которым недоставало, разве, некоторой самородности, мощи таланта, и я,
помню, в заметной мере расслабленный алкоголем, чуть не задал Альбине
бестактный вопрос: зачем она, черт ее побери, осваивает такие темы? со-
чиняла бы лучше про свою жизнь или что-нибудь, знаете, о Давиде, об Юди-
фи, о Тристане с Изольдою на худой конец! - я был, разумеется, не прав:
у волковой жены и про то, про что сочиняла, выходило неплохо - слава Бо-
гу, удержался, не задал.
Альбина на свадьбе была уже беременна. Глазом это практически не за-
мечалось: восьмая или девятая неделя всего - но Волк мне проговорился,
потому что уже, кажется, и тогда это представлялось ему главным, потому
что уже, кажется, и тогда в глубине души прояснилось ему, что женится он
не столько по любви, место которой занимал вполне понятный и вполне иск-
ренний восторг яркою, даровитой девочкою, сколько - чтобы завести ребе-
ночка, сына: Водовозовъ и сынъ, - по которому он так тосковал все годы,
когда жил с первой своей супругою, Машей Родиной: у той мало что имелся
ребенок от другого мужчины - еще этот ребенок оказался девочкою.
7. ВОДОВОЗОВ
Подобно комете с хвостом голых ведьм, неслось логово по столице, а на
душе моей было так же гадостно и невыносимо, как в другую ночь, когда
Альбину увезла скорая, и я остался в квартире наедине с тещею, Людмилой
Иосифовной, потому что тесть как раз отъехал в Ленинград, в командиров-
ку, делиться опытом, как организовывать чужой труд.
Митенька рождался в одной из привилегированных больниц под личным
присмотром профессора не то Кацнельсона, не то Кацнельбойма, которому
(клановая общность и личное с моей тещею знакомство - условия стартовые)
заплачено было двести рублей, а сама Людмила Иосифовна в коротком засти-
ранном халатике, готовом под напором мощных телес, отстрелив пуговицы,
распахнуться на шестого номера бюсте, ходила возле меня кругами, непри-
ятно интимным тоном рассказывала подробности, какие, мне казалось, теще
рассказывать зятю - наедине - несколько непристойно, вообще непристойно:
про то, как рожала Альбину: я, знаешь, намучилась, устала, заснула или
забылась, что ли; а она, знаешь, в это время из меня как-то выпала, я и
не заметила как; если б врач не зашел, она б у меня там, между ног, и
задохлась, бедненькая, и еще всякие подробности одна гаже другой - ходи-
ла кругами, рассказывая, облизываясь на меня, и я не знал, куда деваться
от похотливой этой, накануне климакса, горы мяса, запертый с нею вдвоем
на пятидесяти пяти метрах полезной, девяноста двух - общей - площади. Я
до сих пор удивляюсь, как Король-старшая не изнасиловала меня, в ту
ночь, впрочем, впечатление осталось, будто изнасиловала, и, когда около
пяти утра позвонили и сказали: мальчик, рост, вес, состояние матери хо-
рошее, у меня возник импульс выскочить из душного дома, провонявшего
свиными почками, которые в скороварке через два дня на третий - впрок! -
варила теща, - выскочить, сесть в логово, забрать получасового сына и
вот так же, как сейчас, погнать, уехать с ним на край света, чтобы никто
из них не сумел нас найти, ибо к женщине, которая выпала из моей тещи и
едва не задохлась меж могучих ее лядвий, я начинал испытывать что-то
вроде гадливости.
Позже, когда Митенька уже прибыл домой - Боже! как они все не хотели
называть его Митенькой, Аркашей хотели, хотя Водовозовым (при том, что
Альбина осталась при собственной фамилии: Король) - Водовозовым записали
с удовольствием - позже гадливость несколько поутихла, рассосалась, по
крайней мере по отношению к Альбине, однако, и по отношению к Альбине
касалось это только дня, потому что ночью, в постели, гадливость всегда
возвращалась и прогрессировала. Альбина, оправившись от родов, все чаще
и властнее заявляла супружеские права, и одному Богу известно, чего сто-
ило мне - и чем дальше, тем большего - обеспечивать их. Неотвязно, неот-
вязно, осязаемо мерещился в такие минуты отвратительный прыщавый негр с
вывернутыми серыми губами, серыми ладошками и подушечками пальцев и се-
рой, должно быть, головкою стоящего члена - первая, до меня, альбинина
романтическая любовь, впрочем, не вполне романтическая: с дефлорацией -
и я только теперь понял, как права была омерзительная Людмила Иосифовна,
когда выговаривала дочери за излишнюю со мною откровенность: этот эпизод
и впрямь лучше бы Альбине от меня скрыть. Негры, евреи, время от времени
ловил я себя на скверной мысли, негры, евреи - одно похотливое, потное,
вонючее племя.
Митенька рос, и, Господи! с каким напряжением вглядывался я в ма-
ленькое личико, едва не каждое утро опасаясь, что начнут проявляться чу-
жие, ненавистные черты: тестя, Людмилы Иосифовны, - но, к счастью, нет:
Митенька оказался совсем-совсем моим сыном: белокурым, с серыми глазка-
ми, и вполне можно было ошибиться, глядя на мою ново-троицкую фотографию
сорок четвертого года, будто это не я, а он, и многие ошибались. Правда,
дальше внешнего сходства дело пока не шло: сколько ни таскал я самых до-
рогих и мудреных заводных, электрических, радиоуправляемых игрушек: ав-
томобилей, железных дорог, луноходов, сколько ни изобретал сам, сколько
ни пытался играть с ним - увлечь Митеньку не умел: сын больше любил лис-
тать книжки, без картинок даже, в полтора года знал наизусть "Айболита"
и "Кошкин дом", а то и просто сидел, задумавшись, уставя удивительные
свои глаза в окно, где ничего, кроме неба, не было. И еще очень любил
слушать альбинины песни, которые она ему сочиняла каждую неделю новую. Я
жевал свово Мишла, = пока мама не пришла! Но, честно сказать, я и сам в
свое время любил слушать альбинины песни.
А за ту, родильную, ночь теща мне отплатила сполна: когда я пришел в
ОВИР, чтобы забрать должные уже быть готовыми документы, капитан Голуб-
чик со злорадным сожалением развела руками и сказала, что у бывшей моей
жены появились ко мне материальные претензии, алименты, так что моей вы-
езд ставится под вопрос, и мне тут же все сделалось ясно, абсолютно, я
даже не поехал к Альбине, про которую понимал, что она - фигура десятая,
а прямиком - к Людмиле Иосифовне, и та, брызжа слюною ненависти, добрые
полчаса припоминала и все свои подарки: рубашки там разные, зимние югос-
лавские сапоги за восемьдесят рублей, браслет для часов, и устройство в
МИНАВТОЛЕГТРАНС, и кооператив, и, главное - обманутое доверие, а я, хоть
терпел ее монолог, в первый же момент встречи сознал отчетливо, что при-
ехал зря, что объясняться и просить бессмысленно, что номер окончательно
дохлый и реанимации не подлежит!
Как-то вдруг, сразу потемнело кругом, и я понял, что логово вынесло
меня за кольцевую: я вел его машинально, не думая куда, и его, естест-
венно, потянуло за город, на крившинскую дачу, где я, оставив кооператив
Альбине с Митенькою, жил последние месяцы, все месяцы после подачи, но
сейчас ехать туда было самоубийственно: чтобы не заболеть, не издохнуть,
следовало залезть в горячую ванну, которой на даче не было, следовало
выпить аспирина и аскорбинки, следовало, наконец, одеться и, кроме все-
го, - на даче могла ночевать Наташка, крившинская дочка, которая слишком
часто в последнее время повадилась туда ездить и, кажется, без ведома
родителей; предстать перед семнадцатилетней девочкою в том виде, в кото-
ром я пребывал, даже прикрывшись митенькиной простынкою, я позволить се-
бе не мог. Я остановил машину, выглянул, вывернув голову, в разбитое ок-
но: что там летучие мои курочки, мои ведьмочки, вьются ли роем, не отв-
леклись ли на что, не отстали ли? но было темно, ни черта не видно, и,
плюнув на них, я резко развернул логово и погнал назад, в Столицу Нашей
Родины, на Каширку, к единственному дому, где меня приняли бы в любое
время, любого. К дому, где жила первая моя жена Маша со своей тоже сем-
надцатилетней девочкою, которых - ради Альбины, ради Митеньки - обеих я
бросил, потому что машина девочка была девочка и не моя.
Батюшки! бедный Волчонок! сплеснула руками старенькая, заспанная, со
свалявшимися волосами Маша, и уменьшение моего имени, прежде так раздра-
жавшее, показалось сейчас необходимым, словно без него и не отогрелся бы
я никогда. От Маши пахло парным молоком и жаркой постелью. Маша Родина.
По мере того, как тепло горячей ванны проникало в меня, я все отчетливее
чувствовал, насколько замерз, все сильнее меня колотило, и зуб в бук-
вальном смысле не попадал на зуб. Окончательно я не отогрелся и под ог-
ромным пуховым памятным мне одеялом, и едва задремал, обняв уютную,
словно по мне выкроенную Машеньку - затрещал будильник: ей на работу, и
я сквозь полусон смотрел, как Маша причесывается, одевается, и впечатле-
ние создавалось, будто вернулось то невозвратимое время, когда я студен-
том-дипломником приехал из Горького на практику в Москву.
8. КРИВШИН
Когда Водовозов студентом-дипломником приехал из Горького на практику
в Москву, на АЗЛК - в ту пору еще МЗМА - он в первую же неделю сумел
прорваться к главному конструктору и заставил выслушать свои идеи, на-
копленные за годы учебы: и про общую электронную систему, и про паровой
двигатель, и про керамические цилиндры - все это с эскизами, с прикидоч-
ными расчетами - и Главный, человек пожилой, порядочный и добрый, приз-
нал в Волке и талант, и техническую дерзость, но тут же разъяснил непри-
менимость превосходных сих качеств в данных конкретных условиях: при
современном уровне мирового автомобилестроения пытаться выдумать что-то
свое равносильно, извините, изобретательству велосипеда; прежде следует
освоить уже существующие на Западе конструкции и технологии, а надежды и
на это никакой, потому что никто не дает денег; правда, купили вот, ка-
жется, завод у Фиата, но пока солнышко взойдет - роса очи выест, так
что, если Волк намерен реализовывать свои идеи, пусть отправляется в
оборонку, на ящик - там тебе и валюта, и все возможности применить та-
лант (нет! сказал Волк; я не хочу работать на войну; это принципи-
ально!)! что ж, тогда он, Главный, даст Волку кой-какие - мизерные, ра-
зумеется, пусть он не обольщается - возможности; что мелкие волковы
улучшения Главный, попробует в конструкцию иногда вносить, хотя и это
дело неприятное: машины народ берет и так, а перестраивать держащуюся
чудом технологическую цепь рискованно - но Волк должен сам - тут Главный
ему не помощник - уладить вопрос с пропискою и жильем.
Вопрос уладился через брак с Машей Родиной, чертежницею техотдела, на
шесть лет старшей Волка, ответственной съемщицею восемнадцатиметровой
комнаты в квартире гостиничного типа, матерью-одиночкою. Маша была хоро-
ша мягкой, неброской, глубокой красотою чисто русского типа и с порази-
тельной отвагою, в которой вряд ли отдавала себе отчет, тащила дом; к
Волку Маша относилась нежно, совершенно по-матерински, и, если б не ее
девочка, с которой Волк мало что держал обычный свой резкий тон - кото-
рую никак не умел полюбить - то есть, полюбить нутром, не рассуждая,
прощая все, как его самого любила мать, как любила Маша - совместная
жизнь их продлилась бы, возможно, много дольше, чуть ли и не до смерти,
и никакой Альбины не появилось бы, и никакой даже эмиграции, хотя связь
между эмиграцией и Альбиною Волк нервно отрицал.
За несколько лет относительной свободы, предоставленной Главным, Вол-
ку удалось получить около полусотни авторских свидетельств, кое-что за-
патентовать, кое-что даже внедрить, защитить кандидатскую и выстроить
логово. Главный доброжелательно наблюдал за Волком и часто, за чашечкою
кофе, приносимого секретаршею, болтал в Водовозовым так, ни о чем, и,
грустно глядя, похлопывал по плечу.
Когда Волк женился на Альбине Король, проблема жилья снова стала во
весь рост. В свое время завод дал Маше и Водовозову, собственно - Маше,
но числилось, что и Водовозову, взамен гостиничной комнатки двухкомнат-
