сам. Очень похожий на того, кто смотрел на меня несколько дней назад
из зеркала на стене моей новой хаты. Мы долго и молча всматривались
друг в друга. Я отказывался узнать самого себя. Нет, не мог за ка-
кие-то считанные дни оскотинеть до такой степени.
Отказывался узнать себя. Но он заставил меня сделать это. Опять же
безмолвно, только с укором покачивая головой: мол, так оно и есть, ты
это, ты. Никуда, брат, от себя не денешься. Но сказал совсем иное:
- Я знаю, ты пришел, чтобы забрать все это, - и обвел рукой расп-
ростертую перед нами темь. Я не стал отпираться, потому что не темень
видел перед собой, а сокровища неземные. И мои они были уже, мои.
- Да, я пришел, чтобы забрать это.
- Бери и владей.
- Одному мне много, - ответил я. - Ты все же плохо обо мне думаешь.
Я лучше, лучше. Я для всех. Но, чтобы хватило всем, слабоват плечами.
Не подниму, не донесу.
- Я пособлю. Я подам тебе на плечи.
- А мех, где я возьму такой мех, чтобы забрать все?
- Отказываешься?
- Нет, нет, - заторопился я. - Ни от чего не отказываюсь. Грех от-
казываться от сотворенного тобою же. Великий грех отказываться от са-
мого себя.
- Великий грех, - согласилась моя тень. - Так что же делать будем:
грешить или каяться?
- Грешить, - твердо сказал я. - Грешить.
- И в последний твой час...
- И в последний мой час тем более.
- Да будет по-твоему. Только ведь грех твой пойдет за тобой и на
тот свет.
- Я и на том свете буду грешить.
- Пусть будет по-твоему. У нас энергетических кризисов нет. Смола
всегда в наличии. Кочегары старательные.
- Да будет так, - сказал я.
- Да будет так, - согласился и он. - Аминь.
- Принимаешь это?
- За то, что я жил на свете. За то, что глаза мои видели этот свет
и земное солнце, согласен на все. Только ты сам ответь мне. Князь тьмы
или света? С кем заручен, с кем прихожу к согласию?
- Я тебе все сказал. В урочный час придет на Землю комета. Будет на
ней серебро и злато, платина и алмазы. Только не попробуешь, не отку-
сишь ничего ты от тех сокровищ, человек...
Урочный час пробил. Трижды прокуковала среди ночи кукушка. Трижды
детским плачем залилась пробужденная ею сова. И взошла на небе полная
луна. На зеленый лунный свет выполз погреться земляной червь, столет-
ний седой и незрячий выползок. И сразу налетел ветер, тронул крылья
недвижного мертвого ветряка, и крылья те со стоном и скрипом начали
крутиться. Молоть зерно, которое никто туда не завозил, перемалывать
зеленый лунный свет, ссыпать невидимую небесную муку в мехи, которых
тоже не было. Промельком скользнула чья-то тень внутри ветряка, заме-
тались, забродили тени и снаружи. Потянуло, потянуло сыростью, влагой
и затхлостью. Зерно старины и давности все же сопрело, сгнили, пошли
прахом мехи, вот почему их и не видать было. Новое вино в старые мехи
не льют.
Исчезли, укрылись куда-то мыши, словно сквозь землю провалились. А
старая мельница крутилась себе и крутилась. Только что-то все время
стонало и трещало в перетруженной ее утробе, заново перенастраивалось,
переналаживалось, будто старые кости обрастали новыми хрящами и мясом.
И обросли. Вскоре ветряк трудился уже безмолвно, беззвучно, крутился
по-молодому, без старческого ворчания.
На глазах молодела и Земля. Раздалась вширь речушка Птичь. Из ее
омута показал лобастую плоскую голову древний, обросший мохом сом,
покрутил усы, приветственно плеснул по воде упругим хвостом и сник в
звездном омуте. Из того омута вышли бобр с бобрихой и бобренятами.
Будто сом пробудил, растормошил их там, приказал явиться на свет Бо-
жий. На свет, которого они не видели уже столько столетий, как поруши-
ли здесь их шлюзы и плотины, что веками возводили они на этой реке
вместе с человеком.
На одном из семи курганов засветилась куполами, выросла, словно
спустилась с небес, церковь. На втором кургане, напротив нее, ударили
колокола костела. Но ни на церкви, ни на костеле еще не было крестов,
хотя колокола уже голосили, жаловались небу.
И под тот колокольный перезвон вспучивалась земля на четвертом кур-
гане. Вспучивалась и оседала. И выходили, вырастали из той земли, из
жесткости крупного приречного песка люди незрячие, но словно кем-то
ведомые. И выходили со словом, хотя и неслышимым, считываемым с их
губ:
- Хватит. Мы осудили себя. Но сегодня откроемся, откроем себя све-
ту.
И вышел навстречу им мой спутник, рыжий мой кот Михля, расстелился
перед ними желтым огнем и молвил:
- Поднимите глаза ваши и посмотрите на нивы, как они выбелены уже
летом и солнцем, подготовлены к жатве. А работников мало. Скоро не
только человеку, но и мне, коту, будет нечего тут на зуб взять.
- Найдутся работники, - беззвучно ответили ему. - Мы - хлеб жизни.
Неподдельный хлеб жизни.
Люди, восставшие из земли, засеяли поле возле кургана и сам курган.
Иным из них не хватило места. Они стояли на поле в воде по колено и
незрячими глазами смотрели в небо, словно молились.
Качнулось небо, вздрогнула на нем и погасла до одного-единственного
тонкого лучика луна. И тот луч, как хлыст, прошелся по толпе от края
до края, пронзил землю. И сразу же объявились музыканты и музыка,
правда неслышимая. У седого, ледникового еще валуна сел прямо на землю
обросший дремучей бородой слепой старик с цимбалами, и мальчик-пово-
дырь, босоногий, в штанишках на шлеечках, в полотняной белой сорочке,
стал рядом с ним. По воде меж шлюзами и седыми курганами заскользили,
поплыли челны и лодки. И кто-то в белом и цветном, как сама радуга,
сидел на тех лодках и работал веслами. По небу копытила и опускалась
на землю конница. Шли полки Игоревы. Скалили пасти, исходили жаждой,
просили у реки Птичь обновляющей земной воды кони. Спешили смыть с се-
бя звездную пыль всадники. Зачерпнуть шлемом, обмыть уставшие от дол-
гой дороги лица. Музыканты, похоже, играли древнюю неумирающую бело-
русскую "Левониху".
И плакал, наблюдая за пляской, древний человек, то ли кузнец, то ли
мельник в кожаном, местами покоробленном и прожженном фартуке.
Бурлило людское море, не боялись друг друга звери и люди, гады бо-
лотные - медянки, ужи и гадюки. Правили не то бал, не то тризну. Тан-
цевала, ходила ходуном земля. На семи ветрах, на семи курганах, среди
воды и неба отпевала себя. С неба подходила, уже опускалась на ее
грешное лоно комета. Шла прямехонько на тот курган, на котором со
склоненными головами плясали ожидающие ее люди. А комета, как хищный
зверь, присела в небе, крутанула хвостом. И хвост тот дымный опередил
ее, накрыл землю тучей, комета обрушилась на людское море. Последний
раз и уже слышимо надсадно то ли застонали, то ли заплакали цимбалы. А
может, так пронзительно и надрывно заскрипел на лугу дергач. Заскрипел
и умолк.
В глухую печальную пору, когда Земля уже полуоглушена и угнетена
теменью, когда ночь допивает ее дневное тепло, начинают плакать травы
и деревья. И всюду одна только мгла, темень. Как под прижатым к туло-
вищу крылом черной желны, на бугре над самой рекой небесной извилистой
слезинкой замигали окна хаты, стоящей в одиночестве наособицу от села.
Замигали, красно набрякли. И сразу же, будто по приказу, розовая кро-
вавость прихлынула к Земле, спеленала мягким, словно неземным, светом
все кругом. Будто чья-то космическая душа оглянулась, отходя от Земли.
Где-то за небосклоном припала последний раз на колени, положила на
Землю свой глаз и стала молиться за нее.
Благословенный мягкий свет лег на крыши хат, на прибережные неприг-
лядные и в доброе солнечное время заросли кустов. И те чахлые заросли
засветились, засияли, засверкали, будто кто-то освящал их и признавал-
ся Земле в любви. Благословлял ее на долгий и счастливый путь во Все-
ленной. Вместе с тем светлым первым небесным лучом в хате раскрылись
двери. На порог выбежали два рыжих кота. Вслед им взвилось и полыхнуло
из хаты горячее пламя. Но коты не обратили на него внимания, будто им
и не припекало.
Они еще какую-то минуту-другую постояли на пороге. Согласованно
вскинули головы, посмотрели на небо, на котором уже на всю величину
выкатилась круглая буханка полной луны. Коты не спеша сошли с порога и
направились к зарослям, что купались в обжигающем космическом сиянии.
С неба скатилась звезда, покидая где-то на Млечном Пути долгий дымный
хвост.
Горела хата.
Коты исчезли в зарослях. Больше их никто и нигде не видел.
