попросила вернуться, но обратно было далеко и кучер продолжал
путь. Под гром и молнии дождь полил потоками и молодая женщина
вскрикивала от страха. Казанова снял плащ, чтобы прикрыть ее
ноги, молния ударила в ста шагах от них, лошади встали на дыбы,
молодая женщина судорожно вцепилась в Джакомо.
Он нагнулся поправить перекрутившийся плащ, и
воспользовавшись случаем поднял ее юбку; когда она хотела его
оттолкнуть, новая молния сковала ее руки. Укутывая ее плащем, он,
наполовину следуя движению коляски, притянул ее к себе, и она
склонилась на него в самой счастливейшей позе. Он не терял
времени и изготовился. Она начала упираться. Тогда он стал
грозить, что кучер все увидит, если она совсем тихо не изобразит
обморок. Напрасно она бранила его бездельником. Он достиг полной
победы, которую "когда-либо получал атлет". Дождь и ветер били им
в лицо. Она не могла уклониться от него, говоря только о своей
чести и его совести. Он пригрозил, что отпустит плащ, и напомнил
о кучере.
Посреди экстаза она спросила, доволен ли он по крайней мере.
Он занимался ею до конца грозы. Она клялась, что до конца жизни
он сделал ее несчастной, и спрашивала, чего он еще хочет. Потоки
слез! Она звала себя погибшей и позволяла все. Он лишь просил у
нею извинения и молил, чтобы она разделила его страсть. "Я
чувствую ее", сказала она, "и да, я прощаю вас". Тогда он наконец
ее оставил, и хотел знать, любит ли она его. Но она не стала
скрывать, что он скатится в ад. Небо опять стало голубым.
Как утверждает Казанова, ни к одной женщине насилия он больше
не применял.
Месяц спустя Дзанетта написала сыну, что больше не
рассчитывает на свое возвращение и должна отказаться от наемного
жилья в Венеции. Гримани выкупил обстановку и отдал ее в пансион
сестрам и братьям Джакомо.
Джакомо, который для покрытия многочисленных долгов уже тайно
превратил в серебро часть мебели, тем не менее решил продать
остаток, не обращая внимания на часть, причитающуюся
родственникам.
Через четыре месяца мать написала, что после ее ходатайства
королеве Польши ученый монах-минорит из Калабрии был возведен в
сан епископа, и что этот епископ Бернардо де Бернардис в
следующем году будет проезжать через Венецию в Калабрию, возьмет
с собой Джакомо и будет обращаться с ним как с сыном. Она
надеялась, что через двадцать лет увидит Джакомо епископом.
Джакомо, практичная натура из распутного семейства, уже видел
тиару на голове и толпу аббатов и служителей вокруг епископа
Джакомо.
Сенатор Малипьеро советовал ему следовать богу ("sequere
deum"), как стоики, или как Сократ - даймону, "saepe revocans,
rare impellens", редко поощряясь, часто тревожась, или следовать
стезе судьбы. "Fata viam inveniunt." Казанова знал
соответствующие места: Цицерон "De divinatione", Платон, "Энеида"
Вергилия.
Несмотря на эти мудрые девизы, он все же потерял
благосклонность сенатора. После одного из обедов с сенатором,
Августой Гардела, и Терезой Имер, он остался сидеть с Терезой за
маленьким столиком, Гардела ушла на урок танцев, а сенатор на
сиесту. Тереза и Джакомо сидели спиной к кабинету, где
покровитель почивал во сне. Хотя Джакомо никогда прежде не
ухаживал за Терезой, в обоих неожиданно проснулся непреодолимый
естественный интерес к различным частям тела обоих полов, и они
витали как раз между тихим разглядыванием и ощупывающим
исследованием, когда тычок в спину Джакомо тотчас прервал
пикантные поиски истины. Несправедливый, как бог, Малипьеро
замкнул для Казановы свою дверь, а для Терезы свои поцелуи.
Через некоторое время по поручению опекуна Гримани в жилище
Казановы пришел загорелый человек сорока лет в черном парике и
ярко-красном плаще по имени Антонио Рацетта и опечатал комнату
судебной печатью, пока Казанова не выкупит из залога остаток
мебели. Джакомо переехал в один из других домов Гримани, где жила
известная танцовщица ла Тинторетта. У нее был ум и она любила
поэзию. Не торопясь стать епископом, он в нее влюбился, говорит
Казанова.
Актриса Дзанетта написала аббату Гримани, что не годиться,
если ее сына епископ найдет в одном доме с танцовщицей.
Гримани посоветовался со священником Тозелло и сунул Джакомо
в семинарию Сан Киприано на острове Мурано. Джакомо надел наряд
семинариста. Вероятно, у Гримани были наилучшие намерения. Но
даже в старости Казанова с яростью замечает, что он до сих пор не
знает, был ли его опекун Гримани "добр по глупости или глуп по
доброте". Нельзя нанести остроумному молодому человеку более
мрачного удара, чем сделать его зависимым от дураков. Казанова
отослал пакет с книгами и рукописями (у него уже были
литературные зарисовки) госпоже Манцони. Она была на двадцать лет
его старше, подруга с материнским чувством, которую он уважал всю
жизнь, как свою бабушку Марсию Фарузи или позднее Сильвию
Балетти. Дочь госпожи Манцони была влюблена в Казанову. Казанова
ее не упоминает. Госпожа Манцони пророчила ему со смехом, что в
семинарии он не выдержит и месяца, как впрочем и у епископа.
Казанова возражал. Тогда она сказала: "Ты не знаешь себя".
Последнюю ночь на свободе он провел с сестрами Нанеттой и
Мартиной. Он всегда спал с обоими. Очевидно, они были для него
двойной фигурой, двухголосой, двухлонной.
Джакомо было уже семнадцать, он был смугл, как мавр, и высок.
Чтобы выглядеть моложе, он еще не брился. В семинарии он
присоединился к одному умному пятнадцатилетнему парню, с которым
читал Горация и Петрарку. Через четыре дня они уже ревновали друг
друга. После ужина семинаристы маршировали в спальне под
руководством префекта, который спал в конце зала. Один большой
фонарь освещал постели. В голове каждой стояла молитвенная
скамеечка, стул и сундук семинариста.
Однажды ночью кто-то нырнул в постель Джакомо, это был его
молодой друг. Фонарь был погашен. Но как только послышались шаги
префекта, юный друг выскользнул, послышался звук падения,
ворчание и угрозы префекта, который зажег фонарь, ничего не
обнаружил и завалился спать. Впрочем, в собственной постели
каждый был свободен; Казанова с одобрением цитирует ученого
немца, который неистовствует против онанизма, приводящего к
страшным последствиям.
Расследование на следующее утро было безрезультатным. Через
несколько ночей Казанову посетила причуда из вежливости нанести
ответный визит юному другу. Он выкрутил фитиль лампы. Друг
встретил его с радостью. Однако вскоре они услышали префекта.
Казанова нырнул в свою постель - и нашел ее занятой. Префект
зажег фонарь. Казанова притворился спящим. От третьего толчка
префекта он и незнакомый ученик встали, и тот объявил, что
вернувшись из туалета он нашел постель пустой и принял ее за
свою. Казанова сказал, что знает свою постель по распятию и не
заметил другого семинариста.
Ранним утром их выслушал ректор. Их руки были связаны за
спиной. Они должны были встать на колени перед большим распятием
и получить от служителей по семь ударов тростью. Казанова
поклялся перед распятием, что невиновен и что будет жаловаться
патриарху. Его заперли в келье.
На четвертый день священник Тозелло привез его в Венецию, где
и оставил, сообщив, что Гримани приказал вышвырнуть его, если он
появится. Джакомо, снова в костюме аббата, владел лишь одеждой и
собственным телом. Обедал он у госпожи Манцони, ужинал у брата
Франческо, который вздыхал от тирании художника Гуарди в его
пансионе, ночью спал с Нанеттой и Мартиной.
У него не было ни сольди на кофейню и перед обедом он пошел в
библиотеку при соборе Сан Марко, а на выходе был затащен солдатом
в гондолу. В гондоле поднялся занавес, там сидели Рацетта и
офицер. Все молчали. Через полчаса гондола пристала к форту
Сант'Андреа ди Лидо на выходе в Адриатику, где в день Вознесения
дож на Буцентавре обручается с морем.
Комендант майор Пелодоро дал ему красивую комнату на первом
этаже с видом на море и Венецию, и три с половиной лиры -
недельное жалование солдата. Впервые в жизни Казанова стал
заключенным.
Однако внутри крепости он был свободен. Комендант приглашал
его к ужину. К местному обществу принадлежали также красивая
невестка коменданта и ее муж, знаменитый певец и органист в
соборе Сан Марко Паоли Вида, который ревнуя свою жену заставил ее
жить в крепости. Джакомо, спросив о причине ареста, три часа
подряд рассказывал свою историю так весело и откровенно, что все
смеялись и предлагали свои услуги.
Во всех тяжелых обстоятельствах, говорит Казанова, ему было
достаточно рассказать добрым людям правдивую историю своих
несчастий и своей жизни, чтобы получить их помощь. Правда всегда
была его лучшим оружием. Большинство людей слишком малодушны,
чтобы всегда говорить правду, однако и они могут пользоваться
этим безошибочным колдовством. Только рассказчик должен быть
молодым, по крайней мере до пятидесяти. Старик имеет против себя
природу.
Чтобы достать денег, Джакомо продал духовное облачение и для
многих альбанезских офицеров писал прошения венецианскому
военному министру. Тогда в форте жило около двух тысяч так
называемых кимариотов с пятью или шестью тысячами жен и детей, и
у всех карманы были полны золота. У Джакомо скоро оказалось сорок
цехинов.
2 апреля 1743 года в его день рождения, который, как он
считал, часто был днем его судьбы, к Джакомо пришла красивая
гречанка с прошением военному министру. Она была женой фенриха,
который хотел стать лейтенантом, и капитан которого при этом
напрасно требовал от него некоей любезности. Джакомо обещал
написать прошение, и так как она была бедной, то заплатила милому
молодому человеку той самой маленькой любезностью, и еще раз в
полдень, когда получила прошение, и еще раз вечером, когда она
появилась то ли сделать исправление, то ли потому что вошла во
вкус.
Через три дня испуганный Джакомо заметил печальные
последствия. Он устыдился. Он тотчас обрушил упреки на гречанку,
но она со смехом возражала, что дала ему лишь то, что имела.
Через день прекрасная госпожа Вида призналась ему, что уже
четыре года муж оставляет ее спать одну. Смущенный сознался он в
своем несчастии, она возмутилась и сказала ему все, что при таком
оскорблении может сказать порядочная женщина.
Шесть недель лечения и диеты, уверяет Казанова, восстановили
его.
Он попросил Гримани переслать летнюю одежду. Рацетта передал
ее в присутствии коменданта со словами: "Вот твои лохмотья".
Казанова предположил, что Рацетта пойдет на галеры, Рацетта в
свою очередь, что Казанова кончит на виселице. Комендант разнял
их. Казанова, который был так же безусловно верен друзьям, как
ненавидел врагов, вынашивал в душе возмездие.
За один цехин лодочник, привозивший в форт провиант, с
наступлением ночи тайно отвез его на Риа деи Скьявони, откуда
Казанова в плаще лодочника с капюшоном пошел к Сан Сальваторе и
попросил содержателя кофейни показать ему дом Рацетты. У
ближайшего моста он ждал до полуночи, чтобы узнать каким путем
Рацетта предпочитает возвращаться домой. Потом он поплыл назад.
На другой день с двенадцатилетним сыном адъютанта Цена он
прыгал с бастиона и постарался слегка вывихнуть ногу. Лекарь
вправил сустав и предписал постельный режим. Джакомо вытерпел
множество визитов к больному и оставил одного солдата в комнате
спать за себя, а сон его усилил водкой.
В половине одиннадцатого он выскользнул из бота своего
