латунная трубка со взрывчаткой оказалась пустой.
"Ловко. Значит, вот что они со мной затеяли. Ладно."
Иоганн уже не шел, а бежал через поляну к темнеющей опушке леса, где,
как он и предполагал, его ожидали напарники.
Хакке, уже с наушниками на голове, сидел у рации.
- Приказано идти прямо по просеке, в сторожку лесника, и там ждать
дальнейших указаний.
Сторожка оказалась нежилой, заброшенной. Возле печки Иоганн увидел
полуобгоревшие клочки польского букваря, а на пустой пыльной консервной
банке, стоявшей на подоконнике, была датская этикетка.
Пока Хакке переплетал антенным канатиком бельевую веревку, висевшую
во дворе, чтобы замаскировать антенну, Вайс мысленно собирал воедино все
им подмеченное, обнаруженное и окончательно утверждался в том, что стал
объектом проверочной комбинации, задуманной и сымпровизированной Дитрихом.
И сознание, что теперь он может принимать решения не вслепую, вселяло в
него бодрость и уверенность в себе.
Вайс запретил разводить огонь. Поужинали всухомятку. Приказав Синице
нести дежурство первым, он предложил Хакке выспаться как следует. И сам
тоже лег на дощатый топчан.
В сторожке пахло гнилью, сыростью. Спать на голых досках было жестко,
зябко. Но Иоганн приказал себе уснуть, ни о чем не думать, так как надо
отдохнуть, вернуть свежесть ясной и четкой мысли.
И, думая о том, что не надо ни о чем думать, он уснул.
Их взяли на рассвете.
Синица сидел на земле, раскачивался, стонал, прижимая ладонь к
окрквавленной голове. С ним не церемонились, пинками заставили подняться.
Хакке, связанный, корчась, скрипел зубами. Но его никто не бил, как
не били и Вайса, только ныли руки, скрученные за спиной куском антенного
канатика.
Два парашюта, выпачканные землей, как улики внесли в сторожку.
Человек с двумя шпалами в петлицах и звездой политработника на рукаве
командовал захватившими их бойцами.
Хакке и Вайса отвели в погреб-ледник рядом со сторожкой лесника и
заперли там.
Значит, допрос решили начать с Синицы.
Они хорошо провели операцию, эти парни. Но есло они особисты, почему
ими командует батальонный комиссар? И почему они сразу же обнаружили два
парашюта на точке приземления и не могли найти третий, который Вайс зарыл
не на обусловленном месте, только слегка засыпав землей? Все подкрепляло
предположения Вайса.
Один из этих людей беспрестанно, как заведенный, тщательно ругался
матом. Другие обменивалися негромкими и короткими фразами, подкрепляя их
указующими жестами, словно не были уверены что их слова можно понять.
Батальонный комиссар в лайковых перчатках. Забавно. Боевая операция,
а руки у него в перчатках. В перчатках! Какая же может быть точность
стрельбы в перчатках? Ясно, он не рассчитывал, что придется применять
оружие.
А почему не рассчитывал? Ведь он так уверен, что взял немецких
парашютистов. И правильно, что уверен: разве советские военнослужащие
будут выбрасываться сами у себя в тылу на парашютах? Ведь парашюты-то
обнаружены.
Сквозь деревянную вытяжную трубу в кровле погреба донеслись вопли и
страдальческий визг Синицы. В темноте Вайс не видел Хакке, но слышно было,
как тот ворочается на соломе, уложенной поверх льда.
Хакке спросил сипло:
- Слышишь? - Добавил глухо: - Но я не дам такого концерта русским.
Пусть хоть кожу сдерут. - Потом осведомился: - А может, они хотят нас
здесь заживо заморозить?
- Не думаю, - сказал Вайс. От озноба голос его звучал сипло.
- Трусишь? - спросил Хакке.
- Пока не очень.
Синица перестал вопить. Вызвали Хакке.
Он нашарил во мраке руку Вайса, пожал. Пообещал:
- От меня ты звука не услышишь, я лучше откушу себе язык.
Дверь захлопнулась Иоганн остался один. Прислушался. Кроме возни,
падения тел и глухих ударов - ничего. Ай да Хакке! Крепкий мужик.
У Иоганна уже не было сомнения в том, как ему следует себя держать.
Сейчас он заботился только о том, как бы не простыть в погребе: ведь
одного этого достаточно, чтобы в лучшем случае остаться инвалидом. Только
не сидеть неподвижно, иначе замерзнешь. И он стал подпрыгивать, шевелил
пальами на руках и ногах, извивался, стукался о каменные стены погреба.
Наконец вызвали и его, привели в сторожку.
"Комиссар" сидел за столом. Он по-прежнему не снял перчаток. На полу
молча лежал Синица. Хакке стоял лицом к стене с поднятыми руками, стонал.
Бриджи его свисали, на обнаженном теле вздулись рубцы.
В углу сидел солдат с наушниками. Рация в брезентовом чехле стояла
перед ним на табуретке.
Иоганн бросил внимательный короткий взгляд на шкалу диапазона.
Стрелка указывала диапазон, на котором работала штабная радиостанция
"Вали".
Радист встал и подал человеку с неподвижным холодным лицом, одетому в
форму батальонного комиссара, бумажку, где была записана принятая
радиограмма.
Тот прочел и разорвал бумажку. Кивнул на лежащего на полу Синицу,
сказал:
- Он выдал вас. Вы звброшены к нам в тыл как диверсанты. - Ты Иоганн
Вайс, он Зигфрид Хакке. - Вынул из растегнутой кобуры наган и, нацелив в
живот Вайса, приказал: - Ну?! Быстро. - Выждал. Спросил: - Ты отморозил
язык? Хорошо. Мы тебя согреем экзекуцией.
Быть выпоротым? Ну, нет!
Иоганн наклонился и попросил:
- Хорошо. Я согласен. Но только, - он указал глазами на Хакке и
Синицу, - развяжите руки, я дам письменные показания.
Ему развязали руки. Он взялся за табуретку, медленно поволочил ее к
столу и вдруг рывком поднял и обрушил на офицера, одновременно левой рукой
выдирая у него пистолет.
Бросился к двери. Выстрелил и побежал через двор, стреляя в
разбегавшихся солдат.
За амбаром стоял мотоцикл. В коляске, застегнутой брезентовым
фартуком, сидел солдат. Он не успел подняться - Иоганн ударил его по
голове ручкой пистолета, раскатил машину с пригорка, прыгнул в нее и
помчался по просеке.
Держа одной рукой руль, другой растегнул фартук и с ходу выбросил
солдата на землю.
Оказавшись на шоссе, Иоганн включил полный газ.
Он запомнил в каком направлении высилась островерхая кирха. Там,
наверно, должна быть немецкая комендатура.
Не доезжая до селения, Иоганн скинул гимнастерку: слишком уж
небезопасно было появляться здесь в полном советском обмундировании.
Въехал на главную улицу поселка. Без труда, по скоплению машин у
одного из лучших зданий, понял - здесь. Затормозил прямо у ног изумленного
часового. Произнес повелительно:
- Герр коменданта. Чрезвычайно важное сообщение.
Его провели в здание комендатуры. Но дежурный офицер, прежде чем
доложить о нем коменданту, потребовал объяснений. Вайс топнул ногой:
- Ты, тыловая крыса! У вас под носом высадились советские
парашютисты, а ты еще смеешь перед агентом абвера строить тут из себя
штабного адъютанта! - И, властно толкнув ногой дверь, вошел в кабинет.
От участия в операции по уничтожению советских десантников Вайс,
уклонился, сославшись на необходимость срочно продиктовать радисту обо
всем случившемся в "штаб Вали".
Дежурный офицер, после того как "штаб Вали" вынужден был подтвердить
принадлежность Вайса к службе абвера, стал чрезвычайно любезен и даже
отдал Иоганну свой запасной комплект оборудования, чтобы тот мог принять
приличный вид.
В этот день Иоганну не удалось повидаться ни со своими напарниками,
ни с тем, кто организовал на них облаву. Его, очевидно по приказанию
"штаба Вали", продержали более двух суток в уважительной и весьма
комфортабельной изоляции. И только после этого, как сюда приехали
Штейнглиц и Дитрих и Вайс провел с ними наедине некоторое время,
понадобившееся на то, чтобы клятвенно заверить обоих офицеров, что обо
всем происшедшем он будет докладывать именно так, как они договорились,
ему предоставили свободу.
И не только свободу - Штейнглиц и Дитрих официально оценили поведение
Вайса как героическое.
Был составлен рапорт, послушно подписанный и комендантом гарнизона, в
том, что в данном районе такого-то числа высадилась группа советских
десантников. При ее уничтожении погибли - далее перечислялись имена
военнослужащих из подразделения СС, которому было поручено провести
операцию по проверке сотрудников абвера, а также солдат немецкого
гарнизона, павших во время перестрелки с теми, кого приняли за советских
десантников.
Три стороны: серьезно покалеченный ударом табуретки офицер
подразделения СС, комендант гарнизона и майор Штейнглиц с капитаном
Дитрихом - договорились во имя спасения своей репутации, и не только
своей, о количестве уничтоженных советских парашютистов.
За основу приняли соотношение 1:3 - потери, обычные при любом
наступательном бое.
Синицу в тот же день растреляли за предательство.
Хакке, выдержав экзекуцию, не выдержал, когда "комиссар", допрашивая
его после экзекуции, объявил, что никакой он не советский, а гестаповец.
Хакке же признался в том, что он сотрудник абвера, а к гестапо не имеет
никакого отношения, и заявил, что гестаповцы - это палачи, а абвер -
военная служба разведки, и поэтому нельзя, не надо его вешать, а надо
взять его в плен и обращаться с ним как с военнопленным.
38
Пребывание в ледяном погребе не прошло для Иоганна бесследно - он
захворал воспалением легких. Но от госпиталя решительно отказался.
Лежал у себя в комнате в раположении "штаба Вали". И награждал себя
отдыхом.
Лансдорф несколько раз навестил его во время, болезни.В первый раз он
только осторожно пытался выяснить, как расценивает Вайс все происшедшее.
Мямлил что-то о чести мундира. Говорил, что печальная слабость Хакке
- это пятно на мундире абвера, что так отлично зарекомендовавший себя
Синица оказался неспособным перенести даже самый деликатный способ
проверки. И все это очень неприятно, так как службы СС и гестапо
постараются раздуть это случай, чтобы причинить неприятность Канарису.
Но Вайсу не о чем беспокоиться: уже подписан приказ о присвоении ему
унтер-офицерского звания и о награде его железным крестом второго класса
за участие в операции по уничтожению советского десанта.
И как бы между прочим Лансдорф рассказал поучительный эпизод из
практики первой мировой войны, когда один из сотрудников разведки, которой
тогда руководил полковник Вальтер Николаи, тоже как и Вайс был награжден
железным крестом за исключительную смелость и преданность рейху.
Этот сотрудник продал женам нескольких старших офицеров генерального
штаба противника ювелирные изделия из настоящих бриллиантов, выдав их за
фальшивые. Затем он помог неприятельской контрразведке арестовать себя, и
у него обнаружили список тех, кому он продал драгоценности.
Офицеры дали показания, что жены их купили дешевые побрякушки, что
это жалкая имитация. А когда экспертиза установила, что бриллианты
настоящие и огромной ценности, судьба этих офицеров была решена.
- Поэтому, - многозначительно произнес Лансдорф, - героизм, доблесть
- это все фейерверк. Я сторонник операций изящных, бесшумных, но
производящих действие более разрушительное, чем даже прицельное
бомбометание.
Иоганн не понял: не то Лансдорф хочет умалить значение его "подвига",
не то пытается внушить ему желание поискать применение своим силам в
совсем ином стиле работы.
Штейглиц искренне радовался успеху Вайса. Но так же, как Лансдорф,
скептически рассуждал о том, что в их профессии смелость - это нечто вроде
солдатской доблести. Награждают низших, а платят высшим. И поведал о том,
