Доложив ротмистру Герду, что он заехал в штаб только для того, чтобы
взять личные вещи, необходимые на время путешествия с агенткой, Вайс
услыхал от него, что Гвоздь, выполнив задание благополучно вернулся, и
проверкой установлено, что он действовал безукоризненно. И теперь его
готовят к новому, более важному заданию.
Вайс азметил осторожно, наугад, что для подобного задания лучше бы
подобрать тех, кто знаком с тракторным производством. Одно дело - взрывать
эшелоны, мосты, а другое - крупнейшее в мире машиностроительное
предприятие. Герд парировал, прекращая разговор:
- Ничего, обучим.
За те два-три часа, которыми располагал Вайс, он едва ли мог добыть
какую-либо дополнительную информацию. А ведь необходимо было еще
встретиться с Гвоздем. И действовать нужно очень осторожно.
Рассчитывая на то, что сейчас время обеда и в цейхгаузе никого нет,
Иоганн решил вызвать туда Гвоздя.Свою машину он поставил рядом с
цейхгаузом. Пошел в пустую канцелярию и напечатал на листке
бумаги:"Курсанту Гвоздю немедленно явиться в вещевой склад".
Старшина лагеря обедал отдельно, за перегородкой, и обычно приходил в
столовую последним. Вайс положил возле его прибора листок с вызовом, взял
ключ в проходной и направился в цейхгауз.
Почти вслед за ним вошел Гвоздь, остановился. После уличного света он
плохо видел в сумерках помещения.
Вайс позвал его в тесный проход между штабелями обмундирования.
- Здрасьте! - Гвоздь протянул руку.
- Ну? Докладывай! Задание выполнил?
- В точности. Докладывал Гвоздь скупо:
- Ну, полагалось прыгать первым. Ну, подошел к люку. швырнул
аккуратно в хвостовой отсек гранату и выбросился. При взрыве самолета
ударной волной смяло купол парашюта. Стал падать камнемю Думал, насмерть.
Обошлось. Почти у самой земли вздулся парашют - приземлился как на
пружинке. Как по плану было намечено, так и получилось. Приземлился в
намеченной точке. Ну,ваши чекисты меня и взяли.
- Тоесть как это "взяли"?
- Ну, в машину, в "газик". Отвезли сначала в столовую, потом
заметили,что я ногу свихнул, - в медпункт. Я ведь как ошалелый был, ничего
не чувствовал. Застеснялся перед своими до полной потери соображения. Ну,
потомчто? Инструктировали.
Начал я в эфир выходить в положенное время, а передавал то, что мне
давали. Потом специально ради меня диверсию организовали: взорвали на
запасном пути порожняк. Все это я "штабу Вали" доложил как мой личный
подвиг. Так вот и работал.
В заключение сообщил: группа накрылась. Получил указание выходить.
Ну, перекинулся через линию фронта. Теперь снова здесь наличествую. -
Задумался, добавил: - Вам сердечный привет от товарища Барышева. -
Оживился: - Три шппалы в петлице. а такой негордый. "Мы, - говорит, - не
можем приказывать, чтобы вы обратно к немцам возвращались..."- "То есть
как это не можете? - Я даже встревожился: - Значит, я не солдат, да?
Личность без прав и без звания?" Объяснил мне. Ну, я понял. Нужно с моей
стороны добровольное согласие, вроде я как активный общественник, что ли.
Теперь с Барышевым договорился, что в случае чего честь по чести:
похоронку семье пришлют как о павшем бойце.
- Почему через тайник не известили о прибытии?
- Не успел. Сидел в кутузке прифронтовой зоны абвергруппы, покуда они
со штабом о моей личности сверялись. Как пришло подтверждение, сразу
перевели в санчасть: Когда фронт переходил, попал под обстрел, ногу при
взрыве снаряда землей зашибло. Из санчасти привезли сюда. А я все маленько
хромаю. Капитан Дитрих узнал, очень участливо отнесся. Говорит, надо бы к
хирургу обратиться. Но я чего-то сомневаюсь. Зачем к нам в школу двух
одноногих зачислили? Потом одного списали: значит не захотел. А второй -
уж так его Дитрих опекал - по другой линии оказался неподходящим:
припадочный от контузии. Вдруг ни с того ни с сего упал, начало его
крючить. Очень капитан Дитрих расстроился.
Вот я теперь и думаю: почему он меня уговаривает здоровьем не
брезговать, ногу лечить?
Вайс сказал, что Дитриху нужен инвалид для организации диверсии.
Гвоздь,подумав, объявил:
- Говорят,немцы мастаки резать. И ежели под новокаином, как зубы
дерут, - ничего, стерпим ради дела, раз им вот так вот инвалид требуется.
- Да ты что?
- Ничего, - сказал Гвоздь. - Просто прикидываю. - Потер ладонью
колено. - Болит ушиб, все равно нога плохо гнется.
- Я не могу тебе такое разрешить,
Гвоздь поднял лицо, посмотрел испытующе:
- А мне товарищ Барышев прямо сказал:"Желаешь добровольно -
пожалуйста. А приказывать такое нельзя." Так вот, без вашего приказа. На
основе одной личной инициативы. - Добавил насмешливо: - И капитану Дитриху
будет очень приятно. Зачем же его обижать, если он за такую любезность
меня в особую группу как главного втиснет?
Иоганн попросил взволнованно:
- ты меня прости, пожалуйста, Тихон Лукич, что я тебя так холодно
встретил.
- А что? - удивился Гвоздь. - Правильно! В тайник не доложился.
Допустил нарушение, Все точно. - Подмигнул: - Я сразу понял, как ты мне
велел докладывать. какой серьезный разговор будет. Дисциплина в нашем деле
- первая вещь. - Сказал успокаивающе: - А насчет ноги моей вы не
беспокойтесь. Может, еще сохраним на память о детстве. Если, конечно, она
донимать меня не будет, а то вроде оглобли торчит, в колене не гнется.
Такая штука тоже вроде бы ни к чему.
- Пока я не вернусь, - строго приказал Вайс, - никаких госпиталей.
- Если вы тут главный начальник + пожалуйста, - уклончиво сказал
Гвоздь. Спросил лукаво: - Так,может,теперь всежтаки поздороваемся?
Иоганн обнял Гвоздя, прошептал:
- Понимаешь, я так рад тебя видеть!
- Ну, еще бы, - сказал Гвоздь. - Все один и один, а теперь нас здесь
уже двое советских. значит. сила. - И стал рассказывать о Москве.
43
Белый, чистый снег. Светлое, ясное, глубокое, как в летний день небо.
Сосны с розоватыми стволами и нежно-зеленой хвоей не концах разлапистых
ветвей. Студеный, словно ключевая вода. воздух, и на скорлупе снежного
наста солнечные цветные искры. Иоганн вел машину на большой скорости не
только потому, что должен был спешить в поместье баронессы к своей
подопечой, - стремительное движение отвечало его душевному состоянию.
Встреча с Гвоздем глубоко взволновала его.
Тихон Лукич. после того,как Родина вернула себе его. стал совсем
иным. Изменилось выражение лица, спокойной уверенностью веяло от его
плечистой фигуры, появился живой блеск в мертвеннотусклых прежде глазах. И
эта перемена в Гвозде была столь разительной. что даже тревожила Иоганна:
гн вызовет ли она подпозрения у немцев?
Иоганн видел перед собой лицо Тихона Лукича, глаза, озаренные
внутренним светом счастья; душу его тоже наполняло счастье: он исполнил
свой чекистский долг - вернул в жизнь утратившего было себя человека.
Он готов был улыбаться комьям снега. что лежали на ветвях сосен,
пронизанные острой хвоей и поэтому похожие на белых ежей, вскарабкавшихся
на деревья. И ему хотелось дотронуться до них ладонью, погладить их.
Ему хотелось улыбаться деревьям - сородичам тех, какие были и у него
дома, потрогать ихшелушащуюся кору, древестную сухую кожу. чисто и терпко
пахнущую смолой.
Все вокруг радовало Иоганна. Онопустил боковое стекло машины, вдыхал
морозный воздух. И вместе с этим чудесным воздухом пришли воспоминания...
Он вспомнил первую советскую дрейфующую станцию "Северный полюс", те
дни, когда папанинцы оказались на обломке льдины одни в океане и их жизнь
подвергалась смертельной опасности. Саша Белов, не отрываясь, сидел тогда
у своей самодельной любительской рации и, блуждая в эфире, слушал
взволнованные запросы почти на всех языках мира об отважных советских
полярниках. Весь мир был объят тревогой за судьбу четырех советских людей,
бесстрашно продолжающих работать нахрупкой. с каждым часом уменьшающейся
под ними льдине.
И в этой тревоге людей планеты было такое прекрасное общечеловеческое
единодушие, что казалось невозможным, чтобы они когда-нибудь позволили
вовлечь себя в побоище войны. Думалось, что отныне все станут лучше, будут
дорожить жизнью каждого человека.
В то время ведомство Геббельса запретило не только сообщать в печати
о советской полярной экспедиции, но даже упоминать о Северном полюсе. И
поэтому беспокойство немецких радиолюбителей, их бесчисленные запросы о
том, успели ли снять папанинцев с разламывающейся льдины, были особенно
трогательны и волнующи: ведь тайная полиция могла расправиться с каждым из
них.
Вспомнил Иоганн и фашистское судилище, прогремевший на весь мир
гордый, обличительный голос коммунизма - голос Георгия Димитрова. Миллионы
советской молодежи готовы были также, как Димитров, вступить в схватку с
фашизмом и, если понадобится, отдать свою жизнь, чтобы спасти человечество
от коричневой чумы.
И Саша Белов тогда видел себя в мечтах одним из таких борцов за
освобождение немецкого народа от тирании фашизма.
Стать разведчиком... Деятельность разведчика представлялась ему
сплошным подвигом. Он и предполагать не мог, что это главным образом
бесконечно терпеливая, осторожная работа, успешность которой зависит от
тысячи повседневных мелочей. И что эти же мелочи могут привести его к
гибели.
Ведь внимание врага способна привлечь и манера завязывания шнурков на
ботинках и привычка машинально оказывать окружающим бескорыстные услуги.
Никогда разведчик не должен забывать, что корыстолюбие, жажда личной
наживы - лучшее и наиболее благонадежное свидетельство принадлежности к
тому обществу, где каждый - за себя и никто - за всех.
Понадобилось время и время, чтобы понять во всей полноте, насколько
твоя подлинная сущность, сущность советского человека, должна быть скрыта
от окружающих, сведена до сурово ограниченного минимума.
Ничтожнейшее отклонение грозит разведчику гибелью. Чтобы действовать
в стане врага, легенда разведчика должна обладать безукоризненной
жизненностью, естественной подлинностью каждой скрупулезной детали.
Малейшая уличенная подделка карается здесь смертью.
Вот почему Вайс не позволил себе долго предаваться радости и хранить
на ладони тепло руки Тихона Лукича.
Нужно было подумать об Ольге. Кто она, почему выдает себя за другую,
что задумала, какая опасность таится в ней?
Он должен все это выяснить, и выяснить с помощью взбалмошной старухи,
сделать старуху баронессу своей разведчицей. Но чтобы баронесса стала
послушным инструментом в его руках, она должна довериться Вайсу, как
своему достойному соотечественнику. Мало того - поддержкой баронессы можно
заручиться только в том случае, если удастся внушить, что все это принесет
и ей лично какую-то реальную пользу, прибыток. Она не из тех, кто
действует, побуждаемый одним только желанием оказать бескорыстную услугу
кому-либо, пусть даже рейху.
Иоганн правильно угадал, что, гостеприимно рпинимая по просьбе
абверовца русскую военнопленую, баронесса думала не столько об услуге
немеукой разведке, сколько о собственной выгоде, о том, что дочь
советского полковника смоожет пригодиться ей самой. Кто знает, как все еще
повернется... Баронесса была очень напугана поражением под Москвой.
Из этих же соображений она покровительствовала двум величественным
старухам полькам, отпрыскам древнейшего княжеского рода, брошенным своими
уехавшими в Англию родственниками.
