неотрывный от труда ефрейтора Иоганна Вайса. Ведь, кроме ежедневной
переводческой работы в школе, он был загружен составлением
канцелярскихотчетов и конспектов с различными сведениями о советских
районах, куда предпологалось забросить диверсионные группы. Немало времени
отнимали также всевозможные поручения командного состава, начиная от
отправки посылоксемьям и кончая финансовыми отчетами, которые Вайс писал
за помощника начальника школы по материально-хозяйственной части.
К тому же надо было неустанно наблюдать за теми курсантами, которых
Иоганн наметил для своих целей. И Гвоздь осторожно выведывал их
сокровенные мысли, довольно быстро научившись кратко докладывать о них
Вайсу во время встреч на ходу - от плаца до барака.
Несмотря на неимоверную нагрузку, дела у Иоганна шли хорошо. Тем
неожиданней для него оказалось внезапное приказание ротмистра Герда сесть
с ним в машину, чтобы сопровождать особую группу до прифронтового
аэродрома.
Ротмистр разрешил отлучиться только на минуту: сменить ботинки на
сапоги и захватить с собой пару теплого белья.
Иоганн заметил, что рядом с шофером грузовика-фургона, в котором
разместились агенты, сидит с угрюмым лицом радист Хакке. А среди агентов
почему-то оказался и старшина лагеря Синица, которого не готовили для
заброске в тылРотмистр сопровождал группы на аэродром в крайне редких
случаях. Обычно это поручалось кому-либо из офицеров.
Он почти всю дорогу милостливо беседовал с Вайсом и даже счел
возможным поделиться с ним соображениями на тему о том, как полезна служба
в разведывательной школе. Ему лично, например, она много дает, так как
здесь он приобретает ценный опыт, который, беспорно, будет применен им в
его дальнейшей коммерческой деятельности. Вайс, очевидно, знает о
существование Бюро "Н-В-7" экономической разведки "ИГ Фарбениндустри",
дающего этому величайшему концерну возможность получать информацию из
первых рук. И опыт агентурной работы "штаба Вали", несомненно, обогатит
приемы коммерческой разведки, без которой ни одна солидная фирма не может
успешно развиваться.
И он доброжелательно посоветовал Вайсу специализироваться в области
экономической разведки, так как и в этом случае, если Германия овладеет
мировым пространством и не будет конкурирующих держав, останется
конкуренция между мировыми немецкими концернами, и им понадобятся услуги
опытных агентов разведки.
Иоганн рассеянно слушал ротмистра, прикидывая, какие дела остались
незавершенными из-за внезапного отъезда и чем вызвана такая внезапность.
Размышлял он также о том, что внезапность эта не случайность, а прием,
нацеленность которого он не мог выявить, сколько не пытался перевести
разговор на тревожащую его тему.
Едва только Вайс касался этой темы, как Герд тотчас же начинал
хмуриться и замолкал. Поведение Герда заставляло Иоганна все больше
утверждаться в своей догадке, что внезапность его отъезда была заранее
кем-то предусмотрена. Но кем?
Все вокруг завалил чистый, сухой от холода снег.
На ротмистре был авиационный комбинезон с электроподогревом, шнур от
которого он включил в запасные аккумуляторы, специально для этого
поставленные на пол кабины.
Кроме того, в держалках стояли два больших термоса с горячим кофе. Но
ротмистр, наливая себе из термоса, каждый раз забывал предложить кофе
Вайсу, так же как не поделился с ним завтраком, уложенным аккуратно в
дорожный несессер с прикрепленными к крышке пластмассовыми тарелками,
складными наборами ложек, вилок, ножей и даже соковыжималкой.
Началась метель. Сквозь белый движущийся сумрак Вайс видел, как
население окрестных деревень и городков разгребает под наблюдением солдат
снег с дороги, и не у всех в руках лопаты - сгребают досками.
Ротмистр спал. Во сне его лицо обмякло, губы обвисли, и казалось, что
это не живое человеческое лицо, а маска.
Белая, шуршащая о стекла машины, сыпучая, снежная мгла. Мерное,
подобное метроному, скрипучее движение "дворников", протирающих ветровое
стекло. Усыпляющее качание их было схоже с колебаниями маятника, невесть
кому отсчитывающего медленное, тягучее время.
Только теперь, в этом состоянии безделья, Иоганн почувствовал - имел
наконец время почувствовать, - как безмерно он устал, измотался. Сказался
почти мгновенный переход к покою от невероятного напряжения, от
необходимости постоянного острого комбинационного мышления, решения
уравнений со многими неизвестными, неустанного, настороженного внимания ко
всем другим. Все это было подобно неустанному поединку одного со всеми,
бесконечно длящемуся каждый день, каждую минуту.
И теперь, в пути, он добровольно отдался бездумному отдыху, почти
прострации, той тоскливой прострации, какая охватывает человека после
неимоверного напряжения всех сил.
И в его сознании без сопротивления проносились воспоминания, котрым
он прежде не разрешал себе предаваться, считая их уступкой слабости.
Вот так же, как сейчас, падали махровые хлопья снега. Они исчезали в
незастывающей, цвета дымчатого стекла воде Москвы-реки. Он шел по
набережной с Линой Линевой. Она говорила взволнованно, осуждающе:
- Если человек смелый, то он должен быть смелым во всем.
Он взглянул в ее лицо - худенькое, с влажными щеками, его не назовешь
красивым. Но глаза! Всегда такие ярко выразительные, откровенные. Он
взглянул в ее глаза и понял их. Сказал, отвечая не на слова Лины, а на ее
взгляд:
- Ну, ты и доказала бы, что любишь. И ни о чем другом думать не
хочешь.
- Я и не думала тогда ни о чем, и ты не имел права думать! А ты
думал!
- Вот именно, думал о тебе! Неужели ты не понимаешь?
-Я хотела заставить тебя всю жизнь помнить меня. Я на это решилась -
и все.
- Даже если мы потом не будем вместе?
- Ты полагаешь, все это для того, чтобы получить тебя в пожизненное
пользование?
Ему не нравился весь этот разговор. И он сказал хмуро:
- Мне кажется, мы не разговариваем, а читаем вслух чей-то чужой
диалог.
Лина остановилась. Глаза ее стали добрыми, она воскликнула радостно:
- Ну вот, понял наконец-то! - И, вздохнув, прошептала: - Ты знаешь,
Саша, любовь требует величайшего такта... и ума.
- Я это читал где-то.
- Возможно. Но я хотела придумать тебя такого...
- Ладно, - С досадой сказал Белов, - валяй придумывай...
Академик Линев говорил ему как-то:
- Настоящий ученый должен знаит все, что существует на свете в той
области науки , которой он себя посвятил, а также все возможное о
сопутствующих науках. Но если, обретявсе эти знания, он не извлечет из
ведомого новое, неведомое познание, он все равно не ученый, а только
книжный шкаф. - Произнес раздроженно: - Овладение нашей новой
интеллигенцией иностранными языками - это не только проблема ее деловой
информированности, но и идеологическая проблема. Одноязычие - признак
национальной ограниченности либо невежества.
Злой, нетерпимой требовательности Линева был обязан Белов своим
безукоризненным знаниям иностранных языков.
Линеев строго и тщательно занимался многими видами спорта, утверждал:
- Научный работник обязан обладать максимально крепким организмом.
Рабочий день его нормирован. Интенсивность отдачи нервных и даже
физических сил колоссальная. Прерывать свою деятельность из-за любых
недомоганий - безобразие недопустимое, возмутительное. - Делился своим
опутом своей личной жизни: - Жениться следует отнюдь не в юношеском
возрасте. Один раз и окончательно. Любовные коллизии обычно сопровождаются
колоссальной растратой необратимой нервной энергии.
- Папа! - с упреком воскликныла Лина. - Но ты же совсем не такой! Я
читала твои письма к маме.
- Значит, есть документальное подтвержение того, что я прав, - отнюдь
не смущаясь, сказал академик. Обращаясь к Белову, объяснил: - Ухаживая за
своей будующей супругой, в то время студенткой Петроградской
консерватории, я, будучи музыкально абсолютно бездарным и тупым, тратил
гигантское количество драгоценного времени на посещение концертов и даже
пытался обучиться, представьте, игре на арфе. Воображаете? Мужчина -
арфист! Это была высшая степень подхалимажа. - Подозрительно покосился на
дочь, кивнул на Белова, спросил: - Как, он все еще терпит твои
фортепъянные бдения?
- Но он любит музыку!
- Не знаю, не знаю, что он там любит, - сердито сказал академик и
добавил ехидно: - Но я любил не столько слушать свою будущую супругу,
сколько смотреть на нее, мечтая о тишине вдвоем.
- Но тебе нравится, когда я играю.
- У меня выработался защитный рефлекс!
Как-то Лина сказала Белову:
- Папа относится к тебе как тренер к своему ученику, которого он
готовит к мировому рекорду. Он тщеславен и мечтает, чтобы его ученик
превзошел его самого.
Академику нравилось когда Белов оставался у них в доме обедать.
Потирая руки, провозглашал:
- Я сторонник средневекового цехового обычая, когда мастера брали к
себе учеников на харчи.
За столом часто велись серьезные разговоры.
- Владимир Ильич был величайшим ученым, - сказал однажды Линев. - В
силу этого Октябрьская революция не носила характера политической
импровизации. Я полагаю, в политике, так же как и в науке, субъективизм -
плод опасного невежества и спесивого самомнения. Я твердо убежден, что
субъективизм в науке и политике чужд большевизму и приносит черезмерный
вред.
...У Белова не хватило духу зайти проститься с Линевыми перед
отъездом из Москвы. Он мог только мысленно представить себе, какое
презрение и ярость вызвало бы у Линева сообщение о том, что его ученик,
по-мальчишески бросив институт, вдруг отправился невесть куда, на Север. А
Лина? Что она о нем подумала?
И сейчас, в дорожном безделье, Иоганн Вайс позволил себе эту роскошь
воспоминаний. Словно награждая самого себя отдыхом, он устроил просмотр
некоторых частей хроники своей жизни, как бы прослушал их звукозапись.
Он помнит побледневшее, холодное, запрокинутое лицо Лины с
остановившимися глазами, почти бездыханные, горячие, дрожащие, ставшие
мягкими губы, ее руки, вялые, обессиленные... Нет, он решился. Решился
отшатнуться и, задыхаясь, сдавленно спросить:
- Лина, ты понимаешь? - Потряс за плечо. - Понимаешь?
Она молчала. Приподнялась, поправила волосы, присела к зеркалу и,
глядя в зеркало на Белова, сказала раздельно:
-Я все всегда понимаю и помню - это мой недостаток. Но даю тебе
слово: никогда, ни при каких обстоятельствах, я теперь с тобой не забуду
этих моих недостатков. Можешь быть уверен. - И пообещала мстительно: -
Теперь тебе не угрожает опасность совершить безнравственный, не
зарегестрированный в загсе поступок.
- Лина! - воскликнул он с упреком.
- Цинично не то, что я сказала, а твоя попытка вразумлять меня. -
Опустила глаза, прошептала жалобно: - Очевидно, даже после этого люди не
становятся до конца близкими. - Посмотрела, сощюрясь, на него в кулак: -
Ох, какой ты сейчас от меня далекий! И маленький, как лилипут, но, -
добавила она насмешливо, - солидный и умный.
Это случилось в тот день, когда Белова предупредили, чтобы он
подготовил близких к мысли о своем длительном отсутствии, и, как деликатно
выразился начальник, "если у него нет перед кем-либо моральных
обязательств, то не следует в преддверии чрезвычайно продолжительной
