ее детям. В самом низу, на первом этаже, а вернее, в подполье, безос-
тановочно правили свадьбу, размножались и жировали в отсутствие кошки
мыши. Наиболее наглые стремились приватизировать и ее жилплощадь. Но
когда они, изгнанные из дома демографическим взрывом, попадали той по-
рой на чердак, живыми их больше никто не видел.
На втором этаже... Нет, о том втором этаже кошка запретила себе ду-
мать. Там жили ее хозяева, или те, кто считал себя ее хозяевами. Пусть
так оно и будет, кошка все равно хорошо знает, что она гуляет сама по
себе. Хотя ее уже и тянуло к ним, она скучала по их голосу, даже руга-
ни, безладью. А жило на том этаже много народу. Полных три человечес-
кие семьи. И они тоже росли. Кошке было что вспомнить и у кого поу-
читься. Скучно, скучно жилось ей все же на чердаке. Но всему свой
срок. Настанет день, и она объявится перед ними сама и шестеро ее ко-
тиков. Она докажет своим хозяевам, что тоже даром времени не тратила.
Третий этаж, ее сегодняшнее пристанище, был наиболее плотно и густо
заселен. Одних воробьев - что тех китайцев, в самых непредсказуемых
углах. Можно лапой, словно вилкой, доставать их из-под стрехи, где
только две дранки и щель между ними. Глупая, хотя и жизнелюбивая птица
- приживается всюду быстро, и плодится легко. Не менее глупые, хотя и
корчат из себя невесть кого, голуби. Ходят по земле, будто матросы,
вразвалочку, выкобениваясь, цирлих-манирлих, и этим цирлих-манирлихом
довели себя до того, что мозги у них набекрень. Воробей - худой и без
претензий дурак. Голубь - дурак манерный, жирный. И дураков тех жирных
и манерных кошачьей головы не хватит, чтобы посчитать всех. Загадили
чердак.
Но - печальный вывод молодой и умненькой кошки - все на белом свете
имеет свой конец, все со временем катится в тартарары. Еда на то и да-
на, чтобы ее есть, а съев, искать новую. Ничего и никого без живота
нет на этом свете. Живот правит миром.
Воробьи дураки-дураки, а соображают, не без воробьиного своего царя
в голове, облетали чердак за километр. Чирикали, поддразнивали кошку
где-то со двора, с деревьев, со стороны сарая. Самые отчаянные похажи-
вали и по крыше хаты, снаружи. Один из них пристроился даже, гадость
болотная, капельку белую пускать с вильчика перед самым ее носом. Пус-
кал и заливался, щебетал, но на чердак ни ногой. И кошка могла только
представлять, какой он вкусный, мягкий, да видеть его во сне. Голуби
же на ее столе не переводились долго, но ни одного из них на чердаке
уже не было. Кошка съела последнюю глупую голубку, что прилетела голу-
биться с таким же дураком на чердак к ней, растопырилась, расквохта-
лась. Только перышки чистить стала - тут ей и амбец пришел. Она даже
не поняла, что случилось. Может, думала, что этак голубок ее разошел-
ся. Подумала радостно - и оказалась в лапах кошачьих.
И все. Не хочешь, а вынуждена отправляться на поиски чего-нибудь
съестного. Три дня во рту ни макового зернышка. Котята высосали ее
так, что она уже без ветра, на легких сквозняках шаталась. Кое-как
спустилась с чердака на порог и скромненько попросилась в избу. Две
матери глянули одна одной в глаза и поняли друг друга.
- Залетела, холера тебя бери, - сказала хозяйка. - Я вот тоже на
старости лет залетела.
Кошка согласно и с искренним сочувствием облизнулась. Врать она не
умела, скрывать, кривить душой не научилась. Что в голове - то и на
языке. Как женщина и мать, хозяйка посочувствовала ей, укорила и на-
кормила. Но и проследила. И вскоре следом за кошкой оказалась на чер-
даке:
- Батюшки-светы, да здесь целый зоопарк. Раз дала - шестерых при-
несла. Что делать будем?
Кошка стала лизать руки хозяйке, да так старательно, что ту на
мгновение будто обожгло. Она быстренько порскнула с чердака опять в
избу. Там уже во всю ивановскую голосили ее дети, мальчик и девочка.
Она погукала им, покачала, сказала несколько ласковых слов каждому и
дала грудь сразу обоим, правую и левую. И пока они сосали и чмокали,
пускали белые радостные пузыри, о чем-то отрешенно думала, посматривая
в окно.
Кошка на чердаке только начала растаскивать котят по укромным уг-
лам, как хозяйка снова оказалась там, но уже с кошиком в руках, реши-
тельная и спокойная.
- Котята любят, чтобы их топили, пока они слепые, - почти пропела
она, подбираясь к лежаку.
Кошка вздулась, как кожаный футбольный мяч, взняла ввысь каждую
свою шерстинку на загривке. В глазах зажглось электричество, хвост за-
искрил.
- Пусть будет по-твоему. Пусть этот останется, - сказала хозяйка. -
Ну, чего в руки не даетесь, такие мягкие, красивые котики... - и одно-
го за другим стала кидать в кош.
Рыжеватый и, кажется, самый немощный котенок все же успел отползти
и вщемиться под лежак. Одна только точка, белая мордочка с красным
мокрым носиком.
- Хитрун, - сказала хозяйка, вытаскивая его. - Рыжие, они все не-
людские. Разумник, лобастый. Пошел в кош.
Отправляя котенка в кошик, она не удержалась от умиления, поцелова-
ла его в нос, как означила. Но на том ее милость к рыжему котенку ис-
черпалась. И разъяренной кошке, чтобы хоть немного успокоить ее, выб-
рала и оставила совсем другого, черного крепыша. Утешила:
- Не принимай так все к сердцу, молодая, глупая еще. Будешь ты -
дети будут. А шестерых сразу без мужика и здоровой деревенской бабе не
продержать. Изведут со света.
Кошка выпустила целый сноп электричества и что-то сказанула ей в
ответ такое, что хозяйка бегом бросилась прочь, едва не переломала се-
бе кости. Под ней уже в самом низу обломилась на лестнице ступенька.
Тяжелая, видимо, была ноша. Тяжелая, но ничего не попишешь, если ко-
тят, пока они слепые, не топить, разведется их больше, чем людей.
Вскоре к берегу речки понуро подошел лет восьми-девяти рябой маль-
чишка с кошиком из ракиты, наполненным какими-то бумажными, тихо шеве-
лящимися свертками. Стоял и смотрел, как кружит вода, как крутит тече-
ние возле берега под кустами склоненной лозы, шмыгал носом, видимо, от
сырости. К нему подошли еще два мальчика, похоже одногодки. Спросили
вместо приветствия:
- Ты что, рыбу кошиком ловить собрался?
- Нет, не рыбу, - уныло отозвался мальчишка. - Котиков топить буду.
- А мы уже подумали, что ты это сестричку новую и братика на рыбал-
ку принес.
- Детей в кошике не носят, - серьезно сказал мальчик. - Детей не
топят. Только котиков. А я вот не знаю еще, как их надо топить.
- Мы тебе поможем. Научим, - с радостной готовностью предложили
друзья. - Все наши бураки пошли полоть, а нам делать нечего. Теперь
вот есть работа. Давай своих котиков.
Сразу определился и командир, стройный, пряменький, словно гвоздик,
мальчишка в потрясной майке с зелеными обезьянами по всему животу.
- Пердун, дуй за снарядами, - приказал он тому, с кем вместе при-
шел. - Собирай камни, немецкие корабли топить будем. А ты, Михлюй, го-
товь к плаванью линкоры и крейсеры.
Михлюй, рябой мальчишка с кошиком в руках, повеселел:
- С тобой, Кастрат, никогда не скучно.
- Это уж точно. Со мной не заскучаешь, - согласился Кастрат.
И закипела работа. Пердун подносил камни, сухие комки глины и реч-
ные окатыши. Кастрат их сортировал, был он, по всему, парень обстоя-
тельный и смекалистый. Равномерно горками раскладывал по берегу снаря-
ды, чтобы потом удобно и бесперебойно стрелять. Михлюй доставал из ко-
шика свертки, разворачивал каждый, оповещал:
- Черный - миноносец. Оставим напоследок. Серый. Бронекатер. Тоже
на после. Рыжий, верткий, пару много. Крейсер.
Михлюй, как совсем недавно и его мать, склонился над котенком, при-
ложился к его красному мокрому носику. На какое-то мгновение веснушки
на лице его потемнели и в глазах пробежала тень. Но только на мгнове-
ние. Задора и веселья поддали друзья, приспешили:
- Давай, не распускай нюни, не тяни резину.
И сверток с рыжим котиком взвился в небо, шлепнулся в воду почти на
середине реки, на быстряке, где вода, казалось, аж грызет отмель. Мо-
жет, именно это котенка и спасло. Вода сразу же приняла его, разда-
лась, подхватила и понесла. А когда явила его опять белому свету, он
был уже недосягаем для снарядов воителей.
Набрякшая от воды газета разворачивалась. И вскоре котенок плыл по
реке Лете на распростертом газетном листе, как на плоту. И там, на са-
мой середине реки, с ним случилось невероятное. Ныряние в белом бумаж-
ном саване пошло ему на пользу. Омытые целительной криничной водой
древней реки, глаза у него раскрылись. Водокрещение сделало его зря-
чим.
Котенок, словно сквозь туман, видел мальчишек на берегу, все они
были для него на одну колодку, хотя немного выделялся Михлюй, что-то
мелькнуло в нем знакомое. Похоже, еще не видя, еще на чердаке под бо-
ком у матери, он уже знал его, чувствовал, как и весь дом. И от Мих-
люя, казалось котенку, ветер доносит дух хаты и печи, то, чего его ли-
шили, запах его молочных братьев и матери-кошки. Но все это уже отхо-
дило, отплывало вместе с оставленным на берегу родным домом. Набегало
же совсем иное. Он видел. Видел синее бесконечное небо над собой, теп-
лое рыжее солнце над головой. Солнце, будто бритвой разрезающее мутную
бель пленки в его глазах. Перед ним была бесконечная стремительная
гладь воды. Хотя речушка совсем маленькая. Но ведь и котенок малень-
кий. Он еще даже не понимал и не представлял границы воды и неба. Вода
и небо были для него едины. И, как ни удивительно, он ни капельки не
боялся воды, словно это была его новая мать. А может, и на самом деле
вода стала его матерью. И ее бесконечность, бесконечность неба, мира
совсем не беспокоили его.
Куда больше котенка пугали кусты лозы и ольхи, что росли по обоим
берегам речки. Они так ужасающе лохмато-зелено надвигались на него. Их
ветви прятали солнце, и ему становилось одиноко, неуютно и однообразно
зелено в глазах и потому холодно. При солнце у него был друг, его же,
котенка, тень на воде. Под навесью ветвей друг куда-то исчезал. Пропа-
дала синь воды и неба. Одна только бранчливая темная гладь течения.
И эта ворчащая вода скоро лишила его опоры и плота. Ковер-самолет,
а это была газета "Советская Белоруссия", так перенасытился водой, так
набряк, что взял да и утонула. И котенок остался один-одиношенек. Вот
тогда он натерпелся страха. И совсем не потому, что начал тонуть. Уто-
нуть-то он не мог, потому что весил не больше воздушного поцелуя или
солнечного луча. Тело его, можно считать, было соткано из того воздуш-
ного поцелуя и солнечного луча. Какой-то одуванчик среди воды.
Нет, он не мог утонуть, потому что совсем иное было наречено ему на
роду. А испугался котенок оттого, что вдруг потерял опору под собой.
Хоть и всего газетный лист, но все же какое-никакое жизненное прост-
ранство. И как ни шатка была та опора и хоть нес его ковер-самолет не-
известно куда, они все же позволяли сохранять надежду на нечто лучшее.
Самолет он и есть самолет. И лучше лететь в нем, пусть даже в преис-
поднюю, нежели оставаться одни на один посреди сердитого неизведанного
течения реки, когда не знаешь, где кончается вода, где начинается не-
бо, не имеешь даже представления, что такое земля, есть ли она вообще
на свете, потому что не научился еще ходить, стоять на лапах. Не зна-
ешь, зачем тебе даны ноги. А теперь вот и холодно, и зябко, и мокро
под тобой. И какие-то твари мерзопакостные окружили со всех сторон,
обложили. Блямкают что-то беззвучно, щерят пасти, не иначе проглотить
хотят. Раньше же было нечто хотя и очень шаткое, призрачное, но пов-
седневное и определенное.
Раньше под ним была газета. И хотя котенок наш, понятно, ни бэ ни
мэ ни кукареку в той газете не способен был прочесть, но что-то все же
начеркано было в ней и на ней. Жучки, паучки, козявки какие-то замыс-
ловатые и фотографии, а на них люди, не совсем настоящие, не живые, но
