- Мне нравится слушать, - сказал Стью.
- Тогда вы - один из Божьих избранников. Пошли.
Они отправились по шоссе N_302. Пока один из них катил тележку,
другой попивал пиво. Бэйтмен говорил безостановочно, перескакивая с одной
темы на другую и почти не делая при этом пауз. Коджак трусил рядом.
Какое-то время Стью слушал, потом его ум отдавался своим собственным
мыслям, а потом снова сосредоточивался на словах Бэйтмена. Его обеспокоила
нарисованная Бэйтменом картина сотен крошечных колоний, возникших в
стране, где смертоносные вооружения рассыпаны повсюду, как детали от
детского конструктора. Но странным образом ум его постоянно возвращался к
сну Глена Бэйтмена - к человеку без лица на вершине высокого здания или
утеса, к человеку с красными глазами, повернувшегося спиной к заходящему
солнцу и без устали глядящему на восток.
Он проснулся незадолго до полуночи, весь в поту, опасаясь, что мог
кричать во сне. Но дыхание Глена Бэйтмена в соседней комнате было
медленным и спокойным, и Стью мог видеть Коджака в прихожей, спящего,
положив голову на лапы. Луна светила сюрреалистически ярко.
Проснувшись, Стью приподнялся на локтях, а теперь он вновь опустился
на влажную простыню, не желая вспоминать свой сон, но не в силах этого
избежать.
Он снова был в Стовингтоне. Элдер был мертв. Все были мертвы. Это
была гулкая могила. Он был единственным оставшимся в живых и не мог найти
выход. Сначала он попытался обуздать овладевшую им панику. "Надо идти,
нельзя бежать", - повторял он себе снова и снова, но вскоре он вынужден
был пуститься бегом. Он бежал все быстрее и быстрее, и им овладевало
непреодолимое желание оглянуться и убедиться в том, что его преследует
одно лишь эхо.
Мимо него мелькали оранжевые надписи: РАДИОЛОГИЯ, КОРИДОР Б К
ЛАБОРАТОРИЯМ и ВХОД РАЗРЕШЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ИМЕЮЩИХ СПЕЦИАЛЬНОЕ РАЗРЕШЕНИЕ.
Потом он оказался в другой части здания, где он никогда не был. Краска на
стенах отслаивалась. Некоторые лампы перегорели, а другие гудели, как
застрявшие в сетке мухи. Некоторые матовые дверные стекла были разбиты, и
сквозь звездообразные дыры он мог видеть тела, искореженные от боли. Там
была кровь. Эти люди умерли не то гриппа, они были убиты. На их телах были
колотые и огнестрельные раны, нанесенные тупыми предметами. Глаза их
вылезли из орбит и смотрели на Стью.
По неподвижному эскалатору он сбежал вниз и оказался в длинном и
темном выложенном плиткой коридоре. В конце его снова стали попадаться
двери, но теперь они были выкрашены в черный цвет. Стрелки были
ярко-красными. Надписи гласили: ПРОХОД К ХРАНИЛИЩУ КОБАЛЬТА, ЛАЗЕРНЫЙ
АРСЕНАЛ, РАКЕТЫ БОКОВОГО УДАРА, ЧУМНАЯ КОМНАТА. Потом, всхлипнув от
облегчения, Стью увидел стрелку с единственным благословенным словом над
ней: ВЫХОД.
Он завернул за угол и оказался перед открытой дверью. За ней была
сладкая, нежная ночь. Он бросился к двери, но путь ему преградил человек в
джинсах и грубой хлопчатобумажной куртке. Стью замер и крик застрял у него
в глотке, словно кусок ржавого железа. Когда на человека упал отсвет
мигающих ламп, Стью увидел, что вместо лица у него - только холодная
черная пустота, пронзенная взглядом бездушных красных глаз. Бездушных, но
насмешливых. В них было какое-то пляшущее безумное ликование.
Человек вытянул руки, и Стью увидел, что с них капает кровь.
- Небо и земля, - раздалось из той черной дыры, где должен был быть
его рот. - Все небо и вся земля.
Стью проснулся.
Коджак постанывал и тихо скулил в прихожей. Лапы его подергивались, и
Стью пришло в голову, что даже собаки могут видеть сны. Такая естественная
вещь - сон, пусть даже иногда и кошмарный.
Заснуть ему удалось не скоро.
36
Ллойд Хенрид стоял на коленях. Он хихикал и напевал песенку. То и
дело он забывал, что он напевает, усмешка таяла на его лице, и он начинал
плакать, но потом он забывал о том, что плачет, и снова начинал напевать.
Он напевал песенку под названием "Загородные скачки". То и дело, вместо
песенки и плача, он тихо шептал: "Ду-ба, ду-ба". Единственным звуком в
камере, помимо песенки, плача и "ду-бы, ду-бы", было позвякивание ножки от
койки в руках у Ллойда. Он пытался развернуть тело Траска, чтобы добраться
до ноги. Пожалуйста, официант, принесите мне еще капустного салата и еще
одну ногу.
Ллойд выглядел как человек, севший на самую суровую диету. Его
арестантская одежда болталась на нем, как обвисший парус. Последний раз
ему принесли ленч восемь дней назад. Кожа Ллойда прочно прилипла к черепу,
обрисовав каждый изгиб и выступ. Глаза его сверкали. Губы обвисли и
обнажили ряды зубов. Волосы его стали вылезать целыми прядями. Вид у него
был абсолютно сумасшедший.
- Ду-ба, ду-ба, - прошептал Ллойд, орудуя ножкой от койки. Когда-то
он не знал, зачем ему понадобилось калечить пальцы, чтобы отвернуть эту
проклятую штуку. Когда-то он думал, что знает, что такое настоящий голод.
Но тот голод в сравнении с этим оказался всего лишь легким позывом к еде.
- Скачи всю ночь... Скачи весь день... ду-ба...
Ножка зацепилась за штанину Траска, но ненадолго. Ллойд положил
голову на пол и заплакал, как ребенок. Позади него в углу лежал скелет
крысы, которую он убил в камере Траска пять дней назад, двадцать девятого
июня. Длинный розовый хвост по-прежнему остался на том же месте. Ллойд
несколько раз пытался съесть его, но это оказалось ему не под силу. Почти
вся вода в унитазе была выпита. В камере воняло мочой, так как Траск
мочился в коридор, не желая расходовать небольшой запас воды. Облегчать
свой кишечник - и это было вполне понятно исходя из его теперешней диеты -
ему не приходилось.
Он съел весь свой запас еды. Слишком быстро. Теперь он это понимал.
Он ведь думал, что кто-то придет. Он не мог поверить.
Ему не хотелось есть Траска. Сама мысль об этом была ужасна. Прошлым
вечером ему удалось поймать таракана и съесть его живьем. Прежде чем он
перекусил его пополам, он успел почувствовать, как таракан заметался у
него во рту. В сущности, это было не так уж плохо, куда вкуснее, чем есть
крысу. Нет, Траска ему есть не хотелось. Он не хотел превращаться в
каннибала. Это было вроде крысы. Он подтащит Траска поближе... но просто
на всякий случай. На всякий случай. Он слышал о том, что человек долгое
время может обходиться без еды, если у него есть вода.
(воды не так уж и много, но я не буду об этом думать, не сейчас,
только не сейчас)
Он не хотел умирать. Он не хотел голодать. Он был исполнен ярости.
Ярость его росла наравне с чувством голода. Он подумал, что если бы
его кролик был способен мыслить, он точно также возненавидел бы его (он
много спал теперь, и во сне его всегда преследовал кролик, с распухшим
тельцем, с побитым мехом, с личинками в пустых глазницах и, самое ужасное,
с окровавленными лапками: просыпаясь, он завороженно смотрел на свои
собственные пальцы). Ненависть Ллойда концентрировалась вокруг одного
простого образа, и этим образом был КЛЮЧ.
Он был заперт. Когда-то ему казалось, что это справедливо. Он был
одним из несимпатичных парней. Не совсем уж несимпатичный, конечно, в
отличие от Поука. Без Поука он оказался бы способен разве что на мелкое
хулиганство. Но все-таки и на нем лежала частичная ответственность. Ему
казалось, что он действительно заслужил небольшой срок. Нельзя сказать,
что он сам просился в тюрьму, некогда тебя берут на месте преступления, то
приходится смириться. Он сказал адвокату, что заслужил двадцать лет за
соучастие в убийстве. Но уж никак не электрический стул, это уж точно.
Мысль о том, что Ллойда Хенрида можно усадить верхом на молнию была...
просто безумной.
Но у них был КЛЮЧ, вот в чем все дело. Они могли запереть тебя и
делать с тобой все, что им заблагорассудится.
За последние три дня Ллойд стал смутно понимать символическую,
волшебную силу КЛЮЧА. КЛЮЧ был наградой за то, что ты играешь по правилам.
Если ты нарушаешь правила, то тебя могут запереть. КЛЮЧ означал обладание
некоторыми правами. Они могут отнять у тебя десять лет жизни, или
двадцать, или сорок. Они даже могут усадить тебя на электрический стул.
Но даже КЛЮЧ не давал им права уйти и обречь тебя на голод. Он не
давал им права заставлять тебя есть дохлую крысу и паклю из матраса. Он не
давал им права оставлять тебя в таком месте, где, для того чтобы выжить,
тебе вполне возможно придется съесть человека из соседней камеры (если,
конечно, тебе удастся до него дотянуться, вот какая штука - ду-ба, ду-ба).
Есть какие-то вещи, которые просто нельзя делать. Есть какая-то
граница тех прав, которые дает вам КЛЮЧ. Они обрекли его на ужасную
смерть, хотя вполне могли выпустить его. Он не был бешеной собакой,
готовой прикончить первого же встречного, чтобы о нем ни писали газеты. До
встречи с Поуком он был способен разве что на мелкое хулиганство.
Он ненавидел, и ненависть приказывала ему бороться за жизнь. Какое-то
время ему казалось, что ненависть и борьба за жизнь бессмысленны, так как
все те, у кого был КЛЮЧ, умерли от гриппа. Он уже не мог им отомстить.
Потом понемногу, по мере того, как рос его голод, он начал понимать, что
их грипп убить не мог. Он мог убить неудачников, вроде него, но не
охранников, у которых был КЛЮЧ. Охранник, который сказал, что начальник
тюрьмы болен, был отъявленным лжецом. Грипп не может убить офицеров,
заседающих в комиссиях по досрочному освобождению, шерифов или агентов
ФБР. Грипп не причинит вреда тем, у кого есть КЛЮЧ. Он просто не
осмелится. Осмелится Ллойд. Если он проживет достаточно долго, чтобы
выбраться отсюда, он им всем покажет.
Ножка снова зацепилась за штанину Траска.
- Ну же, - прошептал Ллойд. - Давай. Иди сюда...
Тело Траска медленно скользило по полу камеры. Ни один рыбак никогда
не подсекал рыбу с такой осторожностью, с которой Ллойд тащил Траска.
Вскоре его нога оказалась в пределах досягаемости Ллойда... если, конечно,
Ллойд захочет ее достичь.
- У меня нет к тебе личной неприязни, - прошептал он Траску. Он
дотронулся до его ноги. Он погладил ее. - Никакой личной неприязни. Я не
собираюсь есть тебя, старина. Разве что мне придется это сделать.
Он не подозревал о том, что во рту у него выделилась обильная слюна.
В пепельном свете сумерек Ллойд расслышал какой-то звук, но сначала
он был таким тихим и странным - позвякивание металла о металл - что он
посчитал его плодом своего воображения.
Но потом раздался голос, и он подскочил на своей койке. Глаза на его
истощенном лице широко раскрылись и заблестели. Голос плыл по коридорам
административного крыла, потом по лестничным пролетам в коридоры,
соединяющие помещения для свиданий с центральным отделением, где находился
Ллойд, и наконец достигал ушей Ллойда:
- Эээээээээээээй! Есть кто-нибудь дома?
Как ни странно, первой в голову Ллойда пришла следующая мысль: Не
отвечал Может быть, он уйдет.
- Есть кто-нибудь дома? Считаю до трех: раз, два?.. О'кей, я пойду
дальше, отрясая пыль Феникса с моих ног...
В этот момент Ллойд очнулся. Он вскочил с койки, схватил ножку и
принялся лупить ей по решетке камеры.
- Нет! - закричал он. - Нет! Не уходите! Пожалуйста, не уходите!
Голос, раздававшийся теперь значительно ближе, с лестницы,
соединявшей административное крыло с камерами, прокомментировал:
- Мы готовы тебя скушать, мы тебя так любим... ой-ой-ой... похоже,
кто-то ОЧЕНЬ... ПРОГОЛОДАЛСЯ. - Последовало ленивое хихиканье.
