нашу жизнь. Она верит, что мы оба способны на это. Сейчас мысленно она
видит меня, мой грустный, задумчивый взгляд, мою улыбку, в которой всег-
да сквозит боль, и ждет моего ответа.
Я сложил письмо и вернул его в конверт. О, если бы я мог таким же пу-
тем вернуть все, что произошло, вернуть само время.
Зазвонил телефон. Я поднял трубку, в ответ - тишина, мне удалось уло-
вить лишь слабое дыхание. Поѕвидимому, она хотела узнать, дома ли я и
нашел ли ее послание. С этой минуты начинал истекать мой срок.
Будь письмо не столь категорично настоятельным, а ее предложение не
столь обязывающим - и то было бы легче! Имею ли я право оттолкнуть ее
после всего, что пробудил в ней? Но каковы мои чувства? Испытываю ли я к
ней нечто похожее на то, о чем пишет она?
Все произошло слишком быстро. Я не успел разобраться в своих
чувствах. Но я мог бы по крайней мере это объяснить ей. Я не хочу поте-
рять ее, я, конечно, сумею любить ее, но ни к чему такому я не был под-
готовлен. Что, если я разочарую ее? Может, ей стоит подумать, не опро-
метчиво ли ее решение?
Меня охватила лихорадка. Надо с ней как можно скорее поговорить! Все
взвесить, выиграть хотя бы время!
Я надел пальто и заспешил по знакомым улочкам. Я еще не успел дойти
до парка, где мы всегда прощались, когда до меня донеслись обрывки ка-
койѕто ярмарочной мелодии и небо тут же озарилось необычным сиянием. А
над коньками крыш неожиданно взвилось острие шеста.
Шесты высились на краю парка, и над опустелой детской песочницей был
протянут канат.
Представление шло полным ходом; увидев в вышине балансировавшую на
высоком колесе призрачную фигуру в сверкающем трико, я почувствовал дав-
нее волнение и, словно выпав из этого ненастного осеннего дня, забыл
вдруг о цели своего пути и замешался в толпе зрителей.
Неужто она все еще с ними, неужто моя акробатка все эти годы из вече-
ра в вечер метала в вышине свои сальто и до сих пор не рухнула вниз?
Канатоходец отложил колеса, принес столик, стул и сел, с противопо-
ложного конца каната к нему направлялась его подруга, одетая официант-
кой, на руке - поднос с горой тарелок. Я силился разглядеть ее лицо, но
она была слишком высоко надо мной, да и будь она ближе, будь она и
вправду той моей акробаткой, разве я мог бы теперь узнать ее?
Она поставила на столик тарелки, а я все еще вглядывался в ее черты,
точно она, если это была она, могла стать моей заступницей, могла при-
нести мне какоеѕто послание или надежду.
Номер кончился. Оба артиста отложили реквизит; мужчина взял рупор и,
обратившись к зрителям, стал зазывать к себе наверх, обещая любого без
доли риска пронести на спине из одного конца каната в другой. К нему по-
дошла его компаньонка и тоже стала приглашать нас к себе - она сверху
глядела в наши темные ряды, и казалось, выбирает среди нас самого смело-
го. Вдруг я осознал, что она ищет меня. И тут же почувствовал головокру-
жение. Конечно, кто другой может взойти наверх, кроме меня? Но удержусь
ли я там, наверху, смешно и беспомощно взваленный на чужую спину? Не
рухну ли вниз с каната, увлекая за собой и своего носильщика?
Я огляделся: ясно ли и другим, что именно ко мне был обращен их при-
зыв, но все спокойно смотрели вверх в ожидании нового волнующего зрели-
ща, призывы их не касались, не занимало их и то, к кому они были обраще-
ны. У меня отяжелели ноги. Сумею ли я вообще взобраться на шест по кача-
ющейся веревочной лесенке?
Манящий голос снова настойчиво звал меня, сквозь тьму прорезая ко мне
дорогу.
Я двинулся по направлению к голосу, но в эту минуту увидел, как па-
рень в клетчатой кепке ловко взбирается по лесенке. И вот наверху он уже
вскакивает на спину артиста в сверкающем трико.
9
Когда эта пара прошла враскачку канат, забили барабаны, и я увидел
стройную белую фигуру, поднимавшуюся к верхушке самого высокого шеста.
Но это была не она, это вообще была не женщина: какойѕто мужчина взоб-
рался на то место, что принадлежало ей, и тут же встал на руки - теперь
под его ногами были темноѕсерые небеса, по которым он тщетно пытался ша-
гать.
Я смотрел на воздушную акробатику и ждал, потрясет ли меня, как ког-
даѕто, чужая тревога и чужое головокружение, но я не испытывал ничего:
то ли этот эквилибрист был мне безразличен, то ли я был слишком занят
собой, своими переживаниями. Я стоял в толпе, смотрел на небесного ар-
тиста, непрестанно бросавшего над нашими головами, над темной пропастью,
вызов Той со звездным ликом, и мне казалось, что я начинаю постигать не-
кую тайну жизни, что я сумею разрешить ту задачу, перед которой до сих
пор беспомощно пасовал. Я отчетливо понял, что жизнь - это вечное иску-
шение смертью, единое, непрерывное акробатическое представление над про-
пастью, когда приходится идти к противоположному шесту, даже не видя
его, ибо кружится голова, идти не глядя вниз, не оборачиваясь назад, не
поддаваясь соблазну тех, кто устойчиво стоит на земле и всего лишь наб-
людает. И понял, что я сам должен натянуть свой канат меж двумя шестами,
как эти циркачи, и двигаться по нему, не ожидая, что меня позовут наверх
и предложат перенести на спине. Что я сам должен начать свое собственное
большое, неповторимое представление. И, конечно, я смогу, мне достанет
сил, чтобы смочь. В эту минуту ктоѕто коснулся моего плеча - я чуть не
вскрикнул от неожиданности. Но вот звякнула копилка, и я увидел перед
собой знакомую незнакомку, полузабытое лицо моей давней красавицы. Я то-
ропливо вытащил из кошелька несколько монет и подал ей. Она улыбнулась,
зубы ее сверкнули во тьме, и я как бы почувствовал горячее освобождающее
прикосновение ее губ.
Представление кончилось, люди разошлись, я немного побродил по опус-
тевшему и темному пространству. Кого или что я все еще ждал?
Чуть в стороне желто светились глаза циркового фургона. Внутри ктоѕто
играл на гитаре, громко плакал ребенок. Я послушал эти перемешанные зву-
ки и пошел садовыми улочками домой.
Ответить я решился только на следующий вечер: письмо ее тронуло меня
и удивило, более того - ошеломило. Но боюсь, не поспешно ли ее решение.
Несомненно, нам надо встретиться (надеюсь увидеть ее) и обо всем по-
говорить. Я предложил ей день, час и место (как всегда - в парке перед
ее домом). Утром я бросил письмо в почтовый ящик.
В назначенный день лил дождь. Но я все же пришел на условленное место
несколькими минутами раньше. Канатоходцы уехали; там, где стояли шесты,
остались кучки разрыхленной земли.
Я, спрятавшись под высокой елью, вслушивался, как шумит дождь в осен-
них ветвях, и наблюдал за домом, где она жила; одно окно на четвертом
этаже светилось, но ее ли это окно - я не был уверен. И всеѕтаки я смот-
рел на него в надежде обнаружить хоть какоеѕто движение, тень крыла,
отблеск утешительного, понимающего взгляда, но оно светилось пустотой
без всяких признаков жизни, словно за ним горел блуждающий огонек.
Моя недавняя решимость улетучилась. А вдруг я всю жизнь только и буду
делать, что ждать, ждать минуты, когда увижу Ту, Ее звездный лик? Она
устремит на меня взгляд и скажет: "Ты не умел принимать жизнь такой, ка-
кая она есть, так лучше пойдем, дружище!" Или скажет совершенно обрат-
ное: "Ты жил хорошо, ибо высоко нес свое одиночество. Ты сумел отка-
заться от утешения, дабы не отказаться от надежды".
В самом деле, что она бы сказала?
В те минуты я не мог об этом судить.
Перевод Н. ШУЛЬГИНОЙ
10
Город
Бензин кончился в самый неподходящий момент, как раз когда дорога
спускалась в седловину. Глупая идея - свернуть с главного шоссе, он ведь
знал, что бензин кончается. Но все же не предполагал, что его так мало.
К счастью, от шоссе они были недалеко. А свернул он, поскольку табличка
на перекрестке обещала красивый вид.
Он вышел из машины, гребень горы был отсюда не более чем в пяти мину-
тах ходьбы.
- Хотите пойти со мной, нинита? - обернулся он к машине.
- Buena idea. - Она достала из своего дорожного мешка фотоаппарат и
надела соломенную шляпу.
Два дня назад он подобрал ее на дороге, не помнил уже, перед каким
городом, названий городов он теперь по большей части не замечал. Она
стояла с красным дорожным мешком у ног и махала ему соломенной шляпой.
Маленькая, смуглая, но волосы довольно светлые, очевидно, среди ее пред-
ков было меньше индейцев, чем это привычно для здешних мест. В вырезе
расстегнутой блузки он разглядел золотой крестик. Не спросил, как ее зо-
вут, куда путь держит. Надеялся, что она не из тех девиц, которые,
пользуясь машиной, не устают при этом горячо ратовать за чистоту воздуха
и воды. Она села рядом, поблагодарила и спросила, куда он едет.
Он сухо ответил, что едет по торговым делам.
- Чем вы торгуете? - поинтересовалась она.
- Красками.
Девушка испытующе посмотрела на него.
- Ага, - сказала она, - возможно, я вас знаю. По фотографии. Но ведь
вы иностранец?
- Нет, - он сам не понимал, почему ей отвечает, - хотя да, родился я
не здесь.
- А где?
- О той стране вы, наверное, никогда не слышали.
На этом она прекратила расспросы, сообщила, что изучает историю, а
сейчас возвращается домой и ей еще предстоит проехать более тысячи кило-
метров. Слово "домой" неожиданно его растрогало. В последнее время такое
случалось с ним все чаще, особенно сильные чувства вызывали у него вос-
поминания о давно утраченном родном доме, о детстве и людях, давно умер-
ших, убитых на войне, тоже уже давно минувшей. Он мог спросить у девуш-
ки, где находится ее "дом", но ее "дом" не мог иметь ничего общего с его
"домом", а значит - не интересовал его. Он ехал по дороге, которую сам
выбрал, а когда их пути разойдутся, девушка покинет машину.
Вечером он остановился перед мотелем и спросил у девушки, где она бу-
дет спать.
Она пожала плечами и показала рукой кудаѕто в сторону начинавшейся за
дорогой пустоши. Он заплатил за ее ночлег, смущение девушки было ему
приятно, пригласил он ее и на ужин. Но ужинать она отказалась. Потом он
видел с террасы, как она сидит на скамейке и жует сухую кукурузную ле-
пешку. Ее дело. В своем номере она наверняка заперлась, но ему и в голо-
ву не приходило домогаться ее внимания. Наутро она стояла со своим крас-
ным мешком неподалеку от его "форда". Он открыл дверцу и кивнул, пригла-
шая ее в машину. Пока ехали, обмолвились лишь двумяѕтремя фразами. Когда
в полдень он остановил машину перед рестораном, она приняла приглашение
на обед. Он предложил ей выбрать все, что ей нравится, но она выбрала
такос - самое дешевое блюдо. Ее дело.
Когда проезжали мимо маленькой церкви, перед которой стояла кучка се-
лян, он заметил, что она перекрестилась. И понял: сегодня воскресенье.
- Не хотите зайти в храм?
- Я не могу вас задерживать, или вы тоже зайдете?
- Я еврей, - сказал он. - К тому же не верую в Бога.
- Es terrible, - испуганно произнесла она. Это могло относиться как к
первой части его сообщения, так и ко второй, а могло и к обеим. Но какая
разница...
Остановив машину, он сказал:
- Идите, я подожду.
- Volvere dentro de poco.
Она исчезла в церкви, а он тем временем стал листать специальный жур-
нал.
Когдаѕто в молодости он жил в непрестанной спешке, тогда он вряд ли
стал бы ждать девушку, совсем чужую, с которой его ничего не связывало,
но теперь время бежало так быстро, что порой казалось, будто оно совсем
остановилось, да и куда было спешить, он, пожалуй, достиг всего, чего
мог достичь, и больше ждать было нечего, разве что эту девушку, с кото-
рой его ничего не связывало.
Теперь они молча шли по каменистой тропке, окаймленной мелкими какту-
сами пейоте. Он отломил кусочек сочной мякоти и стал медленно жевать ее.
Шел неторопливо, в разреженном воздухе трудно дышалось. Несколько пос-
