рассказывать. А все же я пойду посмотрю на эту деревню. Да, пойду!
Успокойся! Не каждую ночь Хозяин Джунглей приходит пасти тебя.
Он перешагнул на тряскую почву на краю болота, хорошо зная, что
буйвол не бросится туда за ним, и побежал дальше, смеясь над его яростью.
- Вон там звезда сидит над самой землей, - сказал он и пристально
вгляделся в нее, сложив руки трубкой. - Клянусь буйволом, который выкупил
меня, это Красный Цветок, тот самый Красный Цветок, возле которого я лежал
еще до того, как попал в Сионийскую Стаю! А теперь я все видел и надо
кончать мой бег.
Болото переходило в широкую луговину, где мерцал огонек. Уже очень
давно Маугли перестал интересоваться людскими делами, но в эту ночь
мерцание Красного Цветка влекло его к себе, словно новая добыча.
- Посмотрю, - сказал он себе, - очень ли переменилась человечья стая.
Позабыв о том, что он не у себя в джунглях, где может делать все, что
вздумается, Маугли беззаботно ступал по отягченным росою травам, пока не
дошел до той хижины, где горел огонек. Три-четыре собаки подняли лай -
Маугли был уже на окраине деревни.
- Хо! - сказал Маугли, бесшумно садясь и посылая им в ответ волчье
глухое ворчание, сразу усмирившее собак. - Что будет, то будет, Маугли,
какое тебе дело до берлог человечьей стаи?
Он потер губы, вспоминая о том камне, который рассек их много лет
назад, когда другая человечья стая изгнала его.
Дверь хижины открылась, и на пороге появилась женщина, вглядывающаяся
в темноту. Заплакал ребенок, и женщина сказала, обернувшись к нему:
- Спи! Это просто шакал разбудил собак. Скоро настанет утро.
Маугли, сидя в траве, задрожал, словно в лихорадке. Он хорошо помнил
этот голос, но, чтобы знать наверное, крикнул негромко, удивляясь, как
легко человечий язык вернулся к нему:
- Мессуа! О, Мессуа!
- Кто меня зовет? - спросила женщина дрожащим голосом.
- Разве ты забыла? - сказал Маугли; в горле у него пересохло при этих
словах.
- Если это ты, скажи, какое имя я дала тебе? Скажи! - Она прикрыла
дверь наполовину и схватилась рукой за грудь.
- Натху! О, Натху! - ответил Маугли, ибо, как вы помните, этим именем
назвала его Мессуа, когда он впервые пришел в человечью стаю.
- Поди сюда, сынок! - позвала она. И Маугли, выйдя на свет, взглянул
в лицо Мессуе, той женщины, которая была добра к нему и которую он спас
когда-то от человечьей стаи.
Она постарела, и волосы у нее поседели, но глаза и голос остались те
же. Как все женщины, Мессуа думала, что найдет Маугли таким же, каким
оставила, и удивленно подняла глаза от груди Маугли к его голове,
касавшейся притолоки.
- Мой сын... - пролепетала она, падая к его ногам. - Но это уже не
мой сын, это лесное божество! Ах!
Он стоял в красном свете масляной лампы, высокий, сильный, красивый,
с ножом на шее, с черными длинными волосами, разметавшимися по плечам, в
венке из белого жасмина, и его легко было принять за сказочное божество
лесов. Ребенок, дремавший на койке, вскочил и громко закричал от страха.
Мессуа обернулась, чтобы успокоить его, а Маугли стоял неподвижно, глядя
на кувшины и горшки, на ларь с зерном и на всю людскую утварь, так хорошо
ему памятную.
- Что ты будешь есть или пить? - прошептала Мессуа. - Это все твое.
Мы обязаны тебе жизнью. Но тот ли ты, кого я называла Натху, или ты и
вправду лесной бог?
- Я Натху, - сказал Маугли, - и я зашел очень далеко от дома. Я
увидел этот свет и пришел сюда. Я не знал, что ты здесь.
- Когда мы пришли в Канхивару, - робко сказала Мессуа, - мой муж
поступил на службу к англичанам, и мы получили здесь немного земли. Она не
такая хорошая, как в старой деревне, но нам не много надо - нам вдвоем.
- Где же он, тот человек, что так испугался в ту ночь?
- Вот уже год, как он умер. - А этот? - Маугли указал на ребенка. -
Это мой сын, что родился две зимы назад. Если ты бог, подари ему Милость
Джунглей, чтобы он оставался невредимым среди твоего... твоего народа, как
мы остались невредимы в ту ночь.
Она подняла ребенка, и тот, забыв о своем страхе, потянулся к ножу,
висевшему на груди Маугли. Маугли бережно отвел в сторону маленькие руки.
- А если ты Натху, которого унес тигр, - с запинкой продолжала
Мессуа, - тогда он твой младший брат. Я разведу огонь, и ты напьешься
горячего молока. Сними жасминовый венок, он пахнет слишком сильно для
такой маленькой комнаты.
Маугли пил теплое молоко долгими глотками, а Мессуа время от времени
поглаживала его по плечу, не будучи вполне уверена, ее ли это сын Натху
или какое-нибудь чудесное божество джунглей, но радуясь уже тому, что он
жив.
- Сынок, - сказала наконец Мессуа, и ее глаза блеснули гордостью, -
кто-нибудь уже говорил тебе, что ты красивее всех на свете?
- Что? - отозвался Маугли, ибо, разумеется, никогда не слыхал ничего
подобного.
Мессуа ласково и радостно засмеялась. Ей довольно было взглянуть на
его лицо.
- Значит, я первая? Так и следует, хотя редко бывает, чтобы сын
услышал от матери такую приятную весть. Ты очень красив. Я в жизни не
видывала такой красоты.
Маугли вертел головой, стараясь оглядеть себя через плечо, а Мессуа
снова рассмеялась и смеялась так долго, что Маугли, сам не зная почему,
начал смеяться вместе с ней, а ребенок перебегал от одного к другому, тоже
смеясь.
- Нет, не насмехайся над братом, - сказала Мессуа, поймав ребенка и
прижимая его к груди. - Если ты вырастешь хоть вполовину таким же
красивым, мы женим тебя на младшей дочери князя, и ты будешь кататься на
больших слонах.
Маугли понимал едва одно слово из трех в ее разговоре. Теплое молоко
усыпило его после сорокамильного пробега, он лег на бок, свернулся и через
минуту уснул глубоким сном, а Мессуа откинула волосы с его глаз, накрыла
его одеялом и была счастлива.
По обычаю джунглей, он проспал конец этой ночи и весь следующий день,
потому что чутье, никогда не засыпавшее вполне, говорило ему, что здесь
нечего бояться. Наконец он проснулся, сделав скачок, от которого
затряслась хижина: прикрытый одеялом, он видел во сне ловушки.
Остановившись, он вдруг схватился за нож, готовый биться с кем угодно, а
сон еще глядел из его расширенных глаз.
Мессуа засмеялась и поставила перед ним ужин. У нее были только
жесткие лепешки, испеченные на дымном огне, рис и горсточка квашеных
тамариндов - ровно столько, чтобы продержаться до вечера, когда Маугли
добудет что-нибудь на охоте.
Запах росы с болот пробудил в нем голод и тревогу. Ему хотелось
кончить весенний бег, но ребенок ни за что не сходил с его рук, а Мессуа
непременно желала расчесать его длинные иссиня-черные волосы. Она
расчесывала их и пела простенькие детские песенки, то называя Маугли
сыном, то прося его уделить ребенку хоть ничтожную долю его власти над
джунглями.
Дверь хижины была закрыта, но Маугли услышал хорошо знакомый звук и
увидел, как рот Мессуи раскрылся от страха, когда большая серая лапа
показалась из-под двери, а за дверью Серый Брат завыл приглушенно и
жалобно.
- Уходи и жди! Вы не захотели прийти, когда я вас звал, - сказал
Маугли на языке джунглей, не поворачивая головы, и большая серая лапа
исчезла.
- Не... не приводи с собой твоих... твоих слуг, - сказала Мессуа. -
Я... мы всегда жили в мире с джунглями.
- И сейчас мир, - сказал Маугли, вставая. - Вспомни ту ночь на дороге
в Канхивару. Тогда были десятки таких, как он, и позади и впереди тебя.
Однако я вижу, что и весной Народ Джунглей не всегда забывает меня. Мать.
Я ухожу!
Мессуа смиренно отступила в сторону - он и впрямь казался ей лесным
божеством, - но едва его рука коснулась двери, как материнское чувство
заставило ее забросить руки на шею Маугли и обнимать его, обнимать без
конца.
- Приходи! - прошептала она. - Сын ты мне или не сын, приходи, потому
что я люблю тебя! И смотри, он тоже горюет,
Ребенок плакал, потому что человек с блестящим ножом уходил от него.
- Приходи опять, - повторила Мессуа. - И ночью и днем эта дверь
всегда открыта для тебя.
Горло Маугли сжалось, словно его давило изнутри, и голос его
прозвучал напряженно, когда он ответил:
- Я непременно приду опять... А теперь, - продолжал он уже за дверью,
отстраняя голову ластящегося к нему волка, - я тобой недоволен, Серый
Брат. Почему вы не пришли все четверо, когда я позвал вас, уже давно?
- Давно? Это было только вчера ночью. Я... мы... пели в джунглях
новые песни. Разве ты не помнишь?
- Верно, верно!
- И как только песни были спеты, - горячо продолжал Серый Брат, - я
тут же побежал по твоему следу. Я бросил остальных и побежал к тебе со
всех ног. Но что же ты наделал, о Маленький Брат! Зачем ты ел и спал с
человечьей стаей?
- Если бы вы пришли, когда я вас звал, этого не случилось бы, -
сказал Маугли, прибавляя шагу.
- А что же будет теперь? - спросил Серый Брат.
Маугли хотел ответить, но на тропинке показалась девушка в белой
одежде. Серый Брат сразу пропал в кустах, а Маугли бесшумно отступил в
высокий тростник и исчез как дух. Девушка вскрикнула - ей показалось, что
она увидела привидение, а потом глубоко вздохнула. Маугли раздвинул руками
длинные стебли и следил за ней, пока она не скрылась из вида.
- А теперь я не знаю, - сказал Маугли, вздохнув. - Почему вы не
пришли, когда я вас звал?..
- Мы всегда с тобой... всегда с тобой, - проворчал Серый Брат, лизнув
пятку Маугли.
- А пойдете вы со мной к человечьей стае? - прошептал Маугли.
- Разве я не пошел за тобой в ту ночь, когда наша Стая прогнала тебя?
Кто разбудил тебя, когда ты уснул в поле?
- Да, но еще раз?
- Разве я не пошел за тобой сегодня ночью?
- Да, но еще и еще раз, Серый Брат, и, может быть, еще?
Серый Брат молчал. Потом он проворчал, словно про себя:
- Та, черная, сказала правду.
- А что она сказала?
- Человек уходит к человеку в конце концов. И наша мать говорила то
же.
- То же говорил и Акела в Ночь Диких Собак, - пробормотал Маугли.
- То же говорил и Каа, который умнее нас всех.
- А что скажешь ты, Серый Брат?
Серый Брат некоторое время бежал рысью, не отвечая, потом сказал с
расстановкой от прыжка к прыжку:
- Детеныш - Хозяин Джунглей - мой сводный брат! Твой путь - это мой
путь, твое жилье - мое жилье, твоя добыча - моя добыча и твой смертный бой
- мой смертный бой. Я говорю за нас троих. Но что скажешь ты джунглям?
- Хорошо, что ты об этом подумал. Нечего долго ждать, когда видишь
добычу. Ступай вперед и созови всех на Скалу Совета, а я расскажу им, что
у меня на уме.
Во всякое другое время на зов Маугли собрались бы, ощетинив загривки,
все джунгли, но теперь им было не до того - они пели новые песни.
И когда Маугли с тяжелым сердцем взобрался по хорошо знакомым скалам
на то место, где его когда-то приняли в Стаю, он застал там только свою
четверку волков, Балу, почти совсем ослепшего от старости, и
тяжеловесного, хладнокровного Каа, свернувшегося кольцом вокруг
опустевшего места Акелы.
- Значит, твой путь кончается здесь? - сказал Каа, когда Маугли
бросился на землю. - Еще когда мы встретились в Холодных Берлогах, я это
знал. Человек в конце концов уходит к человеку, хотя джунгли его и не
гонят.
Четверо волков поглядели друг на друга, потом на Маугли - удивленно,
но покорно.
- Так джунгли не гонят меня? - с трудом вымолвил Маугли.
Серый Брат и остальные трое волков яростно заворчали и начали было:
