всех путешествиях и превратностях своей авантюрной жизни и
пользовался ими при написании мемуаров. В самом деле письма и
дневники вместе с заметками самого Казановы могли служить ему для
воспоминаний. В его обширном наследии в Дуксе можно найти
многочисленные письма к нему и много черновиков писем Казановы,
среди них сорок два письма его невесты Манон Балетти, тридцать
три письма графини Сесиль Роггендорф, его "последней любви",
письма швеи Франчески Бусчини, его последней венецианской
подруги, письма рекомендательные, например, письмо кардинала
Альбани папскому нунцию в Вене или письмо банкира Боно из Лиона,
дружеские письма, манускрипты, документы и пр.
Создатели мемуаров во все времена имеют простодушную привычку
хранить даже компрометирующие их письма многолетней давности,
чтобы цитировать их страницами в написанных воспоминаниях. Авторы
придуманных воспоминаний цитируют придуманные письма. Однако,
именно те письма, которые Казанова приводит в своих
воспоминаниях, почти все утеряны.
Нанетта сказала другу Анджелы, что нет в мире ничего, чего бы
она не сделала для своей подруги. Скоро она это доказала.
По праздникам Анджела обедала за столом у тети Орио и спала в
постели с сестрами. По совету Нанетты Джакомо подействовал на
своего покровителя Малипьеро, чтобы старая благородная
шестидесятилетняя тетя Орио была внесена в список благородных
вдов, получающих пособие. Ее давний обожатель прокуратор Роса
провел в ожидании долгие годы, чтобы после смерти своей жены
взять в жены тетю Орио.
Когда Джакомо передал тете послание Малипьеро, Нанетта сунула
ему записку, что он должен прийти после ужина, она посветит ему
на лестнице, прямо с улицы он должен тихо проскользнуть на третий
этаж в комнату девушек и, когда господин Роса уйдет, а тетя
направится в постель, придут три девушки и Джакомо всю ночь
сможет говорить со свей Анджелой...
Когда наконец три девушки пришли, Анджела села с ним на софу.
Добиваясь поцелуя, два часа он проговорил напрасно. Он не мог
уйти среди ночи, ключ от двери был у тети, а она открывала только
к ранней мессе. После полуночи погасла последняя свеча. Как
только он попытался обнять Анджелу, она ускользнула. На ощупь в
темноте он находил только Мартину или Нанетту. В изнеможении он
рухнул на софу, рыдая от ярости, умоляя, проклиная, притворяясь
что под утро убьет Анджелу и, когда тетя открыла входную дверь,
он наконец ушел.
Днем он откровенно рассказал о своем неудачном приключении
сенатору Малипьеро. Обманутые любовники, семидесятишестилетний и
шестнадцатилетний, утешали друг друга подходящими к случаю
максимами Цицерона и Эпикура.
Чтобы забыть Анджелу, Казанова уехал в Падую и, как он
сообщает, сделал докторскую работу в двух областях права: по
гражданскому праву на тему "De testamentis" ("О завещаниях"), и
по каноническому праву на курьезную тему "Могут ли евреи строить
новые синагоги?" Казанова не сообщает выступал ли он за
религиозную свободу и почему он вообще проявляет так много
интереса к евреям.
Из архива падуанского университета неопровержимо следует, что
действительно Казанова на двенадцатом году жизни был записан на
юридический факультет и жил у священника Гоцци. Главное же, что
сообщает Казанова в мемуарах, то есть его юридические штудии,
многими критиками ставятся под сомнение. Утеря экзаменационных
листов Венецианской коллегии юристов в Падуе за годы с 1742 по
1744 делает невозможным точное документальное доказательство его
юридического докторского экзамена.
Когда он вернулся в Венецию, Нанетта в доме тети Орио
передала ему записочку Анджелы, что он не должен печалиться и
может провести с ними вторую ночь. Нанетта просила, чтобы он
обязательно пришел. Он пришел отомстить ханжески стыдливой
Анджеле соей полной холодностью. Как и в первый раз он
проскользнул в спальню, но нашел там лишь двух сестер. Анджела
его одурачила?
Он опять был заперт на всю ночь. Сестры предлагали ему их
широкую постель, а сами хотели устроиться на канапе в соседней
комнате. Это предложение затрагивало его честь. Вместо этого он
достал из карманов плаща копченый язык и две фляжки кипрского
вина. Сестры принесли хлеба, воды и пармезана, и все вместе
поели. Вино кружило им головы. Они смеялись все дольше. Он сел
меж ними на софу, жал их руки. Постепенно впал в меланхолию и
спросил, как они смотрят на манеры Анджелы.
Сестры со слезами на глазах говорили о его любовных мучениях.
Он просил их видеть в нем брата и обменяться с ним братским
поцелуем. Они не могли отказать в такой малости, но ощутили
больше, чем ожидали. Пораженные смотрели они друг на друга с
внезапно посерьезневшими лицами.
В это мгновение Джакомо понял, что страстно любит обоих
сестер. Разве они не прелестнее Анджелы? И Нанетта тотчас
процитировала Ариосто. Но обе девушки были невинны и принадлежали
знати. Казанова, который знал, что можно, а что нельзя, был
вначале в сомнении, подарившем ему некое моральное удовольствие.
Он не хотел упустить случай, давший ему в руки двух девушек.
Но он не был столь суетен, чтобы воображать, что девушки,
разгоряченные кипрским вином и поцелуями, любят его. За долгую
ночь искусными приемами он мог бы соблазнить невинных девушек к
определенным далеко идущим любезностям. Это умозаключение
напугало его. Он хотел дать себе слово, что при всех
обстоятельствах сохранит их невинность. Его целомудренные
намерения растрогали его. Целый час он говорил, что Анджела не
любит его. "Но она любит тебя", сказала наивная Мартина, "когда
она лежала с нами в постели и обнимала меня, она пылко шептала:
"Мой маленький аббат!""
Покраснев и смеясь, Нанетта прижала руку ко рту Мартины.
Мартина оправдывалась, что ведь они заключили братский союз, а
Джакомо достаточно умен, чтобы не знать, чем занимаются девушки
вместе в постели. Эти невинные признания возбудили Джакомо.
Нанетта тоже играла мужа Анджелы? Мартина ответила, что Анджела
играла мужа Нанетты. Что говорила Нанетта в постели? Нанетта
быстро крикнула: "Этого никто не узнает!"
"Ты любишь кого-нибудь?", спросил Джакомо и внезапно
утвердился в подозрении, что Нанетта соперница Анджелы и любит
его. Неужели он всю ночь должен провести "бесполезно"?
Тотчас он начал зевать, словно сраженный усталостью. Девушки
снова предложили ему свою постель, канапе слишком плохо для него.
Мартина предложила, чтобы все трое спали в постели одетыми.
Одетым он спать не любит! И его честь требует, чтобы все трое
спали в постели раздевшись. Любое недоверие обижает его. И разве
их не двое против одного? И разве они не видят, что он смертельно
устал?
Наконец сестры пообещали лечь в постель раздетыми, когда он
уже заснет. Тогда он повернулся к ним спиной, торопливо разделся,
лег в постель, притворясь будто засыпает, и в самом деле заснул.
Он проснулся, когда девушки легли, перевернулся на другой бок
и притворялся спящим, пока они не заснули или не сделали вид что
заснули.
Девушки потушили свет. Когда он осторожно повернулся к
лежащей справа, то не знал, была ли это Нанетта или Мартина.
Тщательно избегал он малейшего намека на насилие. С дружеской
заботой о девичьей стыдливости он осторожно зашел так далеко, что
она отдалась ему без сопротивления и в конце концов предоставила
ему свободу действий, как будто во сне. Как продолжает Казанова,
скоро подействовала природа и помогла ему. Уже без сомнений,
хранить ли ему девственную невинность, он достиг цели своей
мечты.
Старый Казанова довольно спокойно замечает по этому случаю,
что тогда он впервые овладевал молодой невинной девушкой, и что
только пустые предрассудки заставляют нас преувеличивать ценность
девственности.
Тогда он с восторгом впервые завершил акт любви.
Без малейшей потери времени он со свежей энергией обратил
свои чувства и усилия на девушку по другую сторону, которая тихо
спала, лежа на спине. С чрезвычайной заботливостью стараясь не
разбудить ее, он придвигался к ней гибко и настойчиво и нежно
поглаживал, чтобы подольстить ее чувствам, и понял, что она
замерла в ожидании.
Наконец, ему показалось, что почва подготовлена. Он завершил
объятие. В одно мгновение добрая девушка пробудилась ото сна,
пылко обняла и поцеловала его, и разделила его экстаз, пока их
"души", как говорит Казанова, "не растаяли в сладострастии".
По пылкости он узнал Нанетту и назвал ее по имени. Она
откликнулась, что она (и Мартина) будут счастливы, лишь бы он
оставался верным! (Ей? Мартине? Обоим?)
Они зажгли свечу и все трое насладились своим видом. Смеясь,
они умылись. Новый жар погнал его в объятия Нанетты. Мартина
светила им свечой. Потом они поклялись в вечной дружбе и доели
остаток копченого языка.
В следующий раз Нанетта тайком достала ему восковый оттиск
входного ключа, чтобы с помощью копии он мог приходить к ним по
желанию. Она написала, что Анджела ночевала у них, все разгадала,
и, оскорбленная, поклялась никогда не приходить. Сестер это не
тронуло. Счастливый случай, пренебрежительно говорит Казанова,
через пару дней освободил их от Анджелы, когда ее отец, художник
по фрескам, увез ее в Виченцу.
Итак, могущественный впоследствии соблазнитель Казанова был
впервые соблазнен девочками, и первых женщин, отдавшихся ему, он
познал анонимно, в темноте, одну за другой.
Казанова, приверженец группового соблазнения, часто соблазнял
одновременно сестер или подруг. В своих воспоминаниях, подлинной
энциклопедии соблазнителей, он ясно учит, что двух женщин вместе
легче соблазнить, чем одну. Одна освобождает другую от стыда и
соперничает с другой, из ревности или в насмешку. Двоим легче
пренебречь опасностью и неосторожно достичь пункта, где более
стыдно отступать, чем двигаться дальше, и порыв становится
сильнее, чем стыд.
На пасху он приехал в имение под Пасеано и узнал от плачущих
родителей Люсии, что незадолго до того она исчезла со скороходом
графа, парнем по имени л'Эгле.
Пораженный, ушел он в ближний лес и оплакивал себя целый час,
цитируя при этом подходящее место из "Неистового Роланда"
Ариосто, и был особенно безутешен тем, что несчастная девушка
вероятно ненавидит его и проклинает как первого виновника своих
несчастий; если б он не раздразнил ее, ее возможно не соблазнил
бы л'Эгле.
Поэтому он решил отныне не щадить невинность девушек. К
старости он понял, что "эта новая система впоследствии часто
заводила его слишком далеко".
Его боль была так велика, сообщает он, что оставалось либо
убежать, либо оглушить себя; поэтому за столом он с намеренно
бешеной веселостью влюбился в прелестную девятнадцатилетнюю
крестную дочь графа, которая, хотя и была замужем за
богачем-арендатором, ревновала к своей сестре, знала множество
пословиц, и уверяла Казанову, что никогда не совершит смертный
грех внебрачного прелюбодеяния с аббатом.
Казанова напрасно осаждал ее четырнадцать дней, до тех пор
пока на Вознесение целое общество не выехало на природу к
знаменитой поэтессе Луизе Бергали, дочери венецианского сапожника
и супруги литератора графа Гаспаро Гоцци, который был на десять
лет младше ее. Когда вечером возвращались домой, Казанова
устроил, что молодая арендаторша села в его двухместную коляску и
приказал кучеру ехать дальней дорогой через лес.
Через полчаса поднялась гроза и испуганная арендаторша
