- Как?
- Очень просто. Говорю одному про другого: "Ты у него в вещах пошарь,
особо под стельками ботинок. Чего найдешь - доложи". И другому такое же
задание дал. Докладывают после: "Ничего нет". Все понятно, ребята с
перспективой.
- Почему?
- Да я же самолично им листовки подложил. Вот, выходит, оба мне и
попались, как цуцики. Побил я каждого. Конечно, осторожно, чтобы не
покалечить. Не признаются. Ну тогда я им признался. Обрадовались. Зачислил
в кадры.
Таких счастливо выявленных людей Вайсу удавалось направлять в другие
школы. Каждая тройка имела одного связного, которому поручалось держать
связь через тайники. Это была кропотливая, скрупулезная работа, требующая
педантичной точности и постоянного наблюдения. Труднее всего, пожалуй,
было сдерживать самодеятельную инициативу: люди, обрадованные, что вновь
могут бороться с врагом, слишком нетерпеливо рвались к борьбе.
Так получилось и с Гвоздем. Он все-таки согласился лечь в госпиталь.
Дитрих, с упорством маньяка одержимый своей "новаторской идеей",
уговорил Гвоздя полечить ногу, хотя Гвоздь и знал, чем ему грозит
госпиталь. И даже прямо сказал об этом Дитриху.
Но Дитрих ничуть не смутился.
- Это будет гениальный способ маскировки. Диверсантинвалид.
Грандиозно! Такого еще никогда не было. Я очень прошу вас. Подобный случай
достоин быть записанным на страницах истории.
Вайсу удалось убедить Лансдорфа, чтобы тот запретил опасный
эксперимент. Он сказал, что в результате будет потерян ценный, уже
проверенный агент. Человек, став инвалидом, рано или поздно осознает свою
неполноценность и, утратив психическую устойчивость, рассчитывая на
жалость окружающих, в конце концов явится с повинной.
Но Вайс опоздал. Когда он пришел в госпиталь с приказом Лансдорфа, у
койки Гвоздя он застал Дитриха. Капитан был чрезвычайно доволен мужеством,
с каким Гвоздь перенес операцию, и его бодрым состоянием после нее.
Дружески похлопав своего подопечного по плечу, он пошел разыскивать
хирурга, чтобы поблагодарить его за удачную операцию.
Оставшись с Гвоздем наедине, Иоганн спросил сокрушенно:
- Зачем же ты позволил себя так искалечить, Тихон Лукич? - И взял его
тяжелую, усталую руку в свои ладони.
- Так не весь же окорок, - сказал Тихон Лукич, - всего только чуть
ниже колена. Аккуратно, под протез. - Добавил задумчиво: - А среди немцев
тоже есть ничего. Двоих врачей гестаповцы забрали за то, что отказались
меня резать, еле третьего нашли, поуступчей. - Улыбнулся: - А Дитрих - он
тоже уступчивый. Я ему советую: "Вы меня до полного заживления
перебросьте. Со свежей раной я в какую-нибудь больницу забреду, полежу с
недельку, а после уйду со справкой. Документ. Не то что немецкие липы".
Ну, он одобрил. Сказал, что у меня голова хорошо работает, умею
соображать. А так - что ж, Дитрих свое слово держит. Навещает. Рацион
офицерский приказал давать. Пиво, вино, сигареты. В отдельном помещение
уложил. Обещал медаль схлопотать. Что ж, считаю - заработал. Буду носить
дома. Свастику наизнанку, а на лицевой нацарапаю: "От благодарных покойных
фрицев незабвенному Тихону Лукичу". Смешно?
Вайс смотрел на Тихона Лукича. У того от боли непроизвольно дергалась
щека. Виски запали. Но общее выражение лица умиротворенное, проникнутое
спокойным достоинством, и глаза блестят живой надеждой и даже задором.
А Тихон Лукич говорил Иоганну:
- Ты здесь нам кто? Советкая власть. Я как понял, что ты за человек,
- воскрес. Ребята, которые теперь наши сотрудники, меня тоже советской
властью величают. - Сказал жалобно: - У меня один засыпался: во время
практических занятий по подрывному делу заряд украл. Взяли его в конторе
Дитриха в оборот: на вывернутых руках к шкафу подвесили. Потом увезли.
Вызывает меня Дитрих. Говорит: "Вот, добились признания". Я похолодел.
Переводчик читает: "Похитил снаряд с целью подорвать ночью на койке
старшину группы по кличке Гвоздь за его измену Родине". Какой человек! Ему
смерть в глаза глядит, а он соображает только, как мой авторитет у немцев
больше укрепить. И укрепил. А самого его повесили. Вы уж его, пожалуйста,
в шифровке отметьте. Герой!
- Нога как?
- А чего нога? Человек не животное. Это животному без ноги плохо. А у
человека главный предмет - совесть. - Произнес печально: - Вот о чем я все
думаю. Понимаешь, кусок ноги срезали, а я ее все чувствую, и даже пятка
болит, которой нет. Но есть люди, у которых память на Родину отшибло. А
Родина - она же все равно что ты сам, где бы ты ни был, но она есть и
болит, когда ее даже нет. Кто же они, эти уроды? Ненавистники, слабодушные
или просто гады? - Помолчал. Пожаловался: - На немцев у меня нервов
хватает в глаза смотреть. А на этих терпения нет. Вспоминаю, как тогда
гранатой в хвостовой отсек самолета шарахнул. Лично большое удовольствие
получил. - Сообщил доверительно: - Себе в компанию я целый гадючник
собрал.
- Только ты смотри не горячись.
- Все будет аккуратно. Я понимаю.
И ни разу, даже намеком, Тихон Лукич не позволил себе посетовать на
то, что стал жертвой жестокого замысла. Он даже ликовал втайне, что провел
Дитриха, вроде поймал его в его же ловушку. Рассказал Вайсу:
- Говорю этой заразе: "С моей ногой вы здорово придумали. Вам, может,
теперь железный крест дадут. Так вы бы массовое производство
диверсантов-инвалидов налидили". И рекомендую ему для этого дела самых
выдающихся подлецов. Он клички записал. Пообещал продолжить опыт, если со
мной удачно получится. Будут знать, гады, как Родиной торговать.
Возвращаясь вместе с Дитрихом из госпиталя, Вайс выслушивал похвалы
по адресу Гвоздя.
- Это настоящий русский Иван, - говорил Дитрих. - Простодушный,
доверчивый. Я хотел бы иметь такого слугу, но только с целыми
конечностями. Он мне даже сказал по своей русской наивности, что с одной
ногой жить дешевле - вдвое меньше расход на обувь. Я так был растроган -
ведь он ничуть на меня не сердится, - подарил ему бутылку рома.
Вайс смотрел на узкий затылок Дитриха, на его тонкую белую шею, на
тощие, вздернутые, безмускульные плечи, и ему было нестерпимо трудно
сохранить спокойствие.
Переборов себя, он отдался мыслями о Тихоне Лукиче и о тех людях,
которые, подобно Тихону Лукичу, здесь увидели в нем, Вайсе, представителя
советской власти.
А вот те, кто заслужил возмездие... те от возмездия не уйдут. Уже в
нескольких школах сотрудники Вайса обучились мастерству наладки
взрывателей для гранат и подрывных зарядов мгновенного действия.
Диверсионные группы, снабженные такими взрывателями, сами подрывались на
них раньше, чем успевали применить оружие в тылу Советской страны.
И заброшенные в советский тыл с фальшивыми документами, меченными
Вайсом или кем-либо из его людей - в определенном месте документы были
проколоты иголкой, - диверсанты оказывались меченными не только этим: с
завидной для любого кадровика дотошностью в картотеке советской
контрразведки трудами Вайса и его помощников были собраны все сведения,
касающиеся таких диверсантов.
А когда в группу удавалось включить своего человека, как это было с
Гвоздем, то эта группа долгое время работала на холостом ходу, устраивая
безопасные взрывы в тех местах и в то время, как это было указано
чекистами. И весь многосложный разведывательный штаб абвера разрабатывал
донесения подконтрольной чекистам группы. Донесения, проникнутые
дезинформацией, из которой терпеливо сплеталась сеть ловушки, часто
имеющей значение не меньшее, чем бесшумный разгром целой вражеской
дивизии.
Чекисты любезно снабжали таких абверовских разведчиков отлично
выполненными чертежами, над которыми долго ломали головы лучшие советские
конструкторы, чтобы с наибольшей технической убедительностью показать
вымышленно уязвимые участки брони новых советских танков. И потом по этим
участкам тщательно и прицельно, но безуспешно стучали немецкие бронебойные
болванки.
Общий список труда советской разведки можно было бы продолжать
бесконечно. Но первичной, отправной точкой для всего этого многосложного
творческого процесса была работа таких, как Вайс.
О конечном результате своего изначального труда Иоганн Вайс был
осведомлен не всегда. Но он знал, как часто первичное, достоверно точное
сообщение служит основанием для разработки операций, над которыми
трудились сотни специалистов различных областей знания.
Установить связь со стариком гравером Бабашкиным, изготовляющим в
мастерской "штаба Вали" фальшивые документы, Вайс поручил Ножу через
одного из его подопечных. Спустя неделю Нож доложил, что старик вначале
оказался твердым орешком. На упреки он ответил:
- Я что? Только фальшивые бумаги делаю для фальшивых людей. А всю
жизнь чинил людям часы разных иностранных фирм. И полагал, что если нет
советских часов, то это ничего. Можно и старые ремонтировать. Но зато у
нас делают свои пушки и свои самолеты. Я считался с таким фактом и работал
на утиле. А где они, наши пушки и самолеты, если немцы со своими пушками и
самолетами и со своими часами, - которые, между нами, хуже мозеровских, я
уже не говорю о П. Буре, - нахватали наши города, наших людей, как то вам
известно?
И этим я удивлен и обижен на советскую власть больше, чем на
фининспектора, который во время нэпа облагал меня налогом, как владельца
механизированного предприятия. А весь мой станочный парк состоял из
токарного станочка для обточки осей часов, который мог поместиться в
коробке от папиросных гильз.
Но всю свою жизнь я избегал заказов на всякую "липу". А теперь стал
профессиональным жуликом и делаю "липу" для бандитов. Обманываю советскую
власть. И честно скажу немцам за гонорар: продление моей жизни, как моей
личной частной собственности. Поэтому не морочьте мне голову с совестью!
Но постепенно старик мягчел.
Больших трудов стоило чекистам разыскать дочь Бабашкина и его
дальнего родственника, тоже старика. И те вместе написали ему письмо,
полное гнева и презрения.
После того как гравер прочел это письмо и, по просьбе одного из
подопечных Ножа, сжег на огне спиртовки, он сдул пепел и спросил просто:
- Так в чем дело, товарищ? Чем могу быть вам полезен?
И с этого дня все документы, проходящие через искусные руки гравера,
стали неопровержимыми уликами против тех, кто ими пользовался.
46
Все эти дни Вайс периодически навещал баронессу и радовался, что
здоровье девушки заметно улучшалось. Руководствуясь приказанием Вайса, она
своей скромностью и признательностью добилась расположения старухи.
Вайс также встречался с господином Шмидтом. Он особенно
заинтересовался им после того, как узнал от Эльзы, что, по наведенным ею
справкам, никакой конторы у коммерсанта Шмидта в Гамбурге нет. Не числится
он и в списке телефонных абонентов.
Польские друзья сообщили Эльзе, что помещик, в доме которого Шмидту
оказывают такое гостеприимство, связан с польскими эмигрантскими
правительственными кругами в Лондоне и его родственники, оставшиеся здесь,
возможно, являются агентами этого правительства.
Вайс поручил Зубову последить за Шмидтом, а Эльзу он попросил
поделиться с ним кое-какой информацией, касающейся производства новой
немецкой синтетической продукции. Сведения о ней для Центра Эльза получила
из неизвестных Иоганну рук. Сведения от Зубова поступили довольно быстро.
