табличку вокруг оси -- и вот она завертелась, как рулетка, и
быстрее, чем рулетка: 27 красный! -- мимо, 42 черный! -- мимо
-- эй, смотрите, кому повезет, если повезет кому-нибудь в этой
игре, где ставки не равны, а выигрыши равны, и они --
проигрыши!.. И не глядя больше на это вращение, Петропавел
снова двинулся наугад: не все ли равно, милое искусство,
коварное искусство!.. -- и уже не увидел, как
Всадник-с-Двумя-Головами убрал табличку за пазуху с поверхности
льда.
Лирическое исступление
А был когда-то розоват
наш белый свет -- и, между нами,
приятно было называть
своими -- вещи -- именами
и говорить: кольцо, стрела
и поплавок из пенопласта! --
какие громкие дела,
какое легкое богатство...
Вот так, длина, и ширина,
и угловатость, и овальность:
мы называли имена --
и вещи тут же отзывались.
Но искоса, не в полный глаз,
все это время жизнь другая
хитро разглядывала нас,
наш смутный час подстерегая, --
Искусство... Кто же виноват,
что ты всегда шутило с нами
и заставляло называть
чужими -- вещи -- именами! --
думает кто-нибудь, и, должно быть, не без основания: "Ах
искусство, искусство, -- говорит он, -- что ты постоянно
сбиваешь нас с толку?
Только остановишь взгляд на Шармен, обнимающей и целующей
Бон Жуана, как она уже обнимает и целует, скажем, Летучего
Нидерландца! И куда-то при этом исчезает Бон Жуан -- так и
непонятно до конца, кто он, зачем он был? А то успеешь
подружиться с кем-нибудь, -- скажем, с Гуллипутом и следишь за
ним, но все равно ничегошеньки о нем не знаешь, не узнаешь его
при следующей встрече.
Милое искусство, коварное искусство!.. Зачем втягиваешь ты
в круг все новые и новые имена, затопляешь жилище наше Азовским
морем, разбрасываешь перед нами нечестное свое лото, где
карточки с музыкальными инструментами покрывают квадраты с
изображением овощей!.. В твоем летучем доме у нас кружится
голова, нас швыряет из стороны в сторону -- ради чего, милое
искусство, коварное искусство? Ведь мы и так уже свободны, и
так готовы согласиться с любым предложением, пуститься в любую
твою авантюру. Пощади нас, покажи нам хотя бы одну путеводную
звезду! Мы устали, мы не знаем куда идем, мы забыли свои имена
и не помним своих воспоминаний! А маячащая уже поблизости
Спящая Уродина -- не велик приз! Или этим хочешь ты
расплатиться с нами? Одним мгновенным горьким поцелуем на бегу?
Хорошо, тебе удалось уговорить героя идти к этой цели, но
нас-то ты не уговоришь! Мы-то ведь несклонны к тому, чтобы
совершать дикие и чудовищные поступки!"
И улыбается милое искусство, коварное искусство: ах. Вы не
склонны? ах, Вас не уговорить? ах, Вы так уверены в том, что
искусство подражает жизни, а не наоборот?
Давайте же послушаем Дж. Серля -- одного из самых тонких
лингвистов нашего времени: "Предположим, что некий человек идет
в универсам со списком, составленным его женой, где указано,
что он должен купить; в этом списке содержатся слова "бобы,
масло, бекон, хлеб". Предположим далее, что по пятам за ним все
время, пока он ходит с тележкой по магазину и выбирает
указанные товары, следует сыщик, который записывает все, что он
берет. При выходе из магазина у покупателя и у сыщика будут
идентичные списки. Но функции этих двух списков будут
совершенно различны. Цель того списка, который находится у
покупателя, состоит в том, чтобы, так сказать, "приспособить"
мир к словам: этот человек должен согласовывать свои действия
со списком. Цель списка, находящегося у сыщика, -- в том, чтобы
"приспособить" слова к миру: сыщик должен согласовывать список
с действиями покупателя. Это, в частности, сказывается на
различной роли "ошибок" в этих двух случаях. Если сыщик, придя
домой, неожиданно осознает, что тот человек купил свиные
отбивные вместо бекона, то он сможет просто зачеркнуть слово
"бекон" и записать "свиные отбивные". А вот если покупатель
придет домой и его жена укажет ему, что он купил свиные
отбивные, хотя ему нужно было купить бекон, то он не сможет
исправить свою ошибку, зачеркнув слово "бекон" и записав вместо
этого "свиные отбивные". Я предлагаю назвать этот аспект
различием по направлению приспособления. Список сыщика
характеризуется направлением приспособления "слова к миру",
список же покупателя обладает направлением приспособления "мира
к словам".
Итак, бывают ситуации, когда не слова приспосабливаются к
миру, а наоборот. Например, когда преступник совершает
преступление, суд ищет в кодексе статью, к которой можно
приспособить это преступление. Или, когда мы встречаем на
вокзале незнакомого человека, чье словесное описание получили
от друзей, мы тоже приспосабливаем внешность сошедших с поезда
пассажиров к имеющимся в нашем распоряжении словам. Или, когда
приходим получать зарплату, кассир выдает нам сумму,
приспосабливая ее к цифровому выражению слов, означающих размер
нашей зарплаты. И наконец, когда мы говорим о воспитательной
роли литературы...
Значит, не только литература может воспроизводить жизнь,
но и жизнь может воспроизводить литературу? Когда уже в начале
нашего века Оскар Уайльд в предисловии к роману "Портрет
Дориана Грея" сформулировал тезис о том, что не искусство
отражает жизнь, а наоборот, читатели отнеслись к этому как к
парадоксу. Сегодня же Оскара Уайльда можно, скорее, обвинить в
чрезмерной категоричности, чем в пристрастии к лингвистическим
шалостям. Да и сам он доказал, что не шутит, когда, вставив
зеленую орхидею в петлицу своему герою, вынудил английских
модников последовать его примеру --- и зеленая орхидея в
петлице фрака стала считаться на время признаком особенной
утонченности.
В таких ситуациях можно понять Жизнь: ей с собой немножко
скучновато, хочется чего-нибудь на стороне, чего-нибудь
эдакого. И она обращается к Литературе с просьбой о зеленой
орхидее в петлицу. А Литература щедра: в ней сколько угодно
зеленых орхидей, целый сад зеленых орхидей!
Как тосклива жизнь без зеленых орхидей!.. Иногда кажется,
и живем-то мы именно потому, что предвкушаем чудесные перемены.
Завтра, думаем мы, случится такое, чего не случалось никогда,
ну, по крайней мере, ни позавчера, ни вчера, ни сегодня уж
точно не случалось! А когда мы устаем ждать, мы приходим на
поклон к Литературе -- и в ней проживаем те самые жизни,
которых не знали и не узнаем в действительности. Правда, чаще
всего наш жизненный опыт не только не помогает, но и мешает нам
прожить эти жизни. Нужен какой-то другой опыт...
Глава 11. До и после бревна
Ледяная пустыня кончилась гораздо более внезапно, чем
началась: Петропавел и дошел-то всего-навсего до горизонта, а
за ним сразу открылось летнее поле, у обочины которого он
увидел маленькую упитанную рыбку. Рыбка была обута.
-- Шпрот-в-Сапогах, -- раскланялась рыбка, и Петропавел,
приветливо улыбнувшись, представился тоже. Потом, чтобы его
сразу не заговорили, спросил:
-- До Слономоськи далеко мне еще?
-- Если пешком, то порядочно.
-- А как можно по-другому? -- с надеждой спросил
Петропавел.
-- Да по-всякому можно. Можно, например, камнем по
затылку.
Петропавел пристально взглянул на рыбку:
-- Вы такой злобный шпрот?
-- Да нет! Это не я -- это Дама-с-Каменьями. В-о-о-он она
на вышке сидит. И пропускает лишь того, кто разгадает жуткую
загадку одну.
Петропавел поглядел вдоль обочины и действительно увидел
смотровую вышку.
-- Шаг вперед -- и Вы на том свете. Она меткая, как
индеец. Правда, и добрая, как мать. Никогда без моего
предупреждения не убивает.
-- Может, как-нибудь... в обход? -- поежился Петропавел.
-- Не советую. Там с одной стороны -- Волка-Семеро-Казнят,
а на другой -- вообще Дохлый Помер. Если только туда, где КАТОК
СОЗНАНИЯ, но на катке Вы ведь побывали уже...
-- А трудная загадка?
-- Чертовски. Какая-то загадка Свинкса просто.
-- Ладно, давайте загадку.
-- Да вы что? А камнем? -- Шпрот-в-Сапогах прямо-таки
остолбенел.
-- Ну, камнем же не сразу. Сначала идет загадка.
Загадывайте.
-- Вы даете! -- восхитился Шпрот-в-Сапогах. -- Подсказать
отгадку? -- Благодарю Вас, я сам.
Шпрот-в-Сапогах заплакал и залепетал сквозь слезы:
-- Сколько будет дважды два... четыре? -- при этом он взял
в руки два черных флажка.
-- Я знаю несколько разгадок этой загадки. -- Ни один
мускул не дрогнул на лице Петропавла. -- Классические варианты
разгадок следующие: дважды два четыре будет зеленая дудочка или
колбасная палочка...
-- Довольно, довольно! -- радостно закричал
Шпрот-в-Сапогах и, схватив два красных флажка, принялся
сигнализировать о чем-то на смотровую вышку.
-- Кроме того, -- невозмутимо продолжал Петропавел, --
дважды два четыре будет детская считалочка, елочка-моталочка,
бифштекс натуральный рубленый с луком, люля-кебаб с рисом,
"Степь да степь кругом"...
-- Хватит! -- с испугом закричал Шпрот-в-Сапогах.
-- И, наконец, -- закончил Петропавел, -- спросите у
Дамы-с-Каменьями, не хочет ли она сама получить камнем по
затылку?
Шпрот-в-Сапогах испуганно замахал красными флажками. В
ответ со смотровой вышки тоже замахали красными флажками.
-- Она благодарит Вас и говорит, что не хочет,--
пролепетал Шпрот-в-Сапогах.
-- Тогда привет ей ото всех -- начиная с Бон Жуана и
кончая Таинственным Остовом,-- сказал Петропавел и шагнул на
стерню.
-- Погодите, -- вслед ему закричал Шпрот-в-Сапогах.-- Там
есть одна тонкость! Это не просто поле -- это АССОЦИАТИВНОЕ
ПОЛЕ.
Но Петропавел даже не расслышал этого, так далеко он уже
ушел. Идти было приятно -- несколько настораживало, правда,
полное отсутствие хоть какого-нибудь ветерка над полем. Тут
Петропавел взял и запел хорошую походную песню, из которой
почему-то получилось вот что: Муравей, муравей в шапочке, в
тюбетеечке -- жалобно ползешь! Раз ползешь, два ползешь, три
ползешь...
И словно в ответ на это в атмосфере начались вдруг
знакомые Петропавлу волнения -- и понесся над полем богатырский
пописк.
"Черт меня дернул запеть эту песню!" -- ругал себя
Петропавел: мысль о встрече с Муравьем-разбойником -- да еще на
открытом месте -- привела его в ужас. Однако богатырский пописк
все усиливался, и, не помня себя от страха, Петропавел хрипло
выкрикнул в никуда:
-- Эй, выходи на честный бой. Муравей-разбойник!
-- Как бы не так! -- богатырский пописк приобрел еле
уловимые очертания слов.-- В честном-то бою ты меня победишь. А
ты вот попробуй в нечестном победи! Мне в нечестном бою нет
равных.
Петропавел, едва держась на ногах, безуспешно пытался
сообразить, что такое нечестный бой, как вдруг на краю поля
появилась гонимая ураганным ветром и послушно, хоть и
бесконвойно, продвигавшаяся вперед колонна, в составе которой
ему удалось различить несколько знакомых фигур. Чем ближе
подходила колонна, тем больше их обнаруживал Петропавел: Бон
Жуан, Ой ли-Лукой ли. Белое Безмозглое, Пластилин Мира,
Старик-без-Глаза, Гуллипут и дальше -- Тридевятая Цаца,
увеличивавшаяся до невероятных размеров,
Всадник-с-Двумя-Головами, Смежная Королева, а за ней кто-то
незнакомый (может быть, Тупой Рыцарь?), Воще Бессмертный -- они
понуро брели по полю, над которым уже вовсю свирепствовали
