знает меня, узнала по фотографиям и рассказам Оты. Да и с утра ее не по-
кидало чувство, что я приеду именно сегодня.
Как она могла чувствовать, что приедет тот, кого она ни разу в жизни
не видела?
С Отой мы пошли прогуляться вдоль берега, а его подруга обещала тем
временем приготовить нам чтоѕнибудь поесть.
Дорогой он рассказывал о ней. Она только что кончила школу, моложе
нас, но, по сути, наоборот, старше; рядом с ней он чувствует себя необ-
разованным, неинтересным и незрелым, возможно, это потому, что она пере-
жила в жизни много страшного, а возможно, потому, что в ней есть нечто,
чему трудно найти название. Ну, чтоѕто провидческое. К тому же, добавил
он, мне небезынтересно будет узнать, что она пишет стихи. На редкость
своеобразные! Я ведь наверняка помню, как он относился ко всякому сти-
хотворству, но ее стихи, если откровенно, ему кажутся прелюбопытными.
Что же такого страшного она пережила, спросил я.
В войну казнили ее родителей, и она сама была смертельно больна. Нет,
это уже не во время войны, а сейчас, недавно. Менингит, поэтому она так
бледна, ей запрещено солнце. А стихи, может, она и даст мне почитать,
если я попрошу. Ему интересно мое мнение.
Когда мы вернулись, она стояла у плитки и жарила картофельные оладьи.
Столик был уже отлично накрыт: приборы, тарелки, салфетки и рюмки.
Мы сели, она подавала нам. Щеки ее разрумянились, и всякий раз, когда
она проходила мимо, меня точно обдавало жаром, исходившим от нее.
Мы расхваливали ужин, она улыбалась нам, причем, когда она смотрела
на Оту, ее улыбка становилась какойѕто другой: более просветленной и
словно источавший поцелуи.
Меня не покидало ощущение, что я здесь лишний. Что торчу здесь, как
кол в поле или камень на дороге. Была бы со мной хоть девушка! Но я
всегда один. Почему?
Может, я не стою внимания и любви? Но ведь бывали минуты, когда я
чувствовал свою особость, свое предназначение к чемуѕто большому и не-
повторимому: в моей голове вертелось бесконечное множество мыслей, исто-
рий, судеб и образов. Но кто мог провидеть это во мне? В своем писа-
тельстве я и то не умел преодолеть робость. В немногих рассказах, кото-
рые я напечатал, не найти было и доли того замечательного, что соверша-
лось в моей голове.
Верно, заметив мою молчаливость, она предложила выйти из дому и раз-
жечь костер.
Ветер почти угомонился, ночное небо прояснилось, лишь над рекой тяну-
лись узкие полупрозрачные мглистые полосы. Мы натаскали дров, и костер
быстро разгорелся.
Пламя снизу озарило ветки деревьев и этих двоих, сидевших рядом и
счастливых своей близостью. Сколько таких костров пылало в разных угол-
ках мира, безобидных, ласковых костров. Но, говорят, однажды они сольют-
ся в одно ослепительноѕбелое пожирающее пламя, которое в единой вспышке
метнется по земле, растопит камни и раскалит воздух. Что же останется
потом?
Я исполнялся жалостью к миру и, конечно, к себе: я расплавлюсь в этом
каленье, на сей раз мне уже не спастись. Я ощущал, как, невзирая на пы-
шущий жаром костер, мне в затылок снова дышит холодом смерть. Возможно,
обернись я сейчас, я увидал бы Ее. Я вовсе не считал, что Она похожа на
костлявое страшилище, которое носит косу на плече. Нет, у Нее звездное
лицо, и Ее крылья даже при малейшем взмахе точно непроницаемая туча зак-
рывают небо. Сквозь Ее уста протекает река без начала и конца, это река,
по которой я хотел бы плыть и глядеть на ее берега, но это река, по ко-
торой я буду плыть до скончания века и ее берегов уже не увижу.
Я почувствовал, что она наблюдает за мной.
- Может, нам спеть? - предложила она.
Ота встал, чтобы принести гитару, и мы остались вдвоем.
Она спросила, не случилось ли у меня чего.
Нет, абсолютно ничего.
О чем я думал?
Не могу сказать. Правда, не могу.
Я думал о комѕто, о комѕто близком?
Нет, ни о ком я не думал. Ни о ком определенном.
Может, о смерти?
Как она догадалась?
Ей хочется, чтобы ни о чем таком я не думал. Хотя бы сегодня.
Она и впрямь провидица? Я не знал, что сказать. Встал и подложил в
огонь несколько полешек. К небу взметнулся сноп искр, они угасали так же
быстро, как и падающие звезды.
Ей хочется, чтобы мне было у них хорошо. Есть ли у меня желание, ко-
торое она могла бы исполнить?
Нет, я вполне доволен.
Это просто отговорка. Я должен сказать, о чем я больше всего мечтаю в
эту минуту.
Я молчал.
Я должен сказать без долгих раздумий.
Нет, не могу.
Ну почему?
Я не могу говорить об этом вслух!
Странно. Она бы, например, мечтала научиться любить. Безоглядно, до
конца.
А ей хочется, чтобы ктоѕто другой любил ее так же?
Она покачала головой. Пока ты только принимаешь любовь, это все равно
как будто ты на чемѕто едешь. Предположим, катаешься на лодке ночью по
огромному озеру. Куда ни кинешь взгляд, повсюду черная спокойная вода.
Конечно, и она может вздуться и поглотить тебя. И всеѕтаки любить - это
значит лететь, возноситься над землей. Так высоко, что оттуда все видно.
С такой высоты мир кажется другим, измененным, и то, что внизу представ-
лялось значительным, мельчает до крайности. И потом, заключила она, из
лодки всегда можно выйти на берег, а с этой высоты разве что рухнуть.
Когда мы вернулись в дом, я попросил ее стихи, и она вручила мне тет-
радку в мягкой обложке. Меня поместили в комнатке, где были вешалка,
кровать, столик и подсвечник со свечой.
Я зажег свечку и немного почитал из тетради. Стихи изобиловали мало-
понятными образами: пугливые фиалки, кобальтовые глубины, взоры умоляю-
щих душ, умершие звезды, целительность ласковых озер. Тамѕсям между
страницами я находил засушенные пряно пахнувшие цветы.
4
На следующее утро, сразу же после завтрака, я поблагодарил за гостеп-
риимство и простился. Она пожала мне руку и сказала, что рада была поз-
накомиться и надеется скоро меня вновь увидеть.
Я сел на велосипед. Они стояли на пороге своей дачки, держались за
руки и смотрели мне вслед точно добрые, любящие супруги.
Месяца через два она пришла ко мне.
На ней был костюм, волосы тщательно причесаны, губы накрашены. Увидев
меня, покраснела. Ее темноѕкарие глаза смотрели с мольбой.
Онаѕде возвращалась от Оты и случайно проходила мимо. И ей почемуѕто
вздумалось позвонить в дверь.
Чем объяснить ее приход? Чтоѕнибудь с Отой?
Нет, ничего. Абсолютно ничего. Просто шла мимо, и ей пришло в голову
посмотреть, действительно ли я здесь живу. Вот она и позвонила в дверь.
Сама не знает, как это получилось. Но она уже уходит.
Я пригласил ее в дом, она отказалась. Щеки у нее пылали как в лихо-
радке.
- Серьезно, ничего не случилось?
Она покачала головой. Ота замечательный, лучше его нет никого на све-
те. Но ей уже пора идти.
Я предложил проводить ее хотя бы до трамвайной остановки.
Трамвай ей ни к чему. Она живет здесь рядом, у самого парка, за водо-
напорной башней.
Я повел ее по улице, обрамленной виллами. Смеркалось, наступал безоб-
лачный сентябрьский вечер, сады благоухали листвой и отцветающими роза-
ми.
Здесь, в Праге, она живет у дальней родственницы. А воспитывала ее
бабушка.
Бабушка опекала ее, когда родителей увезли, опекала как нельзя лучше.
Но прошлым летом бабушка умерла. Вскоре после этого она заболела менин-
гитом, и казалось, вотѕвот отправится вслед за своими родными, но пока
не суждено было тому случиться. Все это время Ота вел себя потрясающе.
Когда ей чуть полегчало, он сидел возле нее в саду и читал вслух - ей
самой читать запретили. А могли бы - запретили бы и думать, ведь от мыс-
лей ей бывает больно, они все время убегают туда, в ту сторону, где все
ее близкие. Туда, на поворот, на край, к мгновению, когда все рухнуло.
Она думает о той минуте, когда их, молодых и здоровых, вызвали поименно
и повели по коридору в помещение, где, говорят, ничего не было, только
кафель и еще машина для...
Ее голос задрожал. Больше она говорить об этом не будет. От Оты она
знает, что я тоже там был. Что пережил нечто подобное. Ей хочется спро-
сить меня об этом, но она боится сделать мне больно, наверное, страшно
вспоминать то время, лучше забыть обо всем, глупо с ее стороны постоянно
возвращаться к прошлому.
Я сказал, что не стараюсь ни вспоминать, ни забывать прошлое, но ду-
маю, даже самые страшные воспоминания, если человек сумеет преодолеть
их, в конце концов могут превратиться в свою противоположность.
А если человеку не суждено пережить их?
Я не понял ее вопроса.
Не отмечены ли навсегда души тех, там, страшным воспоминанием?
Я ужаснулся. Такой вопрос мне никогда не приходил в голову. А ведь я
и сам часто размышлял о существовании человеческой души, да и сколько
моих родных и друзей погибло подобным образом: они стояли - как это она
говорила? - на повороте, на краю, с которого рухнули, но куда, собствен-
но?
Я сказал, смерть всеѕтаки всегда падение и всегда совершает насилие
над телом того, кто умирает. Веря в бессмертие души, мы тем самым верим
в ее способность уйти от страдания, от падения собственного тела.
Я верю в бессмертие? Она хотела бы знать: после всего, что я пережил,
можно ли еще верить?
Я пожал плечами, не решаясь ответить, что верить нельзя.
А люди там, больше она об этом не скажет ни слова, верили, способны
были еще верить?
Я ответил, некоторые верили - если вообще можно о комѕто знать нечто
подобное.
Вспоминаю, как в праздник Кущей достали хвою и на дворе казармы пос-
тавили шалаш. Помню также полутемный чердак, где собрались мужчины для
молитвы, их собралось там столько, что мне казалось, я задохнусь в этой
толпе. Но у меня там был товарищ, моего же возраста, его уже нет в жи-
вых, мы с ним часто говорили об этом, он утверждал, что человек во влас-
ти Всевышнего и что все совершается по воле Его и установлению, а зна-
чит, имеет свой смысл, только люди часто не понимают Его и потому роп-
щут, укоризненно спрашивают, а то и вовсе бунтуют, так вот он, мой това-
рищ, наверняка верил, верил даже в ту минуту, когда стоял, как она гово-
рит, на повороте.
Она сказала, что благодарит меня.
Я проводил ее до самого парка, рядом с которым она жила (это в нес-
кольких кварталах от дома Оты). Уже загорались фонари, опускался вечер-
ний туман.
Не сержусь ли я на нее, что она так задержала меня? Она ведь только
хотела спросить, что я делаю, что пишу, и еще рассказать об одной книжке
Дос Пассоса, она как раз дочитала ее, книга ей понравилась, показалась
интересно написанной, но она уж и вправду не будет меня больше задержи-
вать, только чтоб я на нее не сердился. А эту книжку она, возможно,
какѕнибудь занесет или пришлет с Отой.
Уже засыпая и в который раз вспоминая этот нежданный визит, я вдруг
сообразил, что дом, в котором живу, и вовсе не стоит на пути между ее
домом и домом Отиным.
Примерно неделей позже я увидел ее из окна, она ходила взадѕвперед по
противоположному тротуару. Я выбежал к ней. Она улыбнулась, покраснела.
Ее волосы падали блестящими черными локонами - с ними явно только что
повозился парикмахер.
Она принесла мне книгу Дос Пассоса, но боялась помешать. Может, я пи-
сал чтоѕто?
Она протянула мне книжку.
Мы опять шли улочкой вилл. Я поинтересовался ее здоровьем.
Все отлично. Еще летом, когда я приезжал к ним, к вечеру она чувство-
вала себя усталой, ей никак не удавалось совладать с мыслями, они, слов-
но тучи, проплывали в голове, а ночью врывались в ее сны, отвратительные
сны, но теперь она справляется с ними, и сны почти не снятся ей, во вся-
ком случае не те, страшные. Летом, когда выписали ее из больницы, ей со-
ветовали повременить с занятиями, но теперь, пожалуй, это лишнее. Она
попробует ходить на лекции. И бабушка согласна, считает, что человек не
