"Дочерях и сестрах", - что мужчины почему-то бывают очень жестокими.
Почему так происходит? Что с ними? Им чего-то не хватает или же в них
с рождения есть нечто неправильное, выходящее из строя, как
некачественная плата в компьютере?
- Продолжайте, Синтия, - сказала Анна. - Мы не будем смеяться.
Правда же?
Женщины согласно закивали головами. Синтия соединила руки за
спиной, как школьница, которую вызвали к доске прочитать перед всем
классом выученное наизусть стихотворение.
- Значит, так, - заговорила она непривычно тихим голосом. - Мне
казалось, что река {движется}, и я не могла смотреть на картину
спокойно. Картина висела в комнате, где отец проводил вечером по
четвергам библейские чтения для учеников местной школы, и я заходила
туда, иногда садилась напротив картины и глядела на нее. Могла
смотреть не отрываясь час, а то и {больше}, как в телевизор. Смотрела
на реку, которая двигалась, или сидела, ожидая, {когда} она двинется.
Мне было дет восемь или девять. Ага! Я точно помню, что думала: если
река движется, то рано или поздно по ней проплывет плот или лодка, или
каноэ с индейцами, и тогда я узнаю наверняка. А потом я вошла однажды
в комнату, а картины нет. Наверное, мать заглянула ненароком, увидела,
как я сижу, словно мумия, перед картиной, и, знаете...
- ...встревожилась и сняла ее, - подсказала Робин.
- Да. Скорее всего, выкинула ее на свалку, - добавила Синтия. - Я
была тогда совсем маленькой. Но твоя картина, Рози, напомнила мне о
той. Пэм внимательно изучала полотно.
- Да, - произнесла она, - неудивительно. Мне кажется, я вижу, как
женщина дышит.
Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.
- Да нет, дело не в {этом}, - сказала Синтия. - Она просто...
немножко старомодная... как картина в школьном актовом зале... и
бледная. Если не считать платья и грозовых туч, все краски бледные,
посмотрите. И на моей картине "Де Сото" все было бледным, кроме реки.
А река яркого серебристого цвета. Когда я смотрела на картину, то в
конце концов переставала замечать все остальное и видела только реку.
- Расскажи нам про работу, - повернулась к Рози Герт. - Кажется,
ты упомянула о работе?
- Выкладывай все, - потребовала Пэм.
- Да, - поддержала ее Анна, - расскажите нам все, а затем я
хотела бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.
- Это... то, чего я так ждала?
Анна улыбнулась:
- Думаю, что да.
8
- Это одна из лучших комнат, значащихся в нашем списке, и я
надеюсь, вам она понравится не меньше, чем мне, - сказала Анна. На
краю ее письменного стола опасно зависла стопка листовок, объявлявших
о предстоящем летнем пикнике и концерте "Дочерей и сестер",
мероприятии, которое устраивалось в некоторой степени для Сбора
средств, в некоторой для создания благоприятного имиджа организации в
глазах общественности, а вообще-то представляло собой небольшой
праздник. Анна взяла одну листовку, перевернула ее чистой стороной и
набросала примерный план. - Вот здесь кухня, здесь откидная кровать,
тут небольшая жилая зона. Вот ванная. Не могу сказать, что в ней очень
просторно, сидя на унитазе, вам придется вытягивать ноги прямо под
душ, но это ваша комната.
- Да, - пробормотала едва слышно Рози. - Моя.
В нее снова начало прокрадываться чувство, которого она не
испытывала уже несколько недель, - словно все происходящее не более
чем сон, и в любую секунду она может опять проснуться рядом с
Норманом.
- Вид из окна замечательный - не Лейк-драйв, конечно же, но парк
Брайант весьма привлекателен, особенно в летнее время. Второй этаж.
Район немножко сдал в восьмидесятые годы, но постепенно приходит в
себя.
- Вы так хорошо рассказываете, будто сами там жили, - вставила
Рози.
Анна пожала плечами - изящный, красивый жест, - нарисовала перед
дверью комнаты коридор, затем лестницу. Она рисовала просто, без
прикрас, с экономностью профессионального чертежника, и говорила, не
поднимая головы.
- Я бывала там не раз и не два, но вы, наверное, не это имеете в
виду.
- Да.
- Часть моей души отправляется с каждой женщиной, когда та
уходит. Я полагаю, это звучит до противного возвышенно, но мне все
равно. Это правда, и это главное. Что скажете?
Рози порывисто обняла ее и мгновенно пожалела о своей
несдержанности, почувствовав, как напряглась Анна.
"Не следовало мне этого делать, - подумала она, отступая. - Я же
знала".
Она действительно знала. Анна Стивенсон добра, верно, и внутренне
Рози не сомневалась в ее доброте - в определенном смысле даже
святости, - однако не надо забывать и про странное высокомерие и
самодовольство; к тому же Рози успела понять, что Анна не терпит,
когда люди вторгаются в ее личное пространство. И очень не любит,
когда к ней прикасаются.
- Простите, пожалуйста, - произнесла она тихо, отступая.
- Не глупите, - коротко бросила Анна. - Так что вы скажете?
- Я в восторге.
Анна улыбнулась, и возникшая между ними небольшая неловкость
осталась позади. Она нарисовала крестик на стене жилой зоны возле
крошечного прямоугольника, обозначавшего единственное окно комнаты.
- Ваша новая картина... клянусь, вы решите повесить ее именно
здесь.
- Мне тоже так кажется.
Анна положила карандаш на стол.
- Я счастлива, что имею возможность помочь вам, Рози, и очень
рада, что вы оказались у нас. Эй, у вас все потекло.
В очередной раз Анна протянула ей салфетку "Клинекс", и Рози
подумала, что это, наверное, не та коробка, из которой Анна доставала
салфетку в день первого интервью в кабинете. У нее создалось
впечатление, что запасы салфеток Анне приходится пополнять очень
часто. Рози взяла салфетку и утерла глаза.
- Знаете, вы спасли мне жизнь, - сказала она хрипловатым голосом.
- Вы спасли мне жизнь, и я никогда, никогда этого не забуду.
- Лестно, но далеко от истины, - парировала Анна своим сухим
спокойным голосом. - Говорить о том, что я спасла вам жизнь, было бы
точно так же ошибочно, как утверждать, что Синтия уложила на лопатки
Герт в спортивном зале. Вы сами спасли себе жизнь, воспользовавшись
предоставившейся возможностью и покинув человека, который делал вам
больно.
- И все же спасибо огромное. Хотя бы за то, что я здесь.
- Не стоит благодарностей, - ответила Анна, и в единственный раз
за весь срок пребывания в "Дочерях и сестрах" Рози стала свидетелем
появившихся на глазах Анны Стивенсон слез. С мягкой улыбкой она
протянула коробку с салфетками назад хозяйке кабинета.
- Вот, - сказала она. - Похоже, у вас в глазах тоже образовалась
маленькая течь.
Анна рассмеялась, вытерла глаза и бросила салфетку в мусорную
корзину.
- Ненавижу слезы. Это моя личная тайна, которую я храню от всех.
Время от времени мне кажется, что я справилась со своим недостатком,
что теперь уж {точно} я от него избавилась. А потом все происходит
снова. Примерно то же самое я чувствую в отношении мужчин.
На короткое мгновение в памяти Рози всплыли ореховые глаза Билла
Штайнера.
Анна снова взяла карандаш и быстро нацарапала что-то под
схематичным наброском нового дома Рози, затем протянула ей листок.
Опустив глаза, Рози прочитала адрес: Трентон-стрит, 897.
- Теперь это {ваш} адрес, - добавила Анна. - Правда, это почти на
другом конце города, но теперь вы можете пользоваться автобусом, так
ведь?
С улыбкой - и со слезами на глазах - Рози утвердительно кивнула
головой.
- Можете дать адрес тем подругам, с которыми познакомились здесь,
и тем друзьям, которые в конце концов появятся у вас за стенами этого
здания, но сейчас о нем знают только два человека - вы и я. - Ее слова
казались Рози чем-то заранее заготовленным, похожим на многократно
отрепетированную прощальную речь. - И помните, никто и никогда не
узнает ваш адрес через "Дочерей и сестер". Просто мы так привыкли
поступать. За двадцать лет работы с обиженными женщинами я убедилась,
что нужно делать так, и только так, а не иначе.
Последние слова Анны не стали для Рози неожиданностью; она уже
многое знала из рассказов Пэм, Консуэло Дельгадо и Робин Сент-Джеймс.
Рози вводили в курс дела чаще всего во время "Часа большого веселья",
как в шутку называли обитательницы "Дочерей и сестер" ежевечернюю
уборку помещений, однако Рози, собственно, и не нуждалась в
объяснениях. Разумному человеку хватало двух или трех терапевтических
сеансов, чтобы узнать все, что стоит знать о заведенном в "Дочерях и
сестрах" распорядке. Кроме Списка Анны, существовали еще и Правила
Анны.
- Насколько он волнует вас? - спросила Анна. Мысли Рози
уклонились от темы разговора; вопрос застал ее врасплох, и она
встряхнула головой, приводя их в порядок. В первый момент она не
поняла, кого имеет в виду Анна.
- Ваш муж - в какой степени он волнует вас? Мне известно, что в
первые две или три недели пребывания здесь вы опасались, что он будет
разыскивать, вас... "пойдет по следу" - ваши собственные слова. Что вы
думаете об этом теперь?
Рози задумалась над вопросом. Прежде всего, "опасалась" -
совершенно неточное слово для описания тех чувств к Норману, которые
она испытывала на протяжении первой и, пожалуй, второй недели жизни в
"Дочерях и сестрах"; даже такое определение, как "ужас", не могло в
полной степени их отразить, ибо суть отношения к покинутому мужу в
значительной мере измерялась другими эмоциями; стыдом из-за
несостоявшейся семейной жизни, тоской по некоторым предметам, которых
ей не хватало (креслу Пуха, например), эйфорическим чувством свободы,
которое вспыхивало с новой силой каждое утро, облегчением, казавшимся
таким холодным, что это ее пугало, - облегчением, которое может
испытывать канатоходец, потерявший равновесие на проволоке, натянутой
над глубокой пропастью... но все же устоявший на ногах.
Впрочем, главной нотой в гамме ее чувств был все-таки страх, в
этом она не сомневалась. В первые две недели, проведенные в "Дочерях и
сестрах", почти каждую ночь снова и снова видела один и тот же сон:
сидит в плетеном кресле на крыльце "Дочерей и сестер", и в этот момент
перед ней у тротуара останавливается новенькая красная "сентра".
Открывается водительская дверь, и из машины появляется Норман. На нем
черная футболка с картой Южного Вьетнама. Иногда надпись под картой
гласит: "ДОМ ТАМ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СЕРДЦЕ"; "БЕЗДОМНЫЙ. БОЛЕЮ СПИДОМ".
Его брюки забрызганы кровью. В руке держит нечто вроде маски с
засохшими пятнами крови и клочьями прилипшего мяса. Она пытается
встать с кресла, но не может; ее словно парализовало. Она только сидит
и смотрит, не в силах встать с кресла, как он медленно приближается к
ней, а он говорит, что хочет побеседовать с ней начистоту. Он
улыбается, и она видит, что даже его зубы перепачканы кровью.
- Рози? - окликнула ее Анна. - Вы здесь?
- Да, - торопливо ответила она, слегка вздрагивая. - Я здесь, и -
да, я все еще боюсь его.
- Ничего удивительного, сами понимаете. На каком-то
подсознательном уровне вы, подозреваю, никогда не избавитесь от страха
перед ним. Но вам станет лучше, если вы запомните, что все чаще и чаще
будут появляться долгие периоды без страха перед ним или кем-нибудь
еще... даже {мысли} о нем не побеспокоят вас. Однако я не об этом
хотела узнать. Я спросила, не опасаетесь ли вы, что он все-таки может
разыскать вас.
Да, она все еще боится. Вернее, не {так} боится, как раньше. Ей
