мужчина с седыми висками спокойно, даже с некоторой неохотой, рассказывает свою
историю. О том, как он бежал через всю Европу из немецкого плена во Франции, о
своем повторном пленении уже на оккупированной территории России, затем кацет и
снова побег. Как он дважды был под расстрелом, как он тяжело раненый выбрался из
могилы из-под трупов товарищей. О двух годах партизанской жизни в болотах и
лесах Ленинграда. И в награду за верность Родине - чистилище лагерей НКВД,
кровавая купель штурмбата и наконец тихая заводь КУКСа.
Почти у каждого курсанта КУКСа за плечами подобный путь. Это были единицы. Сотни
остались лежать по обочинам этого пути. Характерно, что эти люди не любили
рассказывать свои истории.
Среди такого состава я был настоящим молокососом, к тому же невинным как
новорожденный младенец. Я попал на КУКС из 96 Особого Полка Резерва Офицерского
состава - ОПРОС 96 после ранения в боях за Новгород и трехмесячного пребывания в
госпитале.
Как раз в момент моего нахождения в госпитале в б. Инженерном Замке или, как его
называли раньше, Павловском Дворце, Ленинград гудел неожиданной вестью. По
постановлению Ленинградского Совета все важнейшие исторические улицы и площади
Ленинграда были снова переименованы - им вернули их прежние дореволюционные
имена. Невский проспект из "Проспекта имени 25-го Октября" снова обернулся
Невским. Марсово Поле избавилось от своей столь же косноязычной клички и опять
стало Марсовым. Мы смотрели на все это и только диву давались. Наверно скоро и
колхозы отменят...
Штаб Ленинградского Фронта помещается в огромном подковообразном здании б.
Генерального Штаба напротив Зимнего Дворца. Необходимый мне подъезд Управления
Кадров выходит внутрь знаменитой исторической Арки Генерального Штаба. Сквозь
эту Арку в 1917 году революционные матросы и красногвардейцы Петрограда
штурмовали Зимний Дворец.
В приемной на толстых метровых подоконниках сидят, болтая ногами, несколько
офицеров.
"Капитан, ты тоже сюда?" - обращается ко мне один из них. Получив утвердительный
ответ, он задает мне неожиданный вопрос: "А ты на каком-нибудь иностранном языке
балакаешь?"
"А что тут, собственно, покупается и продается?" - спрашиваю я в свою очередь.
"Пока что устраивают экзамен по иностранным языкам. И чего я их, дурак, раньше
не учил?!" - с тоской вздыхает лейтенант, поглядывая на дверь.
"Производят набор в какую-то спецшколу или даже Академию," - поясняет мне
другой, - "Первое условие - знание какого-либо иностранного языка и законченное
среднее образование. Видно что-то солидное. Говорят далее в Москве," - тоном
скрытого вожделения добавляет он, безнадежно чмокнув губами.
Из-за завешенной портьерой двери выскакивает потный и красный офицер.
- "Эх, черт... Как по немецки "стена" называется? "Окно" знал, "стол" знал, а
вот "стену" забыл... Ах, досада..! Теперь, наверное, не выгорит мое дело", -
бормочет он разочарованно, отирая пилоткой пот со лба - "Слушайте, хлопцы! Учите
скорее все, что в комнате есть.. Он пальцем кругом тыкает и спрашивает как это
называется."
Из ожидающих в приемной офицеров двое знают финский язык, один - румынский, у
остальных - школьные знания английского и немецкого. Какие эти знания мне хорошо
известно. Чем у людей меньше шансов, тем больше желания попасть в загадочное
место, где требуется знание языков. Все, что связано с иностранным -
автоматически щекочет в носу и возбуждает фантазию. К тому-же людишки что-то
определенно пронюхали и каждый старается скрыть это друг от друга - как-бы кто
не занял его место. Недаром все так волнуются.
Я невольно ухмыляюсь. Тут вам не пять частей затвора образца 1891 года!
Производя тактическую разведку, я мирно заваливаюсь на стоящую в дальнем углу
скамейку и, накрыв лицо пилоткой, продолжаю прерванный ночной отдых. Армия
притупляет чувства и делает из человека автомат. Пусть другие грызутся за свое
счастье, от меня оно не уйдет.
Когда называют мою фамилию, я прохожу в дверь кабинета и по всем правилам
гитлеровской армии стучу сапогами и рапортую по немецки таким громовым голосом,
что сидящий за столом майор испуганно содрогается.
Он недоуменно смотрит на меня, наверно думая что меня спросить - "стол" или
"окно", затем спрашивает что-то по-русски, я отвечаю по-немецки.
Майор-экзаменатор снова по-русски, я опять по-немецки. В конце-концов майор не
выдерживает, смеется и, предлагая мне стул, спрашивает: "Где это Вы, капитан,
так наловчились?"
Я вынимаю из кармана мои документы доармейского периода, каким-то чудом
сохранившиеся у меня, и кладу их на стол перед майором.
"Ага, вот это замечательно", - говорит он, - "А я сначала подумал, что Вы немец.
Так я Вас сразу проведу к полковнику".
Через вторую дверь он проводит меня в соседний кабинет и представляет начальнику
Управления Кадров: "Товарищ полковник, вот верный кандидат! Насчет языка можете
не беспокоиться - он меня уже напугал. Я думал - диверсант". Он оставляет на
столе папку с моими бумагами и удаляется.
Полковник действительно не беспокоится о языке. Он сразу начинает моральную
обработку. Для офицеров очень важна и строжайше проверяется
морально-политическая характеристика.
"Так вот, капитан Климов", - начинает полковник. - "Мы хотим послать Вас в очень
ответственное и привилегированное Высшее Учебное Заведение Красной Армии". Тон у
полковника явно торжественный.
"Чтобы Вы поняли меня - я обрисую Вам ситуацию", - продолжает он. "Москва
требует от нас ежемесячно определенный контингент кандидатов. Мы посылаем их в
Москву, все они там проваливаются ко всем чертям и затем их нам с ругательными
письмами возвращают обратно. Этих неудачников мы затем отправляем в штрафные
роты", - как бы попутно замечает он, бросив на меня многозначительный взгляд.
Хлопнув ладонью по пачке украшенных двойной зеленой линией бумаг на столе, он
продолжает: "Москва ежедневно бомбит нас шифровками - давайте людей! А их у нас
нет. Это одна сторона дела! Теперь другая сторона. Вы с КУКСа, там много людей с
подмоченным прошлым. Я не спрашиваю Вас, какой у Вас хвост - подмоченной или
нет. Во всяком случае Вы должны быть безупречно чистым. Без этого Вы не попадете
туда, куда мы хотим Вас послать. А послать мы Вас должны! Понимаете?!"
Мне нравится оригинальная откровенность полковника. Вот что значит найти
правильного покупателя! Тут и подмоченный товар за первый сорт сойдет. Я
успокаиваю его, что у меня все в абсолютном порядке.
"Мне наплевать - все-ли у Вас в порядке или нет", - отвечает он; - "На этом
КУКСе много всяких чудаков. Вчера один из ваших бывших полковников клялся мне,
что он пехотный лейтенант. Мы его хотим послать в Разведшколу, а он упирается
как козел - говорит, что не умеет писать".
Пример полковника меня не удивляет. Люди, раньше занимавшие ответственные посты,
пройдя этапы, обычно предшествующие КУКСу, теряют вкус к чинам и ответственным
должностям и мечтают только об одном - чтобы их оставили в покое.
"Может быть и Вам такая блажь в голову придет", - звучит голос начальника Отдела
кадров. - "Так повторяю - это дело серьезное. Если нам нужно Вас послать - так
пошлем! Никакие фокусы Вам не помогут. В противном случае мы можем повернуть
дело так, что Вы не хотите служить в Армии. Знаете, чем это пахнет?
Трибуналом!", - веско заканчивает полковник. Он уже знает, что курсантов КУКСа
после штурмбатов не запугаешь какими-то штрафными ротами. Тут только Трибунал
еще может помочь, т. е. верный расстрел.
Меня невольно заставляет улыбнуться комичность положения. Там, за дверью, люди
потеют и дрожат, мечтая попасть в неизвестное заманчивое святилище. А здесь
полковник угрожает мне расстрелом, если я вздумаю почему-либо отказываться.
Иными словами он дает мне понять, что, если у меня есть какие-либо
компрометирующие данные в прошлом, то я должен забыть о них и не писать в
анкете. Об остальном полковник позаботится.
Окинув меня критическим взором, полковник снимает трубку телефона и звонит в
Штаб КУКСа:
"Так вашего Климова мы отправляем. Приготовьте все бумаги по форме 12-а. Чтобы с
двенадцатичасовым поездом он выбыл в Москву", - говорит он начальнику Штаба. -
"Потом, что они у вас бегают оборванные как бродяги? Немедленно переоденьте!
Чтобы не срамил наш фронт в Москве".
Через несколько минут в следующей комнате мне вручают запечатанный сургучными
печатями пакет с моим личным делом и путевые документы в Москву в воинскую часть
номер такой-то.
В приемной меня окружает взволнованная стая кандидатов. Со всех сторон сыпятся
вопросы: "Ну как? Провалился? Здорово спрашивают?"
Я пожимаю плечами и показываю командировку в Москву.
"Значит, действительно в Москву вербуют?", - слышатся голоса. - "Э, вот везет
людям! Ну - счастливого пути!" - Мне жмут руки со всех сторон.
Из под холодных сводов Арки Генштаба я выхожу на залитую солнцем Дворцовую
площадь. Мне еще не верится, что все это действительность, а не сон. Что через
три часа я сяду в московский поезд, а не буду ползать с пулеметом по пескам и
болотам вокруг Ленинграда. Такому счастью, феноменальному счастью действительно
трудно поверить. Многие офицеры, жители Ленинграда, провели по три года на
Ленинградском фронте и за все время не получили ни одного отпуска в Ленинград.
Даже на КУКСе офицеров-ленинградцев не отпускают домой, в баню или в город водят
только строем. Для москвичей попасть по служебной командировке на несколько дней
в Москву - считается несбыточной мечтой. Неужели я теперь возвращаюсь в Москву?
Я оглядываюсь кругом. Да, вот тут кругом меня - Ленинград, а в кармане хрустят
бумажки, и стоя посреди пустой Дворцовой Площади, еще раз читаю. Да! Никакого
сомнения! Москва... Я подмигиваю бронзовому ангелу в гранитной высоте голубого
неба и улыбаюсь во весь рот. Мы с тобой почти братья! Я чувствую как у меня за
плечами растут крылья. Нет, жизнь действительно хорошая штука! Чертовски хорошая
штука!
Я нарочно иду навстречу патрулям в зеленых фуражках, торчащим на всех мостах и
перекрестках. Ленинград считается пограничной зоной и проверяется патрулями
погранохраны НКВД с особой строгостью. Зеленые шапки - это злейшие враги всех
людей в военной форме. Не так давно я сам просидел двое суток в холодной камере
комендатуры без еды и без папирос, пока за мной из КУКСа не прислали
сопровождающего с автоматом, тоже офицера-курсанта. Под, таким конвоем меня без
погон и без пояса через весь Ленинград возвратили назад в КУКС.
Преступление мое заключалось в том, что я вышел из бани на улицу. Пока наша
команда наслаждалась в парной, я быстро помывшись, вышел из душного предбанника
подышать свежим воздухом на весеннюю улицу. Тут же у порога меня и сцапали, как
дезертира, зеленые шапки. Теперь я плюю на них с высокого дерева. Теперь я еду в
Москву! Со всеми сургучными печатями и подписями!
До чего только взрослый человек может одуреть от неожиданной радости! Так вот
тянешь солдатскую лямку и счастлив, когда солнце подходит к обеду. А тут вдруг
нежданно-негаданно... Москва! Это же все равно, что солнце упало с неба!
В Штаб-квартире КУКСа, в бывших зданиях Военно-Электротехнической Академии им.
Буденного в Лесном, меня встречают как именинника. Через полчаса я переодет с
головы до ног - на мне новые сапоги, новая форма, даже новый вещевой мешок, туго
набитый консервами и папиросами.
Ровно в полдень я подхожу к билетной кассе Октябрьского Вокзала и сую в окошко
путевые документы.
"Пятьдесят шесть рублей", - коротко произносит встрепанная голова за окошком.
Я начинаю торопливо рыскать по карманам. Ах, черт - деньги! Этого еще не
хватало! За время моего пребывания в Армии я забыл, что это такое, все мое
жалование автоматически переводили домой.
Вы думаете - безвыходное положение? Ничего подобного! При социализме все
делается очень просто, жизнь легка до смешного. Я метеором, сбив по дороге пару
медлительных лунатиков, выскакиваю на вокзальную площадь. Затем я развязываю
свой вещмешок и издаю призывной свист. До чего хорошо торговать при социализме!
