городской сети. Сегодня в обеденный перерыв она успела съездить в
телефонную компанию и уплатила первый взнос. Обслуживавшая Рози
женщина дала ей новый телефонный номер на маленькой белой карточке,
которую Рози сунула в сумочку, а потом промаршировала к двери -
проследовала прямо к двери мимо груды продающихся телефонных
аппаратов, расставленных на полках. Подумала, что сэкономит десять
долларов, если купит телефон в торговом центре на Лейквью-молл, когда
подвернется случай. И теперь из-за того, что пожалела какой-то вшивый
червонец...
За дверью стояла тишина, но, опустив взгляд к щели под дверью,
она увидела тень от туфель. Больших черных блестящих туфель. Конечно,
конечно, ему ведь не обязательно теперь носить полицейскую форму, но
он, как и прежде, надевает блестящие черные туфли. {Жесткие} туфли.
Кому-кому, а ей это известно не понаслышке, потому что их отметины на
животе, ногах, ягодицах появлялись много раз в течение всех лет,
проведенных с Норманом.
Стук повторился - три короткие серии по три удара: {туктуктук},
пауза, {туктуктук}, пауза, {туктуктук}.
И снова, как в момент жуткой бездыханной паники утром в
стеклянной кабинке студии звукозаписи, разум Рози обратился за помощью
к женщине на картине, - женщине, стоящей на вершине поросшего травой
холма, не испытывающей страха перед приближающейся грозой, не
боящейся, что в руинах здания у подножия холма могут обитать
привидения или тролли, или бродячие разбойники, не пугающейся
{ничего}. {Она не боится ничего - это видно по распрямленной спине, по
вызывающе поднятой руке, даже (как казалось Рози) по округлой форме
едва заметной левой груди.}
"Я не она, я {боюсь} - мне так страшно, что я могу обмочиться, -
но я не позволю тебе, Норман, просто так прийти и забрать меня,
клянусь перед Господом, я так просто не дамся".
Секунду или две она лихорадочно восстанавливала в памяти бросок,
который показывала им Герт Киншоу, тот, в котором атакующего
противника нужно схватить за руки, а потом развернуть боком.
Бесполезно - всякий раз, когда она пыталась представить завершающий
элемент приема, перед ней возникал надвигающийся, заслоняющий собой
все Норман с ухмылкой обнажающей зубы (она называла ее кусачей
улыбкой), который пришел, чтобы поговорить с ней начистоту. Здесь и
сейчас.
Сумка с продуктами все еще стояла на кухонном столе рядом со
стопкой листовок, рекламирующих предстоящий пикник. Она переложила в
холодильник скоропортящиеся продукты, однако несколько консервных
банок все еще лежали в сумке. Подойдя к кухонному столу на негнущихся,
начисто лишенных чувствительности ногах, напоминавших деревянные
протезы, она сунула руку в сумку.
Раздался новый строенный стук: {туктуктук}.
- Иду! - крикнула Рози и сама удивилась тому, насколько спокойно
прозвучал ее голос. Она извлекла из сумки самый крупный предмет -
двухфунтовую жестяную банку фруктового коктейля. Перехватив ее
поудобнее, зашагала к двери на бесчувственных деревянных ногах. -
Иду-иду, секундочку, сейчас открою.
4
Пока Рози ходила по магазинам, Норман Дэниелс в трусах и майке
валялся на кровати в отеле "Уайтстоун", курил и смотрел в потолок.
Он начал курить точно так же, как многие другие мальчишки,
выуживая сигареты из отцовских пачек "Пэлл Мэлла", стойко принимая
побои, когда заставали на месте преступления, считая, что это
справедливое наказание за статус, который приобретаешь, когда тебя
видят на пересечении Стейт-стрит и шоссе сорок девять - ты стоишь с
торчащей в уголке рта сигаретой, подняв воротник куртки, подпирая
плечом телефонную будку между обрейвилльской аптекой и городским
почтовым отделением, и чувствуешь себя в своей тарелке: "Спокойно,
крошка, я парень что надо". И когда приятели проезжают мимо в
доживающих последние дни машинах, откуда им знать, что ты стащил
окурок из пепельницы на папашином письменном столе или что в тот
единственный раз, когда ты набрался храбрости, чтобы купить в киоске
свою первую {собственную} пачку сигарет, старик Джордж, снисходительно
хмыкнув, прогнал тебя и предложил вернуться после того, как у тебя
вырастут усы?
В пятнадцатилетнем возрасте курение считалось шиком, {очень}
большим шиком, и почему-то он думал, что оно в некоторой мере
компенсирует отсутствие того, чего он не мог иметь (машины, например,
хотя бы старого драндулета вроде тех, на коих красуются его сверстники
- заляпанные грунтовкой и в пятнах ржавчины, с белым "пластмассовым
стеклом" на фарах и с подвязанными проволокой бамперами), и к тому
дню, когда ему исполнилось шестнадцать, он превратился в заядлого
курильщика - две пачки в день и натуральный удушающий кашель по утрам.
Через три года после того, как он женился на Роуз, вся ее семья -
отец, мать, шестнадцатилетний брат - погибли на том же шоссе сорок
девять. Они возвращались после дня, проведенного на озере в карьере
Фило, когда грузовик со щебнем выехал на встречную полосу и раздавил
их, как мух на подоконнике. Оторвавшуюся голову старика Макклендона с
открытым ртом и пятном вороньего помета, залепившим глаз, нашли в
грязной канаве в тридцати ярдах от места столкновения (к тому времени
Норман уже работал в полиции, а копы любят пересказывать друг другу
такие подробности). Дэниелса смерть родителей жены нисколько не
опечалила; признаться честно, он даже обрадовался, узнав о несчастном
случае. Собаке собачья смерть - такая мысль промелькнула в его голове.
Старый кретин Макклендон получил по заслугам. Этому козлу не сиделось
{на} месте, и он вечно приставал {к} дочке с вопросами о делах,
которые его совершенно не касались. В конце концов, Роуз уже не дочь
Макклендона - по крайней мере в глазах закона; в глазах закона она
прежде всего жена Нормана Дэниелса.
Глубоко затянулся сигаретой, выпустил три кольца и проследил за
тем, как они друг за дружкой медленно плывут к потолку. За окном гудел
и сигналил поток машин. Он провел в этом городе всего полдня, но уже
успел возненавидеть его. Слишком он велик. Слишком много в нем
укромных мест. Но это не имеет особого значения. Все встало на верный
путь, и скоро очень тяжелая и очень прочная каменная стена обрушится
на головку Роуз, своевольной дочурки покойного Крейга Макклендона.
На похоронах Макклендонов - тройных похоронах, собравших едва ли
не всех способных самостоятельно передвигаться жителей Обрейвилля, -
Дэниелс вдруг раскашлялся, да так, что не мог остановиться. Люди
оборачивались, чтобы посмотреть на него, и он готов был выцарапать им
глаза за взгляды, которыми его награждали. С пунцовой физиономией,
злой от негодования (и все же не в силах остановить приступ кашля),
Дэниелс оттолкнул рыдающую молодую жену и выскочил из церкви, зажав
рукой рот.
Он остановился, кашляя поначалу так сильно, что пришлось
согнуться и опереться руками о колени, чтобы не упасть, глядя сквозь
слезы на нескольких человек, вышедших перекурить - троих мужчин и
двоих женщин, которые не смогли выдержать без никотина даже жалкие
тридцать минут погребальной службы, - и неожиданно решил, что с него
хватит. Он бросает курить. Пусть даже приступ кашля на самом деле
вызван его обычной летней аллергией, черт с ним. Курение - привычка
для идиотов, возможно, самая идиотская привычка на земле, и будь он
проклят, если врач, который засвидетельствует факт его смерти, напишет
в графе "Причина смерти" два слова "Пэлл Мэлл".
В день, когда он, вернувшись домой, обнаружил исчезновение Роуз -
если придерживаться точной хронологии, то вечером, когда он увидел
пропажу кредитной карточки и не мог больше опровергать очевидное, - он
направился в магазин 24 у подножия холма и купил первую за одиннадцать
лет пачку сигарет. Вернулся к старой марке, как убийца возвращается на
место преступления. "In hoc signo vinces", - было написано на каждой
кроваво-красной пачке, то есть "С этим знаком ты победишь", если
верить отцу, который, насколько Норман помнил, если и побеждал жену,
то лишь в многочисленных кухонных стычках.
От первой затяжки у него закружилась голова, а когда он докурил
сигарету - до самого конца, до фильтра, - ему казалось, что его
стошнит, он потеряет сознание или с ним случится сердечный приступ.
Возможно, все сразу. Однако, пожалуйста, вот он, любуйтесь: все те же
две пачки в день и все тот же утренний кашель, достающий до самого дна
легких, начинающийся с той минуты, когда Норман выкатывается из
постели. Как будто он и не бросал курить.
Ну да ничего страшного, просто он ведет напряженный образ жизни,
как любят выражаться эти олухи-психиатры, а когда люди ведут
напряженный образ жизни, они часто возвращаются к прежним привычкам.
Привычки - особенно плохие, вроде курения или пьянства - это костыли,
говорят люди. Ну так что? Что плохого в пользовании костылем, когда
хромаешь на обе ноги? Как только он разберется с Роуз (проследив за
тем, чтобы в случае неофициального развода, так сказать, последний
состоялся на его, а не на ее условиях), все костыли будут выброшены на
свалку. В этот раз навсегда.
Норман повернул голову и посмотрел в окно. Еще не стемнело, но до
вечера совсем недолго. Во всяком случае, достаточно поздно, чтобы
отправляться в путь. Он не хочет опаздывать к назначенному сроку. Он
раздавил сигарету в переполненной пепельнице, стоящей на ночном
столике рядом с телефоном, спустил ноги с кровати и начал одеваться.
Что приятно: никуда торопиться не надо, у него поднакопилось
изрядное количество отгулов за работу в выходные дни, и, когда он
захотел взять их все сразу, капитан Хардэуэй согласился, не медля ни
секунды. Для этого, насколько мог судить Норман, имелось две причины.
Во-первых, телевидение и газеты превратили его в героя месяца;
во-вторых, капитану Хардэуэю он не нравился, тот дважды направлял на
него ищеек из отдела внутренних расследований за превышение служебных
полномочий и применение излишней жесткости, поэтому, без сомнений, был
рад избавиться от него хотя бы на некоторое время.
- Сегодня, сучка, - пробормотал Норман, спускаясь на лифте в
компании собственного отражения в старом усталом зеркале на дальней
стене кабины. - Сегодня вечером, если мне повезет. А я {чувствую}, что
мне повезет.
У тротуара вытянулась линия такси, но Дэниелс прошел мимо машин.
Таксисты запоминают поездки, иногда они запоминают лица. Нет, в этот
раз он снова сядет на автобус. Городской автобус. Он быстрым шагом
направился к остановке, раздумывая по пути, действительно ли он
пребывает в удачливом настроении или ему это только кажется. Норман
решил, что не обманывает себя. Он знал, что до нее рукой подать. Знал,
потому что ему удалось найти дорожку в ее образ мышления.
Автобус - зеленого цвета, ему нужна зеленая линия - вырулил из-за
угла и подкатил к тому месту, где стоял Норман. Он вошел, заплатил за
билет, уселся в дальнем конце - слава Богу, сегодня не надо играть
роль Роуз - и посмотрел в окно, где мелькали, сменяя друг друга,
названия баров, ресторанов, магазинов. "ДЕЛИКАТЕСЫ". "ПИВО". "ПИЦЦА
ЦЕЛИКОМ И ЛОМТИКАМИ". "СТРИПТИЗ-КЛУБ".
"Тебе здесь не место, Роуз, - подумал он, когда автобус проезжал
мимо ресторана под названием "Попе Китчей". "Говядина исключительно из
Канзаса" сообщала кроваво-красная неоновая вывеска в витрине. - Тебе
здесь не место, но это не страшно, потому что теперь здесь я. Я
