
своих белых крыльев приблизил его к берегу. Но о мотыльке, о том, что
он теперь породнен не только с камышиной, обязан жизнью и мотыльку,
котенок на ту минуту ничего не знал. Вместе с камышиной грохнулся
оземь. Обземлячился.
Мягкая, мягкая материнская земля, но и твердая. На кошачий даже бок
и вкус.
III
Хотите верьте, хотите - проверьте. Но вот так котенок стал новым
жителем матери-земли. В нашей самостоятельной суверенной стране стало
на одного гражданина больше. И где-то эти два события - подаренная нам
самостоятельность и появление на свет нового гражданина - совпали во
времени. Только этому последнему не стоит искать каких бы то ни было
документальных подтверждений. Свидетельство о рождении и гражданстве
котятам на руки или лапы не выдают. Дискриминация, конечно, а может, и
более того - скрытый геноцид.
Я так думаю, это хорошо, что только вот такие на котов дискримина-
ция и геноцид. И не возникает чего-нибудь еще, более горького. А горь-
кое?.. Ну вот представьте себе, вдруг бы да возникла среди котов язы-
ковая проблема. Пожелал бы, к примеру, некий один кот петухом кукаре-
кать, а второй, скажем, собакой лаять. Что бы из этого получилось? Ко-
нечно, великая путаница. Внешне - кот котом. Но лает. То ли собаку
дразнит, то ли подлаживается под нее, по иному пункту о национальности
норовит пройти. Собака, по моему суждению, тоже не осталась бы в сто-
