соседке, с которой никогда раньше не встречалась, лекцию о том, кем
являются "Дочери и сестры"... и кем они {не} являются.
"Но я ведь могу сказать, что они хорошие женщины, - подумала она,
включая вентилятор в углу и открывая дверцу холодильника, чтобы
разгрузить сумку с продуктами. - Нет! Я скажу, что они {леди}.
Настоящие {леди}".
Да, так звучит гораздо лучше. Мужчины - особенно те, кому
перевалило за сорок, - чувствуют себя комфортнее с этим словом, нежели
с "женщинами". Глупо, конечно (впрочем, считала Рози, то, как пыхтят
некоторые женщины над тонкими семантическими оттенками слов, еще
глупее), но эти размышления пробудили вдруг воспоминания о Нормане, о
том, как он называл проституток, которых иногда арестовывал. Он
никогда не использовал слова "леди" (оно предназначалось исключительно
для жен коллег, например: "Жена Билла Джессапа - настоящая леди"); он
никогда не называл их "женщинами". Про них он всегда говорил
"девочки".
Девочки были там-то, девочки делали то-то. До этого момента Рози
даже не подозревала, насколько ненавистным стало для нее это, в
общем-то, безобидное слово "{Девочки}".
"Забудь о нем, Рози, его здесь нет. И никогда не будет".
Как всегда, эта простая мысль наполнила ее радостью, удивлением и
благодарностью. Ей говорили - в частности, на терапевтических сеансах
в "Дочерях и сестрах", - что эйфория в конце концов пройдет, однако
она отказывалась этому верить. Его нет рядом. Она убежала от чудовища.
Она свободна.
Рози закрыла дверцу холодильника, повернулась и окинула взглядом
комнату. Минимум мебели и полное - если не считать ее картины -
отсутствие украшений, и все же она не увидела ничего, что омрачило бы
ее радость. Замечательные кремового цвета стены, в которых никогда не
находился Норман Дэниелс; стул, на который Норман Дэниелс никогда не
толкал ее, чтобы она не "умничала"; телевизор, который Норман Дэниелс
никогда не смотрел, презрительно посмеиваясь над новостями или хохоча
над показываемыми в очередной раз телешоу "Для всей семьи" или
"Веселитесь". А самое главное, она не обнаружила ни одного угла, где
сидела бы, плача и думая, что рвота ни в коем случае не должна
испачкать пол, - в фартук или подол платья, и только туда. Потому что
он никогда не бывал здесь. И никогда не появится.
- Я одна, - пробормотала Рози... и обняла себя, не в силах
сдержать чувства.
Она приблизилась к противоположной стене и посмотрела на картину.
Хитон светловолосой женщины, казалось, сиял в свете весеннего вечера.
И она - {женщина}, подумала Рози. Не леди, и уж, конечно, не
{девочка}. Она стоит там, на холме, и бесстрашно глядит на разрушенный
храм и поверженных богов... "Богов? Но он же один... разве не так?"
Нет, увидела она, на самом деле их два - один, бесстрастно взирающий
на грозовые тучи со своего места неподалеку от упавшей колонны, и еще
один, чуть поодаль справа. Этот лежал на боку, почти полностью скрытый
густой травой. Просматривались только белый изгиб каменной брови, глаз
и мочка одного уха; все остальное пряталось в траве. Она не замечала
его раньше, ну и что? Вероятно, в картине осталось много деталей,
которые ей еще предстоит увидеть, множество незаметных подробностей -
как на картинке из серии "Найдите Вальдо" с изобилием мелких штрихов,
открывающихся лишь при внимательном рассмотрении, и...
И все это чушь собачья. В действительности картина очень проста.
- Ну, - прошептала Рози, - она {была} простой. Она задумалась над
историей, которую рассказала Синтия, - о картине, висевшей в
пасторате, где она выросла... "Де Сото смотрит на запад". О том, как
сидела перед ней часами и глядела на нее, как на экран телевизора,
наблюдая за течением реки.
- Она {притворялась}, что видит, будто река движется, - сказала
Рози и открыла окно в надежде поймать ветерок и впустить его в
комнату. Вместо ветерка комнату заполнили голоса резвящейся в парке
детворы и крики ребят постарше, играющих на площадке в бейсбол. -
{Притворялась}, вот и все. Дети любят прикидываться. Я тоже так
делала, когда была маленькой.
Подставила под створку окна палочку - иначе рама, подержавшись
некоторое время, закрывалась с громким стуком - и снова повернулась к
картине. В голову ей пришла неожиданная пугающая мысль, настолько
мощная, что Рози почти не сомневалась в своей правоте. Складки и
изгибы маренового хитона приобрели иную форму. Их расположение
изменилось. А изменилось оно потому, что женщина, одетая в тогу, или
хитон, или как там называется ее платье, изменила позу.
- По-моему, ты сходишь с ума, - прошептала Рози. В груди
раздавались гулкие удары сердца. - Ты окончательно свихнулась. Ты же
сама понимаешь, это невозможно...
Понимала. И все же склонилась к картине поближе, вглядываясь в
переплетения линий и смешения красок. Она замерла в таком положении,
едва не уткнувшись носом в нарисованную на вершине холма женщину,
секунд на тридцать задержав дыхание, чтобы пар от него не оседал на
прикрывающем картину стекле.
Наконец она отодвинулась от полотна и с шумом выдохнула. Складки
и линии на хитоне совершенно не изменились. За это она ручается. (Ну,
{почти} ручается). Наверное, разыгравшееся воображение решило
подшутить над хозяйкой после долгого дня - дня, который принес ей
огромное удовлетворение и радость и вместе с тем оказался чрезвычайно
тяжелым.
- Да, но я выдержала, - сообщила она женщине в хитоне.
Откровенные разговоры вслух с изображенной на холсте женщиной уже не
казались ей странными. Может, слегка эксцентричными, верно, ну и что
из этого? Кому от них плохо? И вообще, кто об этом узнает? А тот факт,
что светловолосая женщина повернута к ней спиной, почему-то вселял
уверенность, что она слушает.
Рози перешла к окну, оперлась ладонями о подоконник и посмотрела
на улицу. На другой стороне мальчишки с шумом и криками перебегали с
места на место, дока мяч находился в воздухе. Прямо под ней к тротуару
подкатил автомобиль. Совсем недавно вид автомобиля, тормозящего у
тротуара, привел бы ее в ужас, сознание заполнил бы кулак Нормана с
кольцом на пальце, надвигающийся на нее: слова "Служба, верность,
общество" становятся все больше и отчетливее и в конце концов
заслоняют собой весь мир... но те времена прошли. Слава Богу.
- Честно говоря, я поскромничала, когда сказала, что выдержала, -
сообщила она картине. - На самом деле я добилась гораздо большего.
Робби считает, что у меня все получилось превосходно, я знаю, но
{важнее} всего было убедить Роду. Мне кажется, она с самого начала
отнеслась ко мне с некоторой предвзятостью, потому что я - находка
Робби, понимаешь? - Она в очередной раз повернулась к картине, - так,
как женщина поворачивается к настоящему другу, желая по выражению лица
проверить, какое впечатление производят на него ее слова, но, женщина
на картине по-прежнему взирала на разрушенный храм, предоставляя Рози
возможность судить о произведенном эффекте по очертаниям спины.
- Ты же знаешь, какими стервами бываем иногда мы, женщины, -
произнесла Рози и засмеялась. - Но мне кажется, что я завоевала ее
расположение. Мы расправились всего с пятьюдесятью страницами, но
ближе к концу я читала гораздо лучше, а кроме того, старые книжки
почти всегда короткие. Думаю, мы закончим в среду днем, и знаешь, что
самое прекрасное? Я получаю почти сто двадцать долларов в день - не в
{неделю}, в {день} - и меня ждут {еще три} книги Кристины Белл. Если
Робби и Рода решат дать их мне, я...
Она умолкла на середине фразы, глядя на картину широко раскрытыми
глазами, не слыша звонких криков мальчишек на улице, не слыша даже
шагов человека, поднимающегося по лестнице с первого этажа и
приближающегося к ее двери. Опять смотрела на силуэт, вырисовывавшийся
у правого края картины - изгиб брови, изгиб слепого глаза без зрачка,
изгиб уха. И неожиданно прозрела. Да, она была права и одновременно
ошибалась - права в том, что второй поверженной статуи раньше не
существовало, ошибалась в своем предположении о том, что каменная
голова каким-то непостижимым образом материализовалась на картине,
пока она читала "Сияющий луч" в студии звукозаписи. Мысль о том, что
складки на хитоне женщины выглядят по-другому, - наверное,
подсознательная попытка объяснить первое ошибочное впечатление
созданием некой иллюзии. В конце концов, то, первоначальное объяснение
правдоподобнее, чем то, что она увидела теперь. - Картина стала
{больше}, - констатировала Рози. Нет, не совсем так.
Она подняла руки и развела их с стороны, измеряя воздух перед
висящим на стене полотном и убеждаясь в том факте, что оно по-прежнему
имеет те же размеры, занимая на стене прямоугольник три на два фута.
Она увидела ту же самую рамку, которая не стала шире или выше, так в
чем же дело?
"Второй каменной головы просто не было раньше, {вот} в чем дело,
- подумала она. - Разве что..."
Рози неожиданно почувствовала головокружение и легкую тошноту.
Она крепко зажмурилась и принялась растирать виски, в которых пыталась
родиться головная боль. Когда она снова открыла глаза и посмотрела на
картину, рисунок потряс ее, как в первый раз, не отдельными своими
деталями - разрушенный храм, павшие статуи, мареновый хитон женщины,
поднятая левая рука, - но как единое целое, нечто, призывавшее ее и
взывавшее к ней собственным неслышным голосом.
В картине появились новые детали. Она почти не сомневалась в том,
что это не впечатление, а простой неопровержимый факт. В физическом
смысле картина не стала {больше}, выше или шире, просто ей открылись
новые пространства справа и слева... а также вверху и внизу, если быть
точным. Как будто киномеханик только что сообразил, что пользуется не
той установкой и переключился с древнего дряхлого проектора для
тридцатипятимиллиметровой пленки на широкоэкранную "Синераму-70".
Теперь на экране виден не только Клинт Иствуд, но и ковбои справа и
слева от него.
"Ты очумела, Рози. Картины не растут, как грибы".
Нет? Тогда как же объяснить второго бога? Она наверняка знала,
что он находился в картине с самого начала, но увидеть его смогла
только теперь, потому что...
- Потому что в картине теперь больше {права}, - пробормотала она.
Глаза ее округлились, хотя посторонний вряд ли принял бы выражение ее
лица за гримасу страха или удивления. - И больше {лева}, и больше
{верха}, и больше {ни}...
За ее спиной прогремел неожиданный скорострельный стук в дверь,
настолько быстрый, что отдельные удары, казалось, сталкивались один с
другим. Рози повернулась к двери, чувствуя, что движется плавно,
словно при замедленной съемке или под водой. Она не заперла дверь.
Стук повторился. Рози вспомнила автомобиль, который затормозил у
тротуара под ее окном - небольшая машина, из разряда тех, которые
путешествующий в одиночестве мужчина снимет в прокатной фирме "Херц"
или "Авис", - и все мысли о картине разлетелись, как стая воробьев,
вспугнутые другой мыслью, зажатой в черные тиски решимости и отчаяния:
все-таки Норман ее разыскал. На это ушло довольно много времени,
больше, чем следовало, но он-таки добился своего.
В памяти всплыл обрывок последнего разговора с Анной - Анна
спросила, как она поступит, если Норман все-таки объявится. Она
обещала запереть дверь и позвонить в полицию, однако замкнуть дверь
она забыла, а телефон еще не установила. Последнее вообще смешно, ибо
в углу жилой зоны есть гнездо телефонной розетки и оно подключено к
