на стену справа. На протяжении четырех лет самой стены почти не было
видно под слоем листовок с портретами разыскиваемых преступников,
срочными записками, результатами лабораторных исследований - не говоря
уже о календаре, в котором он красным карандашом отмечал даты судебных
заседаний, - но теперь стена была совершенно голой. Визуальный осмотр
кабинета завершился на стоящих у двери картонных ящиках со спиртным.
Глядя на них, Норман задумался над непредсказуемостью жизни. Да, он
вспыльчив, и сам же первый согласен признаться в этом. Он также готов
признать, что из-за собственной вспыльчивости частенько попадает в
неприятности и, самое главное, {не может из них выбраться}. И если бы
год назад ему сказали, что его кабинет будет выглядеть таким образом,
он пришел бы к логическому выводу: неудержимая вспыльчивость в
конечном итоге привела его к таким неприятностям, из которых он не
смог выбраться, и его выгнали с работы. То ли в личном деле накопилось
большое количество выговоров, достаточных для увольнения в
соответствии с правилами полицейского управления, то ли его застали за
избиением подозреваемого. Взять того же вшивого педика, Рамона
Сандерса. Норман его не избивал, но вряд ли получил бы благодарность
за такое обращение с подозреваемым. Да, конечно, то, как он обошелся с
поганым педерастом, может вызвать улыбку у любого - и в душе всякий
поддержит его, - но надо же соблюдать правила игры... или, по крайней
мере, не попадаться, когда их нарушаешь. Примерно то же самое, как и с
ниггерами, не умеющими и не желающими работать: все (во всяком случае,
все белые) об этом знают, но предпочитают не говорить вслух.
Однако его не выгоняют с работы. Нет, он просто переезжает, вот и
все. Переезжает из этого дерьмового кубика, в котором негде
повернуться, служившего ему домом с первого дня президентства Буша.
Переезжает в настоящий офис, где стены поднимаются до самого потолка и
опускаются до самого пола. Его не только не выгоняют - его {повышают}
в должности. Это напомнило ему песню Чака Берри, ту, в которой он поет
по-французски: "C'est la vie - это жизнь, и ты никогда заранее не
знаешь, чем она обернется".
С тем делом об ограблении склада большой компании все вышло как
нельзя лучше, шум стоял невообразимый, и даже если бы он
собственноручно написал сценарий, вряд ли от этого было бы больше
пользы. Произошла почти невероятная трансмутация; как будто его
задница, словно по мановению волшебной палочки, вдруг стала золотой,
во всяком случае, в стенах полицейского управления.
Как выяснилось, в преступлении оказалось замешанным полгорода.
Часто случается, что клубок так и остается не распутанным до конца...
но ему это удалось.
Все встало на свои места, словно вы десять раз подряд угадываете
выпадающую на рулетке семерку, и каждый раз ваша ставка удваивается. В
конце концов его группа арестовала больше двадцати человек, причем
половина из них занимала крупные ответственные посты в городском
управлении и бизнесе, и все аресты были оправданными - комар носа не
подточит, без малейшей надежды на благоприятный исход дела для
арестованных. Окружной прокурор, должно быть, балдеет от оргазма,
равного которому не испытывал с тех пор, как в первый год старшей
школы трахнул своего кокер-спаниеля. Норман, который некоторое время
опасался, что может в один прекрасный день очутиться на скамье
подсудимых и услышать приговор из уст этого гнилого дегенерата, если
не набросит узду на свой взрывоопасный темперамент, вдруг превратился
в любимчика окружного прокурора. Чак Берри прав: жизнь - штука
непредсказуемая.
- Холодильник набит жареными цыплятами и имбирным пивом. -
произнес нараспев Норман и улыбнулся. Это была радостная и бодрая
улыбка, которая, скорее всего, вызвала бы ответную у всякого, кто
увидел бы ее, но у Рози от такой улыбки пробежал бы холодок по спине и
ей отчаянно захотелось бы стать невидимой. Про себя она называла ее
нормановской кусачей улыбкой.
Совершенно замечательный прыжок, просто замечательный прыжок на
самый верх, но до того, как совершить его, Норману пришлось испытать
горькое разочарование. Откровенно говоря, он попросту {обгадился}, и
все из-за Роуз. Он надеялся покончить с ее делом давным-давно, но не
смог. Каким-то образом она все еще там. Все еще за пределами его
досягаемости.
Он отправился в Портсайд в тот же день, когда допрашивал своего
хорошего друга Рамона в парке напротив полицейского управления. Он
отправился туда, захватив с собой фотографию Роуз, но и она не
помогла. Когда он упомянул о солнцезащитных очках и красном шарфике
(ценные детали, выяснившиеся в ходе первоначального допроса), один из
двух кассиров компании "Континентал экспресс" припомнил ее.
Единственная проблема заключалась в том, что кассир не мог сказать,
{куда} она купила билет, а проверить записи не было возможности,
потому что никаких записей не велось. Она заплатила за билет
наличными, багаж не зарегистрировала.
Из расписания рейсов компании "Континентал" следовали три
возможности, но Норман счел третью наименее вероятной - автобус,
отправлявшийся на юг в час сорок пять. Вряд ли она отважилась бы
шататься по вокзалу так долго. Таким образом, оставалось два варианта:
большой город, расположенный в ста пятьдесяти милях, и другой, еще
более крупный город в самом сердце Среднего Запада.
И затем он совершил шаг, который, как теперь постепенно
убеждался, стал ошибкой, стоившей ему по меньшей мере двух недель: он
предположил, что она не захочет уезжать далеко от дома, далеко от
мест, где выросла - кто угодно, но не такая перепуганная незаметная
мышка, как она. Но вот теперь...
На своих ладонях Норман увидел сеточку белых полукружий. Они
остались от ногтей, впившихся в ладони, но настоящий их источник
располагался у него в голове - раскаленная печь, на которой кипел,
переливаясь через край, бульон мыслей о сбежавшей жене.
- Советую тебе не {забывать о} страхе, - пробормотал он. - А если
ты случайно забыла, что это такое, я обещаю напомнить тебе.
Да. Он выкопает ее хоть из-под земли. Без Роуз все, что случилось
этой весной, - сенсационное разоблачение преступной банды, хорошая
пресса, репортеры, которые время от времени удивляли его уважительными
и умными вопросами, даже продвижение по служебной лестнице, - не имело
ровно никакого значения. И женщины, с которыми он спал с тех пор, как
Роуз ушла из дому, тоже не имеют значения. А что же тогда? То, что
{она от него ушла}, А еще обиднее то, что {он не питал ни малейших
подозрений на этот счет}. Но самое неприятное заключается в том, что
она {украла его кредитную карточку}. Воспользовалась ею всего один
раз, и сняла каких-то триста пятьдесят долларов, но не в этом дело.
Дело в том, что она взяла предмет, принадлежавший {ему}, она забыла,
кто самый жестокий и безжалостный хищник в джунглях, мать ее так, и
поплатится за свою забывчивость. И цена расплаты будет очень высокой.
Очень.
Одну женщину из тех, с кем спал после побега Роуз, он задушил.
Задушил ее, а потом увез труп и сбросил за башней элеватора на
западном берегу озера. И что, в случившемся он тоже должен винить свой
неукротимый темперамент? Он не знал, но подобные мысли свойственны
лишь психам. Он выбрал женщину из толпы покупательниц у мясного
прилавка магазина на Фремонт-стрит - невысокую миловидную брюнетку в
пестрых, как оперение павлина, обтягивающих леггинсах и с большущей
грудью, не вмещавшейся в бюстгальтер. Собственно, он не видел, в какой
степени она походила на Роуз (во всяком случае, сейчас он убеждал себя
в этом и, похоже, по-настоящему верил), до того момента, когда
остановил дежурную машину, неприметный "шевроле" четырехлетнего
возраста на западном берегу озера. Она повернула голову, и свет
прожекторов, установленных на крыше ближайшего элеватора, на мгновение
упал на ее лицо и осветил его так, под таким углом, что секунду-другую
ему казалось, будто перед ним Роуз, что шлюха {стала} Роуз, той
сучкой, которая бросила его, не оставив даже записки, не сказав ни
{единого проклятого слова}, и, не успев сообразить, что делает, Норман
схватил бюстгальтер и обмотал его вокруг шеи проститутки... Следующее,
что он увидел, - это торчащий изо рта язык и глаза, вылезающие из
орбит, как стеклянные шарики. А хуже всего было, что теперь, удавив
шлюху, он увидел: она совершенно не похожа на Роуз. Совершенно.
Что ж, он не ударился в панику... собственно, с чего ему
паниковать? В конце концов, это не первый раз. Знала ли об этом Роуз?
Чувствовала ли она? Не потому ли она сбежала? Ибо почувствовала, что
он может...
- Не впадай в маразм, - пробормотал он и прикрыл глаза.
И зря. Ему привиделось то, что в последнее время слишком часто
видел во сне: зеленая кредитная карточка банка "Мерчентс", выросшая до
неимоверных размеров и плавающая в темноте, как выкрашенный 8 цвет
долларовой банкноты дирижабль. Он поспешно открыл глаза. Ладони
болели. Разжал пальцы и без особого удивления посмотрел на
наполняющиеся кровью раны. Он давно привык к вспышкам своего гнева -
темперамент! - и знал, что с ним делать: надо просто взять себя в
руки. Поставить ситуацию под контроль. Это означает, что он должен
поразмыслить, составить в голове план, для чего следует начать с
анализа уже известного.
Он созвонился с полицейским управлением ближнего из двух городов,
представился и затем описал внешность Роуз, сказав, что она проходит в
качестве главного подозреваемого лица по крупному скандалу, связанному
с получением денег по кредитной карточке (почему-то карточка
представлялась ему тягчайшим из ее поступков, он больше не мог
выбросить из головы зеленый пластиковый прямоугольник). Он назвал ее
имя - Роуз Макклендон, - уверенный, что она вернулась к девичьей
фамилии. Если окажется, что по-прежнему носит его фамилию - что ж,
сделает вид, что это забавное совпадение: полицейский, расследующий
дело, и главный подозреваемый - однофамильцы. Такие случаи истории
известны. Кроме того, речь идет о фамилии Дэниелс, а не Тржевски или
Бьюшатц.
Он также отправил факсом два снимка Роуз, в профиль и анфас. На
одной фотографии, сделанной в прошлом августе, она сидела на
ступеньках перед дверью черного хода. Ее сфотографировал Рой Фостер,
его приятель-полицейский. Снимок вышел не очень хороший - в основном
из-за того, что на нем отчетливо видно, сколько жира накопилось у нее
под кожей с тех пор, как ей перевалило за тридцать, - однако он был
черно-белым и с достаточной ясностью давал представление о чертах ее
лица. Второй снимок стал плодом вдохновенного творчества полицейского
художника (Эла Келли, талантливого сукиного сына, который сотворил это
чудо в неурочное время по личной просьбе Нормана) и изображал ту же
женщину, но с шарфиком на голове.
Полицейские из того города навели справки в нужных местах, задали
вопросы нужным людям, посетили нужные точки - убежища для бездомных,
дешевые отели, захудалые пансионы, где без труда можно заглянуть в
списки постояльцев, если вам, конечно, известно, кого и как просить, -
но все без толку. Норман сам осоловел от бесконечных телефонных
переговоров, на которые тратил каждую выдававшуюся свободную минуту, с
возрастающим раздражением выискивая хоть какой-то след. Он даже
заплатил за предоставленный ему список тех, кто в течение последних
недель подал заявление на получение водительских прав, но все
безрезультатно.
