к концу... я боюсь убедиться в правоте слов Нормана, засевших у меня в
сознании, утверждающего, что тебе нужно именно то, а не другое. Больше
всего меня пугает предстоящая проверка правильности основного
постулата моего неудачного брака, о котором муж ни разу не говорил
вслух, потому что в этом не было нужды: его отношение ко мне
совершенно нормально, в нем нет ничего необычного. Дело не в боли;
боль меня не страшит, я хорошо знакома с ней. Больше всего я боюсь,
что этот маленький прекрасный сон закончится. Знаешь, я видела слишком
мало хороших снов".
Она поняла, что должна сказать ему, но секундой позже поняла и
то, что не может произнести этих слов хотя бы потому, что слишком
часто слышала подобные фразы из уст киногероинь, в чьем исполнении они
всегда смахивали на вытье побитой собаки: "Не причиняй мне боли". Да,
ей нужно сказать только это, и ничего больше. "Не причиняй мне боли,
пожалуйста. Если ты сделаешь мне больно, лучшая часть меня умрет".
Но он ждал ответа. Ждал, что она вымолвит хоть {что-нибудь}.
Рози открыла рот, чтобы отказаться, чтобы сказать, что обязана
присутствовать на пикнике и на концерте, что, возможно, они съездят на
озеро как-нибудь в другой раз. Но затем ее взгляд случайно упал на
картину, висящую на стене рядом с окном. Она бы не мешкала ни секунды,
подумала Рози; считала бы часы и минуты, оставшиеся до субботы, а
потом, удобно устроившись за его спиной на железном коне, на
протяжении всей поездки колотила бы его кулаками по спине и требовала,
чтобы он ехал быстрее, быстрее. На миг она буквально увидела ее,
сидящую за Биллом, приподняв край мареновой тоги, чтобы удобнее было
сжимать его обнаженными коленями.
Ее снова окатила горячая, в этот раз еще более мощная волна. И
приятная.
- Хорошо, - проговорила она. - Согласна. При одном условии.
- Назовите его, - с готовностью откликнулся он, улыбаясь.
- Вы доставите меня в Эттингер-Пиер - пикник "Дочерей и сестер"
проводится там - и останетесь на концерт. Билеты покупаю я. В качестве
ответной любезности.
- Договорились, - мгновенно согласился он, - Могу я забрать вас в
половине девятого, или это слишком рано? - Нет, нормально.
- Не забудьте натянуть куртку и даже, наверное, свитер потеплее.
На обратном пути днем мы затолкаем их в багажник, но утром будет
довольно, прохладно.
- Хорошо, - кивнула она, думая уже о том, что ей придется
одолжить куртку и свитер у Пэм Хейверфорд, которая носила одежду почти
одного с ней размера. Весь гардероб Рози на этом этапе жизни состоял
из единственной легкой куртки, и бюджет не выдержал бы новых
приобретений, во всяком случае, в ближайшее время.
- Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер.
Он замешкался на мгновение, наверное, раздумывая, надо ли
поцеловать ее еще раз, затем просто взял руку и легонько сжал.
- Это вам спасибо.
Повернувшись, он быстро побежал вниз по лестнице, словно
мальчишка. Она невольно сравнила его бег с нормановской манерой
двигаться - либо неторопливой уверенной походкой (с наклоненной
головой, словно он шел на таран), либо с резкой, ошеломляющей
скоростью, которую трудно было в нем заподозрить. Она смотрела на его
вытянутую тень на стене, пока та не исчезла, затем вошла в комнату,
закрыла дверь, заперев на оба замка, и прислонилась к ней спиной,
глядя на картину на противоположной стене.
Картина снова изменилась. Даже не видя с такого расстояния, она
почти не сомневалась в этом.
Рози медленно пересекла комнату и остановилась перед картиной,
слегка вытянув шею вперед и соединив руки за спиной, отчего сразу
стала похожей на часто появляющееся в "Нью-Йоркере" карикатурное
изображение любителя искусств, разглядывающего экспонаты в
художественной галерее или музее.
Да, она увидела, что, несмотря на прежние физические размеры,
картина снова каким-то непостижимым образом стала вместительнее. Ее
рамки расширились. Справа, там, где сквозь высокую траву проглядывал
слепой глаз упавшего каменного бога, она увидела нечто, напоминающее
просеку в лесу. Слева, за женщиной на холме, она рассмотрела голову и
шею маленького тощего пони. Глаза его были прикрыты шорами, пони
пощипывал высокую траву. Он был запряжен - не то в тележку, не то в
кабриолет или фаэтон с двумя сиденьями. Эта часть находилась за
пределами картины, и Рози ее не видела (во всяком случае, пока).
Однако она видела упавшую на траву тень от тележки и над ней другую
тень - по-видимому, от головы и плеч человека. Кто-то, наверное, стоял
за тележкой, в которую запряжен пони. Или же...
"Или же ты окончательно и бесповоротно выжила из ума, Рози. Не
думаешь ли ты, что картина на самом деле становится больше? Или
{вместительнее}, если так тебе больше нравится?"
Но правда состояла в том, что она {действительно} так считала, и
происходящее скорее волновало ее, чем пугало. Рози пожалела, что не
спросила мнения Билла; она хотела бы проверить, заметит ли он
что-нибудь из того, что видит на картине она... или что ей {видится}
на картине. "В субботу, - пообещала она себе. - Возможно, я спрошу его
в субботу".
Она принялась раздеваться, и к тому времени, когда чистила зубы в
ванной, из ее головы улетучились мысли о Мареновой Розе - женщине на
холме. Она позабыла о Нормане, об Анне, о Пэм, о пикнике, о концерте
"Индиго Герлс" в субботу вечером. Она вспоминала ужин с Биллом
Штайнером, прокручивая его в голове минута за минутой, секунда за
секундой.
8
Рози лежала на кровати, ожидая прихода сна, слушая стрекот
сверчков, доносившийся из Брайант-парка.
Погружаясь в сон, она припомнила - без боли, как будто с большого
расстояния - восемьдесят пятый год и дочь Кэролайн. Если принять точку
зрения Нормана, то Кэролайн никогда и не существовало, и тот факт, что
он согласился с робким предложением Рози назвать будущую дочь
Кэролайн, ничего не менял. С точки зрения Нормана, существовал лишь
головастик, который так и не успел превратиться во взрослую лягушку.
Даже если это произошло с головастиком женского пола, как втемяшилось
в слабую голову его жены. Восьмистам миллионам красных китайцев от
этого ни холодно, ни жарко, как говаривал Норман.
Тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Тяжелый год. Адский год.
Она лишилась
{(Кэролайн)}
ребенка, Норман едва не потерял работу (даже, как она
подозревала, с трудом избежал ареста), она попала в больницу со
сломанным ребром, которое едва не пробило легкое, а в качестве десерта
- теннисная ракетка. В тот год ее разум, на удивление крепкий до
этого, начал немного сдавать, она почти не замечала, что полчаса,
проведенные в кресле Винни-Пуха, пролетали как пять минут, и бывали
дни, когда с момента ухода мужа на работу и до его возвращения домой
она восемь или девять раз забиралась под душ.
Должно быть, она забеременела в январе, потому что ее начало
тошнить по утрам, а в феврале не было месячных. История, приведшая к
"служебному выговору" - тому, который сохранится в его личном деле до
самого ухода на пенсию, - произошла с Норманом в марте.
"Как его звали? - спросила она себя, находясь в пограничном
состоянии между сном и явью и на короткий миг возвращаясь к последней.
- Человека, из-за которого все и началось, как его звали?"
Какое-то время она не могла вспомнить имени, зная лишь то, что
это был чернокожий... клоун коверный, как не раз повторял Норман.
Затем всплыло имя.
- Бендер, - пробормотала она в темноту, слыша приглушенный треск
сверчков. - Ричи Бендер. Вот как его звали.
"Восемьдесят пятый год". Адский год. Адская {жизнь}. А теперь эта
жизнь. Эта комната. Эта кровать. И стрекот сверчков. Рози закрыла
глаза и уснула.
9
Менее, чем в трех милях от своей жены Норман лежал на кровати,
погружаясь в сон, постепенно соскальзывая в темноту и прислушиваясь к
непрерывному шуму машин на Лейкфрант-авеню под окнами его номера на
девятом этаже. Зубы и челюсти продолжали болеть, но боль поутихла,
казалась теперь отдаленной, несущественной, погашенной смесью аспирина
и виски.
Погружаясь в сон, он припомнил Ричи Бендера; словно они, Норман и
Рози, сами того не сознавая, на короткое время соединились в
телепатическом поцелуе.
- Ричи, - пробормотал он в полумраке гостиничного номера и
положил руку на закрытые глаза. - Ричи Бендер, кретин поганый. Сукин
ты сын, Ричи.
Суббота, это была суббота - первая суббота мая восемьдесят пятого
года. Девять лет назад. В тот день около одиннадцати утра какой-то
коверный клоун вломился в магазин самообслуживания "Пейлесс" на углу
Шестидесятой и Саранака, всадил две пули в череп кассира, обчистил
кассу и удалился восвояси. Пока Норман и его напарник допрашивали
клерка в расположенном по соседству пункте приема стеклотары, к ним
подошел еще один клоун, одетый в свитер с эмблемой "Буффало Биллз".
- Я знаю того ниггера, - заявил он.
- Какого ниггера, приятель? - уточнил Норман.
- Ниггера, который ограбил "Пейлесс", - ответил клоун. - Я стоял
во-он возле того почтового ящика, когда он вышел из магазина. Его
зовут Ричи Бендер. Он плохой ниггер. Приторговывает белой радостью в
своем номере мотеля. - Он сделал неопределенный жест в сторону, где
находился железнодорожный вокзал.
- И что же это за мотель? - спросил Харли Биссингтон. В тот
неудачный день Норман работал в паре с Харли.
- Железнодорожный мотель, - ответил чернокожий клоун.
- Я полагаю, вам неизвестен номер его комнаты, - сказал Харли -
Или же ваши познания, мой темнокожий друг, простираются так далеко,
что вы можете сообщить нам даже номер комнаты, в которой проживает
бесчестный злодей?
Харли почти всегда выражался так витиевато. Иногда его манера
говорить вызывала улыбку у Нормана. Гораздо чаще она приводила его в
бешенство, и ему хотелось схватить напарника за узкий маленький
вязаный галстук и задушить на месте.
Темнокожий друг, разумеется, знал, в каком номере обитает злодей,
и незамедлительно сообщил об этом двум полицейским Несомненно, он и
сам заглядывал в этот номер раза два-три в неделю, - а то и
пять-шесть, если позволял текущий приток наличности, - покупая героин
у плохого ниггера Ричи Бендера. И этот темнокожий друг, и все его
темнокожие друзья-клоуны. Возможно, этот темнокожий друг затаил обиду
на плохого ниггера Ричи Бендера или же влез в долги, однако Норман и
Харли не стали его расспрашивать; все, что желали знать двое колов, -
это где в данный момент находится Ричи Бендер, чтобы сцапать его за
задницу, доставить в участок и покончить с очередным делом до обеда.
Коверный клоун в свитере с эмблемой "Буффало Биллз" не смог
припомнить номер комнаты, но описал им, где она расположена, на первом
этаже в главном корпусе между автоматами по продаже кока-колы и газет.
Норман и Харли бросились к железнодорожному мотелю, отнюдь не
числившемуся в полицейских списках самых злачных притонов города, и
постучали в дверь межлу автоматом, выдающим кока-колу, и автоматом по
продаже газет. Им открыла шлюховатого вида черномазая девочка в
полупрозрачном халатике, позволявшем всласть полюбоваться видом ее
бюстгальтера и трусиков. Она явно находилось под кайфом. Двое
полицейских увидели на телевизоре три пустых пузырька, в которых
запросто могло храниться зелье, когда же Норман спросил, где Ричи
Бендер, девчонка совершила ошибку, расхохотавшись ему в лицо.
