Солнце обморочно клонилось к воде, прилив закончился; было, вероятно,
четыре часа (так сказала Одетта, и Эдди поверил - ведь раньше она уже
говорила, что хорошо определяет время по солнцу, а еще она была его
возлюбленной), когда они достигли двери.
Они просто смотрели на нее: Одетта - из кресла, руки на коленях, Эдди
- от края моря. Отношение к двери у них было двойственным: с одной
стороны, они смотрели на нее так, как минувшей ночью смотрели на вечернюю
звезду, то есть по-детски; с другой стороны - совершенно иначе. Желание на
звезду загадывали дети радости. Теперь же и Эдди, и Одетта были мрачны и
полны недоверчивого удивления - так малыши разглядывают действительное
воплощение того, что бывает только в сказках.
На двери было что-то написано.
- Что это значит? - наконец спросила Одетта.
- Не знаю, - откликнулся Эдди, но слова принесли холодок
безнадежности; юноша чувствовал: на сердце крадучись находит тень.
- Разве? - спросила она, глядя на него более внимательно.
- Да. Я... - Он сглотнул. - Не знаю.
Одетта еще секунду смотрела на него.
- Пожалуйста, отвези меня за нее. Мне бы хотелось взглянуть. Я знаю,
что ты хочешь вернуться к нему, но, может быть, ты сделаешь это для меня?
Эдди был согласен.
Они поехали вокруг двери, к тому ее краю, который находился чуть
повыше.
- Подожди! - вскрикнула Одетта. - Ты видел?
- Что?
- Поехали обратно! Смотри! Смотри внимательно!
На этот раз Эдди вместо того, чтобы следить за возможными
препятствиями, внимательно наблюдал за дверью. Когда кресло проезжало по
склону над ней, Эдди увидел, как дверь сужается в перспективе, увидел
петли - петли, погруженные словно бы в ничто, увидел боковое ребро...
И тут оно исчезло.
Боковое ребро исчезло.
Воду от Эдди должны были бы заслонять три, возможно, даже четыре
дюйма плотной древесины (дверь выглядела необычайно крепкой), но ничто не
мешало ему видеть море.
Дверь исчезла.
Тень Эдди была, а вот дверь пропала.
Он откатил кресло на два фута назад, чтобы занять позицию чуть южнее
того места, где стояла дверь, и оказалось, что боковое ребро никуда не
делось.
- Ты видишь? - прерывающимся голосом спросил он.
- Да! Оно опять здесь!
Он провез кресло на фут вперед. Дверь не исчезала. Еще шесть дюймов.
Здесь. Еще два. Здесь. Еще дюйм... и никакой двери. Точно и не бывало.
- Иисусе, - прошептал он, - Господи Иисусе.
- Она откроется перед тобой? - спросила Одетта. - А передо мной?
Эдди медленно шагнул вперед и крепко взялся за ручку двери, на
которой было написано одно-единственное слово.
Он попробовал повернуть ручку по часовой стрелке; потом против.
Ручка не сдвинулась ни на йоту.
- Ладно. - Тон Одетты был спокойным, смиренным. - Дверь открывается
ему. Думаю, это понятно и тебе, и мне. Иди за ним, Эдди. Сейчас же.
- Сперва я должен позаботиться о тебе.
- Со мной все будет отлично.
- Ничего подобного. Линия прилива слишком близко. Если я брошу тебя
здесь, то, когда стемнеет, омары вылезут и пообедают тобо...
Речь Эдди внезапно пресек послышавшийся наверху, в холмах, клокочущий
кошачий рык - так нож обрубает тонкую бечевку. Ворчание зверя донеслось с
приличного расстояния - но меньшего, чем в прошлый раз.
Взгляд Одетты на миг, не более, порхнул к револьверу стрелка,
засунутому за пояс штанов Эдди, потом так же быстро вернулся к лицу
молодого человека. Эдди почувствовал, что у него горят щеки.
- Он не велел отдавать мне револьвер, правда? - мягко сказала она. -
Он не хочет, чтобы оружие попало ко мне в руки. По какой-то причине он не
хочет, чтобы оно оказалось у меня.
- Патроны отсырели, - с трудом ответил он, - ими, наверное, все равно
не выстрелишь.
- Я понимаю. Завези меня чуть повыше, на склон, ладно? Я знаю, как,
должно быть, устала у тебя спина - Эндрю называет это "санитарской
ломотой" - но, если ты завезешь меня чуть повыше, омары мне будут не
страшны. А там, откуда рукой подать до этих страшилищ, вряд ли появится
что-нибудь еще.
Эдди подумал: "Во время прилива, пожалуй, да... но если снова
начнется отлив, тогда как?"
- Дашь мне какой-нибудь еды и камней, - сказала Одетта, не ведая, что
эхом вторит стрелку, и Эдди снова залился румянцем. Его лоб и щеки пылали,
как бока кирпичной печки.
Одетта посмотрела на него, едва заметно улыбнулась и покачала
головой, будто Эдди говорил вслух.
- Не будем спорить. Я же видела, что с ним и как. Ему отпущено очень
и очень мало времени. Препираться некогда. Отвези меня чуть повыше, оставь
еды и камней, потом забирай кресло и отправляйся.
Как можно быстрее устроив Одетту, Эдди вытащил револьвер стрелка и
рукояткой вперед протянул ей. Но Одетта покачала головой.
- Он рассердится на нас обоих. На тебя - за то, что отдал, а на меня
еще сильнее - за то, что взяла.
- Чепуха! - выкрикнул Эдди. - Почем ты знаешь?
- Знаю, - ответила Одетта тоном, не терпящим возражений.
- Хорошо, предположим, это правда. Только предположим. Но если ты не
возьмешь револьвер, рассержусь я.
- Убери. Не люблю я всякие пистолеты. Я не знаю, как с ними
обращаться. Если из темноты на меня что-нибудь выскочит, я первым делом
напущу в штаны. После чего наставлю револьвер не в ту сторону и всажу пулю
в себя. - Она умолкла, мрачно глядя на Эдди. - Есть и еще кое-что.
Возможно, для тебя это тоже не секрет. Я не хочу прикасаться ни к чему,
принадлежащему этому человеку. Ни к чему. Я думаю, что на меня его вещи
способны "навести порчу", как это всегда называла моя мама. Мне нравится
думать о себе, как о современной женщине... но я не испытываю никакого
желания остаться у подножия погруженных во тьму земель без тебя, зато с
привязавшимся ко мне злосчастьем
Эдди посмотрел на револьвер, потом на Одетту. В его глазах
по-прежнему был вопрос.
- Убери, - велела она сурово, как школьная учительница. Эдди вдруг
захохотал и подчинился.
- Что ты смеешься?
- Ты говоришь, как мисс Хатэвэй. Моя училка из третьего класса.
Чуть улыбаясь, не отрывая блестящих глаз от глаз Эдди, Одетта
негромко, приятным голосом пропела: "Тени божественной ночи спускаются...
сумерек время пришло..." - Ее голос замер, и оба посмотрели на запад, но,
хотя тени уже удлинились, звезда, на которую они загадывали желание
прошлой ночью, еще не появлялась.
- Что-нибудь еще, Одетта? - Эдди испытывал острое нежелание уходить.
Хотелось медлить и медлить. Он подумал, что стоит действительно тронуться
в обратный путь, и это пройдет, но пока стремление ухватиться за любой
предлог и остаться казалось очень сильным.
- Поцелуй. Если ты не против, я удовольствовалась бы этим.
Он приник к ее губам долгим поцелуем. Уже когда он отстранился,
Одетта, поймав его за запястье, пристально и напряженно всмотрелась в его
лицо.
- До прошлой ночи я ни разу не занималась любовью с белым, - сказала
она. - Не знаю, важно ли это для тебя. Я даже не знаю, важно ли это для
меня. Но я подумала, что ты должен знать.
Эдди подумал.
- Для меня - нет, - сказал он. - Ночью все кошки серы. Я люблю тебя,
Одетта.
Она накрыла его ладонь своей.
- Ты милый молодой человек и не исключено, что я отвечаю тебе
взаимностью, хотя обоим нам слишком рано...
В этот миг, будто по сигналу, в "зарослях", как их именовал стрелок,
заворчала дикая кошка. Судя по звуку, она по-прежнему находилась в четырех
или пяти милях от них - и все же почти вдвое ближе, чем в прошлый раз. К
тому же голос как будто бы принадлежал крупному зверю.
Путники повернули головы на звук. Эдди почувствовал, что волоски на
шее сзади силятся встать дыбом. Им это удалось не вполне. "Пардон,
волосики, - тупо подумал он. - Наверное, причесон у меня несколько
длинней, чем надо".
Рычание перешло в пронзительный страдальческий вопль, точно там,
откуда оно неслось, погибало страшной смертью какое-то живое существо
(возможно, на самом деле это означало всего-навсего удачную случку). На
мгновение этот почти непереносимый вой завис в воздухе, а затем пошел на
убыль, соскальзывая во все более низкие регистры, и в конце концов не то
смолк, не то утонул в непрекращающемся плаче ветра. Они подождали, но крик
не повторился. Для Эдди, однако, это было неважно. Вытащив револьвер из-за
пояса, он протянул его Одетте.
- Бери и не выступай. Если тебе позарез приспичит им воспользоваться,
ты ни хрена не добьешься - с этой дрянью всегда так - но все равно, бери.
- Хочешь поспорить?
- Да спорь, ради Бога. Спорь сколько хочешь.
Задумчиво поглядев в почти что светло-карие глаза Эдди, Одетта
улыбнулась, но улыбка вышла несколько усталой.
- Кажется, спорить я не стану. - Она взяла револьвер. - Пожалуйста,
поспеши.
- Есть! - Он опять поцеловал ее, на сей раз торопливо, и чуть было не
сказал "береги себя"... но серьезно, братва, как она могла "беречь себя"
при таком раскладе?
Пробираясь в сгущающихся сумерках вниз по склону (исполинские омары
еще не выползали, но их еженощное появление было не за горами), Эдди опять
посмотрел на слово, написанное на двери, и каждую клеточку его тела
пронизал знобящий холод. Слово было подходящее. Боже правый, такое
подходящее! Он опять посмотрел туда, откуда спускался. Мгновение он не мог
разглядеть Одетту, потом заметил какое-то движение. Более светлое пятнышко
коричневой ладони. Одетта махала ему.
Помахав в ответ, Эдди развернул кресло, наклонил его так, что
передние, более хрупкие и маленькие колеса оторвались от земли, и побежал.
Он бежал на юг той же дорогой, которой они пришли. Примерно первые полчаса
рядом быстро скользила его тень - пригвожденная к подметкам кроссовок
невероятная тень тощего великана, вытянувшаяся на ярды и ярды к востоку.
Потом солнце село, тень исчезла, а в волнах закувыркались уродливые
клешнястые твари.
Минут через десять после того, как Эдди услышал первые звуки их
бормотания, он поднял голову и увидел вечернюю звезду, равнодушно горевшую
на густо-синем бархате небес.
Тени божественной ночи спускаются... сумерек время пришло... Спаси ее
и сохрани. Ноги уже ныли, затрудненное дыхание было слишком жарким, в
груди горело, в перспективе ждал третий переход, теперь уже со стрелком в
качестве пассажира, но хотя Эдди догадывался, что Роланд на добрых сто
фунтов тяжелее Одетты и надо бы поберечь силы, он все равно продолжал
бежать. Спаси и сохрани, вот мое желание, спаси и сохрани мою любимую.
И, словно предвещая беду, где-то в страдальческих изгибах лощин
взвизгнула дикая кошка... только эта кошка, судя по голосу, была большой
аки лев, рыкающий в африканских джунглях.
Эдди прибавил ходу, толкая перед собой порожнее кресло, и вскоре
ветер принялся омерзительно-тонко подвывать в свободно вращающихся спицах
приподнятых передних колес.
Ушей стрелка коснулся тонкий заунывный вой. Звук этот приближался, и
Роланд напрягся, но, расслышав тяжелое дыхание, расслабился. Эдди. Он мог
сказать это даже с закрытыми глазами.
Стонущий звук мало-помалу затих, стремительные шаги замедлились, и
Роланд открыл глаза. Перед ним, пыхтя и отдуваясь, стоял Эдди. По щекам
юноши струился пот. Рубашка прилипла к груди одним темным пятном.
Последние остатки образа "мальчика из колледжа", на котором настаивал Джек
Андолини, исчезли. Волосы свисали на лоб. Штаны разъехались в шагу.
Картину дополняли синевато-лиловые круги под глазами. Эдди Дийн был
