Арабы и евреи - семиты. В племенах тех и других еще в далекой
древности возникло немало близких сказаний, мифов, легенд, имевших,
однако, у каждого из них свои неповторимые черты. С этими общими и в
не меньшей мере специфическими чертами двух самобытных народов,
отраженными во всех сферах жизни, в том числе в их литературах и
вероучениях, нельзя не считаться, обращаясь как к Библии, так и к
Корану. Очень важны в этом отношении соображения, высказанные в
переписке основоположников марксизма, относящейся к 1853 году. "Теперь
мне совершенно ясно, - писал Ф. Энгельс К. Марксу около 26 мая 1853
года, - что еврейское так называемое священное писание есть не что
иное, как запись древнеарабских религиозных и племенных традиций,
видоизмененных благодаря раннему отделению евреев от своих соседей -
родственных им, но оставшихся кочевыми племен. То обстоятельство, что
Палестина с арабской стороны окружена пустыней, страной бедуинов,
объясняет самостоятельность изложения. Но древнеарабские надписи,
традиции и коран, а также и та легкость, с которой распутываются все
родословные и т. д., - все это доказывает, что основное содержание
было арабским или, вернее, общесемитическим, так же, как у нас с
"Эддой"["Эдда" - собрание мифологических и героических сказаний и
песен скандинавских народов; сохранилась в двух вариантах, относящихся
к XIII веку. Песни "Эдды" отразили состояние скандинавского общества в
период разложения родового строя и переселения народов. В них
встречаются образы и сюжеты из народного творчества древних германцев
(Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 28. Примечания, с. 607).] и германским
героическим эпосом"[Там же, с. 210.].
Естественно, что сказания об одних и тех же или близких по имени
и "жизнеописанию" персонажах, безотносительно к тому, имеют они
исторических прототипов или нет, сложившиеся у народов, родственных по
происхождению, но затем разошедшихся и проложивших каждый
самостоятельный путь развития, могут быть во многом несхожими. И если
у одного из них то или другое сказание записано раньше, а у другого -
позднее, то несправедливо, сравнивая их, отдавать первенство тому, у
которого оно зафиксировано в более раннее время. Объективное изучение,
казалось бы, должно исходить из равноценности любой версии, каждого
варианта и выявлять, какой из них и чем обогащает это сказание или,
напротив, обедняет его, что за национальный или племенной колорит в
нем отразился, а не из того, какой из вариантов раньше записан.
Последнее вместе с тем не означает, что время, обстоятельства и
характер любой записи, как и родственной ей версии или варианта, не
имеют значения. Однако, как это ни странно, при сравнении сходных
эпизодов из книг, признанных в различных религиях священными, эти,
казалось бы, логичные и гуманные требования, как правило, не
принимались и не принимаются во внимание. При сравнении коранических
сюжетов с библейскими за редкими исключениями эти элементарные условия
игнорируются. Между тем они принимаются во внимание, когда речь идет
об устном или письменном наследии других племен и народов, каждый из
которых также имеет свой самостоятельный путь развития и язык которого
принадлежит к одной из языковых семей (например, тюркской), к той или
другой ее ветви.
Скажем, у узбеков, казахов, каракалпаков есть эпос о народном
герое, богатыре, великане, "алпе" - "Алпамыш", "Алпамыс",
"Алпамыс-батыр", каждая национальная версия которого глубоко
самобытна, своеобразна, хотя имеет и некоторые общие черты. Однако
никто не противопоставляет эти версии, не возвышает одну и не
принижает другие, не судит о них, исходя из того, которая раньше
записана. Серьезные исследователи не поступают так и в отношении эпоса
ираноязычных народов - персов, таджиков, курдов, пушту и др.
Мотивы отношения, проявляемого к интересующим нас здесь
произведениям племен и народов семитской ветви афразийской семьи
языков (иначе называемой семито-хамитской), таким образом, находятся в
значительной мере вне пределов науки. Они неидентичны и в оценке
Корана в православии, католицизме и других направлениях христианства,
а также в зороастризме и других культах. Правда, в христианских
направлениях, как и у представителей иудаизма, сравнительно долгое
время не было достаточной ясности, что за религия ислам и чему учит
Коран. Весьма распространенным было представление о том, будто новая
религия - еще одна христианская секта или ересь. Порой, правда,
подобное заблуждение поддерживалось и в XX веке, например в изданиях
Ватикана, исходивших из текущих политических соображений[Так, в 1932
г. теоретический журнал Ватикана "Civilta Cattolica" в пяти номерах
напечатал четыре анонимные статьи, сравнивающие христианство и ислам.
Во второй из них - "Ислам и христианство с точки зрения божественного
откровения" - Коран выдан за ухудшенную версию Евангелия, а пророк
охарактеризован "не как создатель новой религии, а как восстановитель
древней веры патриархов и Евангелия Иисуса Христа" (Civilta Cattolica,
1932, 6. VIII, p. 242-244). Подробнее см.: Беляев Е. Ватикан и ислам
(Приемы и цели современного католического "исламоведения"). -
Антирелигиозник, 1932, э 23-24, с. 6-9.].
Слухи же о небывалой пышности, которой обставляли свои приемы
некоторые из халифов, позднее породили представление, что у арабов
возник культ бога Махомы[На основе уменьшительной формы имени
Мухаммеда (Casanova P. Mahom, Jupin, Apolion, Tervagant, dieux des
Arabes. - Melanges Hartwing Derenbourg. P., 1909, p. 391-395).],
заместителями или наместниками которого считались халифы[Впрочем, как
подтверждает, например, багдадская надпись 1221-1222 гг. (618 г.
хиджры), халиф Насир называл себя "имамом, повиноваться которому
предписано всем людям", "халифом господа миров". Даже халифы, лишенные
в Багдаде светской власти, обставляли свои дворцовые приемы с большой
пышностью. Академик Бартольд привел данные историка Кутб ад-дина, как
один из таких багдадских халифов в конце 979 - начале 980 г. "принимал
египетского посла; халиф сидел на престоле с плащом (бурда) пророка на
плечах, с мечом пророка на поясе и с посохом пророка в руке; на вопрос
пораженного таким великолепием посла: "Не сам ли это Аллах?" -
буидский государь будто бы ответил: "Это - заместитель Аллаха на земле
его" (Бартольд В.В. Сочинения, т. 6, с. 42).
Подобное высокомерие, чванливость и показная роскошь халифов в
средние века были высмеяны видным иранским писателем Низамаддином
Убейдом Закани (ум. в 1370 или 1371 г.). В сборнике "Латаиф"
("Анекдоты") сатирик противопоставил феодальной пышности простоту
народных нравов: "Бедуина привезли к халифу. Увидя, что халиф сидит на
возвышении, а остальные стоят внизу, бедуин сказал: "Мир тебе, о
боже!" Халиф ответил: "Я не бог". Бедуин сказал: "О Джебраиль!" Халиф
ответил: "Я не Джебраиль". Бедуин сказал: "Ты не бог и не Джебраиль.
Так зачем же ты поднялся наверх и сидишь один? Сойди вниз и садись с
людьми" (Климович Л.И. Литература народов СССР. Хрестоматия для вузов,
3-е изд. М., 1971, ч. 1, с. 296).]. В основном негативное отношение
католицизма и других направлений христианства к исламу определялось
наличием в его учении и "священной книге" - Коране - уже известных нам
резко отрицательных оценок догматов о троице, об Иисусе Христе как
богочеловеке, сыне божьем, Марии как богородице и т. п.
Однако тому же папе римскому и главам других христианских церквей
пришлось считаться с тем, что ислам стал государственной религией
крупных феодальных держав. Ведь ислам был официальной идеологией ряда
халифатов, в их числе суннитских Омейядского с центром в Дамаске
(661-750), Аббасидского с центром в Багдаде (750-1258), Омейядского с
центром в Кордове (912- 1031), исмаилитского Фатимидского с центром в
Каире (909-1171), суннитского, второго Аббасидского, с центром в Каире
(1261-1517), суннитского Османского с центром в Стамбуле, во главе с
султаном-халифом (1517-1923 и, после свержения султаната, до 3 марта
1924) и др. Из названных халифатов многие распространяли свою власть
на огромные территории, не раз обостряли отношения с соседними
государствами, прибегали к угрозам или вели войны, стремясь склонить
их на свою сторону. Не случайно еще в раннем средневековье появляются
рассказы о посольствах, отправлявшихся в государства, где
господствовали мировые религии, в том числе христианство и ислам, "для
испытания вер", в частности, чтобы проведать, какая из них сподручнее
для развязывания агрессивных столкновений, войн. Известны, например,
сообщения и даже довольно детальные рассказы о таких посольствах из
Киевской Руси. Они содержатся в сочинениях среднеазиатского
врача-естествоиспытателя Шарафа аз-Замана Тахира Мервези XI-XII веков
и известного персоязычного литератора Мухаммеда Ауфи, служившего при
дворе самаркандских Илекханов в первой половине XIII века, а также в
русской Лаврентьевской летописи начала XIV века под годами 6494 и 6495
(986-987)[Sharaf al-Zaman Tahir Marvazi on China, the Turks and India.
L., 1942; Ауфи M. Джавами аль-хикаят ва лавами ар-риваят. Тегеран,
1335 г. х. (1956); Летопись по Лаврентьевскому списку, 3-е изд. Спб.,
1897; Бартольд В.В. Сочинения. М" 1963, т. 2, ч. 1, с. 805-858;
Толстов С.П. По следам древнехорезмийской цивилизации. M.- Л., 1948,
с. 256-262.].
В повествованиях подобного характера, даже сочиненных в
сравнительно недавнее время в мусульманской среде, особое значение
придавалось наличию в числе почитаемых в исламе лиц, удостоенных
прозвания аль-фатих, то есть "завоеватель", а также гази - борец за
веру и т. п. Ссылались при этом на Коран, где под прозвищем
"Зу-ль-Карнайн", то есть "владелец двух рогов", "двурогий" (в смысле
"обладатель символа божественного могущества"), почитается в качестве
пророка знаменитый полководец и государь древности Александр
Македонский (Искандер). Легенда о нем, изложенная в Коране (18:82-97),
во многом перекликается с сирийским сказанием об Александре
Македонском, относимым к VI-VII векам, то есть ко времени, близкому к
годам составления Корана[Horovitz J. Koranische Untersuchungen.
Berlin-Leipzig, 1926, S. 111-113; Пигулевская H. Сирийская легенда об
Александре Македонском. - Палестинский сборник. Вып. 3 (66). M.-Л.,
1958, с. 75-97; Климович. Л. Из истории литератур Советского Востока.
M., 1959, с. 54-77; его же. Наследство и современность, 2-е изд. M.,
1975, с. 276-295.].
В отношении деятелей римско-католической церкви к Корану и исламу
не раз проявлялись немалые колебания. Политические соображения порой
заслоняли теологические постулаты, оттесняли на задний план даже
обличительно-миссионерские задачи. Беспокоила, естественно, угрожающая
близость держав, где ислам стал государственным вероучением. Вспомним
обстановку: на юго-западе - Испания, Кордовский халифат, удельные
правители (мулюк ат-тава'иф) XI-XII веков, в Средиземноморье - все
государства Магриба, Северной Африки, многочисленные пиратские базы
(впрочем, не только мусульман, но и христиан), а с образованием
Османской империи да еще с падением не только Иерусалимского
королевства, но позднее и Константинополя, продвижением турок на
Балканы и в Центральную Европу, взятием ими Боснии и Герцеговины
создалась прямая угроза не только Греции, но и Италии, территориям
папы римского. И действительно, войска османского султана Мехмеда II в
1480 году предприняли завоевание Южной Италии. Турецкий флот пересек
