ислама - "асль ат-таухид" - "корень признания единства" Аллаха.
Как сторонники умеренно-рационалистического течения в исламе,
мутазилиты вскоре нашли поддержку со стороны аббасидского халифа
Мамуна (813-833), сурового феодального правителя, проявлявшего интерес
к науке и литературе. Учение мутазилитов, признававшее свободу
человеческой воли, как и воли ангелов и Иблиса - дьявола, считавшее,
что Коран не извечен и является всего лишь одним из творений Аллаха,
отрицавшее антропоморфизм Аллаха, стало при Мамуне официальным,
обязательным, государственной доктриной. Инакомыслящих преследовала
своего рода мусульманская инквизиция - михна, для многих оказавшаяся
тяжелейшим испытанием (таково и буквальное значение этого слова).
Михна свирепствовала, лишь изредка несколько ослабляя свою изощренную
суровость. Это относится, в частности, ко времени правления двух
преемников Мамуна - халифов Мутасима и Васика, и была уничтожена лишь
в правление халифа Мутаваккиля (847-861), когда учение мутазилитов
было отвергнуто, объявлено еретическим. Тем не менее мутазилитами,
пытавшимися примирить ислам с некоторыми положениями античной
философии, были высказаны смелые для того времени мысли о Коране,
оставившие положительный след в истории общественной мысли Востока.
Однако было бы несправедливо умолчать о том, что критика взглядов
мусульманской суннитской ортодоксии велась видными представителями
общественной мысли Халифата задолго до возникновения мутазилитской
"ереси". Так, известный поэт Башшар ибн Бурд (убит в 783 г.) на
многолюдном собрании в Басре, выслушав стихотворения современных ему
поэтов, сказал о некоторых из них: "Эти стихи лучше любой суры
Корана". А младший современник Башшара ибн Бурда арабский поэт
Абу-ль-Атахия (ок. 750-825) не только не признавал несотворенности
Корана, но считал, что некоторые из его собственных стихотворений по
своим качествам намного выше коранических сур.
В IX веке с резкой критикой Корана как литературного памятника
выступил арабский мыслитель и литератор Ибн ар-Равенди, примыкавший
раньше к мутазилитам, а затем разошедшийся с ними и написавший против
них несколько сочинений. "...Он порвал не с одним му'тазилизмом, но и
с исламом в целом, подвергнув резкой критике достоинства Корана как
литературного памятника. Его анализ направлялся и на сущность
догматики вообще всех откровенных религий: в явлениях видимого мира он
не мог усмотреть подтверждения мудрости или справедливости его творца.
При таком необычном для мусульманской среды содержании его
произведений вполне понятна их литературная судьба. Они до нас
непосредственно не дошли и только по отрывочным упоминаниям
опровергавших его врагов можно составить некоторое представление,
конечно, принимая во внимание искажающую призму полемики"[Крачковский
И.Ю. Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди. -
Доклады АН СССР. Серия В, 1926, с.71.]. Так, сохранилось его
утверждение, что "у проповедника Актама ибн ас-Сайфи можно найти куда
более изящную прозу, чем в Коране"[Мец А. Мусульманский Ренессанс, с.
280.].
Вопреки стараниям ретроградов, вольнодумные мысли Ибн ар-Равенди
не угасли. Существует мнение[Massignon L. La passion d'al-Halladj,
martyr mystique de l'Islarn. I. P., 1922, p. 148; Крачковский И.Ю.
Забытый источник для характеристики сочинений Ибн ар-Равенди, с. 74.],
что именно его творчество вдохновило арабского поэта и мыслителя
Абу-ль-Аля аль-Маарри на создание в 1033 году вольнодумного "Послания
о прощении" ("Рисалат аль-гуфран") - "остроумнейшей пародии на
традиционные мусульманские описания загробной жизни"[Крачковский И.Ю.
Избранные сочинения. М.-Л., 1956, т. 2, с. 300.]. А в числе
пародируемых в ней представлений первое место занимают те, что
опираются на Коран. Уже отмечалось, что Абу-ль-Аля не отдавал
предпочтения ни одной религии. Так же он относился и к их священным
писаниям. Еще в своем обширном стихотворном цикле "Обязательность
необязательного" ("Аль-Лузумийят") Абу-ль-Аля писал: "Вера и
неверие... предания, которые преемственно повествуются... Коран, текст
которого тщательно изучается... Библия[Допустимо и другое чтение:
"...Книга откровения (Коран), которая выставляется как авторитет, и
Пятикнижие..." и т. д.]... евангелия... У каждого народа есть своя
ложь, в которую, однако, люди свято веруют. Может ли после этого
какой-либо народ хвалиться, что он идет путем праведным?"
"Обязательность необязательного", как и другие лучшие
произведения Абу-ль-Аля, направлено к прославлению разума, без
которого невозможен осмысленный труд, свершение человеком возвышающего
его дела, подлинной славы и смысла его существования. Люди, по словам
поэта, равны безотносительно к тому, какому роду, племени, народу они
принадлежат.
Пусть знатный хашимит[Хашимит, то есть араб из рода хашим племени
курейшитов, к которому принадлежал пророк Мухаммед.] не похваляется
Перед человеком из племени берберов[Берберы - группа народов в
Северной Африке, Центральном и Западном Судане.].
Истиной клянусь, что халиф Али
Равен в глазах жизни его рабу Кандару.
(Перевод Б.Я. Шидфар)
И еще:
Добро - это не пост, из-за которого истаяло тело
того, что его соблюдает.
Это не молитва и не власяница, надетая на тело,
Добро - это когда ты отбросишь в сторону зло,
Когда ты, отряхнувшись, выбросишь из сердца злобу и
зависть.
Верблюды и овцы не перестают дрожать от страха,
Боясь, что их растерзают, - ведь неверно, что лев
стал отшельником.
Абу-ль-Аля обеспокоен жестокостью, суровыми нравами феодального
общества, в котором прошла его жизнь. Он был противником тех, кто
мирился с невежеством и насилием, оправдывая их отсталостью,
предрассудками, мистикой, взглядами разных течений и толков ислама и
других религий. Мрачность окружающего, однако, тяжело ранила его:
Я вижу, как нескончаем бред, которым всякая община
Наполняет свои извлечения и комментарии.
И все же, ослепнув в детстве после изнурительной болезни, живя
скромно, травимый ретроградами (из них богослов Ибн аль-Джаузи даже
спустя более столетия после кончины Абу-ль-Аля в сочинении "Козни
дьявола" пропел хвалу высшей силе, лишившей будущего поэта зрения!),
он сохранил жизнелюбие, гуманность, оптимизм. В продиктованных им
стихах читаем:
Из грязи создал господь человека,
Не говорите же, что он погряз в грязи...
А то, что в условиях отсутствия книгопечатания эта живая, мудрая,
свободолюбивая, вольнодумная поэзия сохранилась, - хотя, к сожалению,
не полностью, - свидетельство того, что и в темную ночь средневековья
у нее было больше друзей, чем недругов. Они ценили откровенное яркое
слово Абу-ль-Аля и тогда, когда он писал прозой, ценили его не всегда
легкие для чтения "Послания" - "о прощении" и "об ангелах", где, дабы
усыпить бдительность духовных цензоров - мухтасибов, сбить их с толку,
он вынужден был прибегнуть к приему самоуничижения. Современный
биограф сообщает, что о смерти Абу-ль-Аля сразу же узнали его ученики
и почитатели в разных странах. Арабский писатель и ученый, автор
биографического "Словаря литераторов" Якут (Йакут, 1178 или 1180-1229)
рассказывает, что риса[Риса (марсийя) - траурная элегия, род поэмы в
память усопшего, поэтический реквием.] на его смерть написали 84
поэта, а его могилу (в небольшом сирийском городе Мааррат-ан-Нумане,
где родился и умер Абу-ль-Аля. - Л.К.) посетило несколько тысяч
человек. "Только за одну неделю на могильной плите поставили свою
печать более двухсот его учеников из Маарры, Кафр Таб, Халеба,
Тебриза, Исфахана, Саруджа, Рамлы, Багдада, Массисы, Нишапура, Анбара
и разных городов Андалусии"[Шидфар Б.Я. Абу-ль-Аля аль-Маарри. М.,
1985, с. 79-80.].
Значение творчества Абу-ль-Аля не только для Востока, но и для
Запада отмечалось не раз. Так, исходя из его вольнодумных высказываний
в "Аль-Лузумийят" и в некоторых других произведениях, немецкий арабист
Аугуст Фишер (1865-1949) в посмертно опубликованной работе говорил о
том, что средневековое движение европейского свободомыслия, позднее
нашедшее выражение, в частности, в известном трактате "О трех
обманщиках" ("De tribus impostoribus"), идейно связано с влиянием
Абу-ль-Аля. Указывая на живое общение и энергичную переписку, которые
имел Абу-ль-Аля "с выдающимися умами" разных стран, А. Фишер пишет:
"Его мысли должны были достигнуть в Сирии ушей и глаз многих и оттуда
найти дорогу в Южную Италию и Андалусию, потому что связи между
Востоком и Западом были оживленными". Если "по предложению и обвинению
папы Григория IX острое слово о трех обманщиках было высказано
Фридрихом II" (1194-1250), то в этом нет ничего удивительного:
император Фридрих II, как пишет А. Фишер, с детства владел арабским
языком, "при его дворе в Палермо играли большую роль сарацины" и,
"питая большой интерес к мавританскому мусульманскому просвещению", он
мог знать и смелые мысли, высказанные Абу-ль-Аля. К тому же, по мнению
А. Фишера, Фридрих II "был свободомыслящим и страстным борцом с
религиозными предрассудками"[Таким образом, хотя прежний исследователь
Шерер "ищет начало этого движения (свободомыслящих в Европе. - Л.К.) в
средневековой Испании, а я, пишет А. Фишер, осмеливаюсь через
Андалусию проникнуть на Ближний Восток, в Сирию, и найти по меньшей
мере сильные побуждения к названному движению, в диване Абу-ль-Аля
"Аль-Лузумийят" (Fischer A. Abu l-Ala al-Ma'arri und das Buch "De
tribus impostoribus". - Die Welt des Orients, Bd. I. Heft. 5.
Stuttgart, 1950, S. 416-420).
О влиянии на Фридриха II идейных течений Арабского Востока было
известно давно. К. Маркс в "Хронологических выписках" охарактеризовал
его как "подобие, магометанского вольнодумца" (Архив Маркса и
Энгельса, т. V, с. 250).].
С критикой догмата о несотворенности Корана Абуль-Аля выступил,
по-видимому, еще в молодые годы[См.: Крачковский И.Ю. Избранные
сочинения, т. 2, с. 113.] в комментарии на сборник стихотворений
видного арабского поэта аль-Мутанабби (915-965), которого высоко
ценил. В сборнике аль-Мутанабби содержалось немало вольнодумных
мотивов. Явно поддерживая предшественника, Абу-ль-Аля назвал свой
отклик на его стихи "Му'джиз Ахмед" - "Чудо Ахмеда". Рукописи
комментария сохранились, одна из них находится в собрании Института
востоковедения Академии наук СССР в Ленинграде. Описавший ее арабист,
отметив необычность ("кощунственность") его названия для мусульманина,
пояснил, что оно "заключается в двусмысленной игре именем Ахмед и
возникающем из этой игры намеке: это, с одной стороны, имя поэта, с
другой же - частая замена имени пророка Мухаммеда (так он по
мусульманской традиции один раз назван в Коране: 61:6. - Л.К.), как
Коран является чудом, открытым Аллахом Мухаммеду, так стихи
ал-Мутанабби являются чудом, созданным им самим"[Беляев В.И. Арабские
рукописи в собрании Института востоковедения Академии Наук СССР. -
Ученые записки Института востоковедения, 1953, т. 6, с. 87.]. Так в
замаскированной форме, воздав должное аль-Мутанабби, Абу-ль-Аля сумел
сказать о несостоятельности учения о превосходстве и неподражаемости
Корана.
Проницательность и смелость молодого Абу-ль-Аля в той среде, для
которой он создавал свой комментарий, должна была усиливаться еще
