судьба позвала его в Рим. Он попросил у Караффы рекомендательное
письмо и получил два: к кардиналу Аквавива, и к отцу Джорджи.
Чтобы избежать аудиенции у неаполитанской королевы,
саксонской принцессы, он ускорил отъезд: ведь она знала, "что моя
мать была в Дрездене".
Он уже знал силу предрассудков. Страх осмеяния преследовал
его, как и многих других юмористов, которые лучше знают, как
смешны могут быть люди.
От одного насмешливого взгляда донны на свой новый костюм
Казанова потерял все самообладание и весь вечер просидел,
проглотив язык. Этот замечательный проходимец, который всю жизнь
в любом обществе чувствовал себя как дома (но нигде дома не был),
признается читателям, что в любом обществе ему было не по себе,
когда кто-нибудь пристально его разглядывал. Таким неуверенным
был человек, построивший всю свою карьеру на наигранной
уверенности.
Дон Антонио подарил ему золотые часы, доктор Дженнаро Поло
среди непрерывного смеха - шестьдесят дукатов, его сын Паоло -
обещание вечной дружбы. У почтовой кареты "их слезы смешались с
моими".
В почтовой карете он нашел господина лет сорока-пятидесяти,
который на неаполитанском диалекте болтал с двумя красивыми
молодыми дамами, отвечавшими ему на римском диалекте. Казанова
молчал пять часов подряд.
В Капуе по старому итальянскому обычаю все четверо получили
одну комнату с двумя постелями. Неаполитанец объявил, что будет
иметь честь спать в одной постели с господином аббатом. Казанова
с серьезной миной ответил, что господин может делать все по
своему желанию. Дамы засмеялись: Казанова ответил лучше. Он
увидел в этом хороший знак. К чему? Так быстро бежали его мысли к
единственной цели. Кучер шепнул ему, что адвокат Кастелли едет с
женой и невесткой.
В Террачине они получили три постели, жена адвоката, спавшая
с сестрой на средней постели, лежала на расстоянии протянутой
руки от постели Казановы. Весь день он шутил со всеми и смеялся.
Но как только он отважился скользнуть к ним в постель, она встала
и легла с мужем. Ревнивый Казанова на следующий день дулся на
нее. В Сермонетте, идя к обеду, она взяла его под руку. Адвокат и
невестка следовали в отдалении. Казанова и супруга объяснились
намеками, он поцеловал ее руку, а когда она засмеялась - ее губы,
пьяный от счастья.
В Велетри, где кишели солдаты, они получили комнату с
альковом для дам и с отдельно стоящей постелью. Когда адвокат
захрапел, Казанова направился в альков, но адвокат проснулся и
начал его искать, заснул снова и полчаса спустя повторил ту же
игру при новой попытке Казановы.
Вдруг они услышали ружейные выстрелы, шум на лестнице, крики
на улицах, в дверь застучали. Адвокат затряс Казанову, испуганно
говоря: "Что такое?" Дамы громко просили света. Казанова
перевернулся на другой бок. Адвокат выбежал из комнаты за светом.
Казанова запер дверь, защелкнув замок так, что его нельзя было
открыть без ключа. Чтобы успокоить дам, он пробрался в альков и
уже было начал использовать удобный случай, так как у супруги
нашел лишь слабое сопротивление, но вдруг от тройной тяжести
постель развалилась. Тут постучал адвокат. Сестра побрела к
двери. Казанова, уступив просьбам супруги, нащупал дверь и
закричал, что нужен ключ. Когда адвокат ушел за ключом, Казанова
перед дверью дерзнул схватиться с обоими, и был немилосердно
отвергнут одной, но весьма дружественно принят другой. Наконец
заскрипел ключ, все трое пошли в свои постели, адвокат вошел со
светом и с облегчением засмеялся, когда увидел дам в
развалившейся постели.
Он позвал Казанову посмотреть на беспорядок и рассказал, что
немецкие солдаты напали в местечке на испанские войска, что
привело к обмену пулями. Все уже было тихо. Адвокат поблагодарил
Казанову за хладнокровие и улегся рядом с ним.
(Нападение на Велетри произошло на самом деле, однако в
другом году, чем нападение Казановы на супругу адвоката, из чего
многие критики заключили, что он приделал исторические украшения
к эротическому приключению, которое либо запомнилось ему не таким
приятным, либо было хуже на самом деле. По своему обыкновению,
рассказывая историю, он бросил на нее сияющий глянец.)
За завтраком сестра дулась, а супруга смеялась. Казанова
насмешливо называл адвоката папашкой, пророчил ему сына, а сестре
прекрасной Лукреции делал множество комплиментов с намеками; она
ехала в Рим, чтобы выйти замуж за служащего банка Святого Духа,
адвокат ехал на процесс, Лукреция, бывшая замужем уже два года,
ехала к матери, в чьем доме они остановятся и куда пригласили
Казанову.
В Риме Казанова остановился в гостинице на площади Испании.
Наконец он был в Риме, восемнадцатилетний, с рекомендательными
письмами, украшениями, опытом, хорошо снабженный одеждой, так
себе - деньгами, свободный, в возрасте когда каждый пытается
построить свое счастье, даже если имеет только приятное выражение
лица. Он чувствовал себя способным ко всему. В Риме каждый из
ничего мог достичь всего.
Конечно, говорит старый Казанова, каждый должен "быть в Риме
хамелеоном, протеем, Тартюфом, непроницаемым комедиантом, должен
поступать подло, все скрывать и в страшном пекле выглядеть
холодным". Кто презирает лицемерие, должен ехать в Англию,
считает Казанова.
Он разыскал отца Джорджи, врага иезуитов, которые устроили на
него покушение. Патер пригласил заходить регулярно, чтобы все
объяснить, советовал больше молчать в кофейнях, учить французский
и не ходить к кардиналу Аквавиве в костюме франта.
Дон Гаспаро Вивальди, которому Казанова принес
рекомендательное письмо от дона Антонио Казановы, по его
поручению отсчитал сто римских дукатов. Казанова "не мог их
отклонить, да и не хотел". Римляне и чужаки ругали в кофейнях
папу и иностранные войска дерзко, как нигде, и в постный день ели
мясо. Римляне боялись только инквизиции, как парижане своих
lettres de cachet.
1 октября 1743 года Казанова впервые в жизни побрился и
отметил в воспоминаниях день и час.
Кардинал Аквавива осмотрел его и не прочитав
рекомендательного письма отправил к аббату Гама.
Траяно Аквавива из старой неаполитанской семьи был тогда
сорока семи лет и уже двенадцать лет кардиналом, самым
могущественным и великолепным господином в Риме и, как писал
Шарль де Броссе, "un grand debrideur des filles" (большим
любителем девушек), был директором испанских дел при курии,
владел епископатом Монреаля и другими большими доходами.
Аббат Гама, веселый сорокалетний португалец, сказал Казанове,
что он будет жить в Испанском дворце и обедать вместе с
двенадцатью аббатами, сплошь секретарями. Для занятий французским
он рекомендовал адвоката Далакуа, живущего напротив палаццо ди
Спанья. Домоправитель выплатил ему содержание за три месяца,
шестьдесят талеров, и показал, где входная дверь. Лакей провел
в отведенную красивую комнату на третьем этаже.
Однажды утром после мессы Казанова встретил молодого
человека, который вместе с ним брал уроки у Далакуа и ухаживал за
его красивой дочерью Барбарой, часто заменявшей отца.
В крытой галерее близлежащего монастыря молодой человек
рассказал, что уже шесть месяцев любит Барбару, уже три месяца
обладает ею, но пять дней назад Далакуа застал их в постели, его
выгнал, а дочь запер. Написать он ей не может, к мессе она не
пришла ни разу. Он не может к ней посвататься, у него нет
доходов, у нее тоже нет ничего. Казанова посоветовал забыть ее.
На мосту через Тибр юноша подозрительным образом уставился в
поток.
На другой день Барбара, уходя после занятий, уронила письмо.
Казанова поднял, оно предназначалось любовнику. Он решил, что на
следующий день вернет письмо, но она не пришла. Однако в своей
комнате он нашел любовника, образ подлинного горя, и отдал ему
письмо. Из сентиментальности он совершил первую ошибку. Любовник
попеременно целовал то Казанову, то письмо, и попросил передать
совершенно невинный ответ. Так Казанова стал postillon d'amur
(почтальоном любви).
В воскресенье Казанова повел свою Лукрецию с семейством на
прогулку к вилле Лудовичи. Перед обедом они гуляли в саду.
Адвокат сопровождал тещу, Анжелика - жениха, Лукреция взяла под
руку Казанову.
Он признался: "Ты первая женщина, которую я люблю".
"В самом деле? О, несчастье, ты меня покинешь! Ты - первая
любовь моего сердца."
Они сели на траву и поцелуями стирали слезы друг друга. "Как
сладки слезы любви!", вздыхает старый Казанова.
Она лежала перед ним "в восхитительном беспорядке". Он
спросил, не подозревает ли кто об их любви?
Муж - конечно нет, мать - может быть. Анжелика знает все с
тех пор, как постель развалилась под ними, и жалеет ее. Без него
Лукреция никогда не узнала бы настоящей любви. К супругу она
чувствует лишь ту любезность, к которой ее обязывают супружеские
узы.
Все утро они сотни раз говорили друг другу, как велика их
любовь и как она обоюдна.
После еды они снова ходили парами в лабиринте виллы
Альдобрандини. Ему казалось, что он видит Лукрецию в первый раз.
Ее глаза сверкали любовью к жизни. "Бессознательное желание
привело нас в уединенное место." Посреди широкой лужайки за
густыми кустами высоко росла трава. Они окинули взглядом большую
открытую лужайку, которую не мог незаметно пересечь даже заяц.
Пешком до них нельзя было дойти даже за четверть часа.
Безмолвно они совлекли друг с друга все покровы. Они любили
друг друга два часа подряд. В едином порыве под конец они
радостно воскликнули: "Любовь! Благодарю тебя!"
Смешно, что Казанова хуже всего пишет там, где изображает
любовь, острое и краткое наслаждение или (иногда) любовь
продолжительную. Тогда он хватается за первые попавшиеся фразы.
Он теряет всю наглядность. Его язык становится сдавленным.
Возможно, разумеется, что эти места были в оригинале ясными и
прозрачными, а мы читаем только плохую перезапись добродетельного
обработчика.
Возвращаясь, Лукреция и Казанова провели два сладких часа
визави в двухместной коляске. Они вызвали природу на соревнование
и должны были прервать пьесу перед заключительным актом уже в
Риме. ("Я вернулся домой немного уставшим.")
Далакуа был болен, и две недели подряд уроки французского
давала Барбара. Казанова открыл в себе новое чувство к юным и
красивым девушкам: сострадание. Он начал побаиваться любовной
истории Барбары. Но было поздно.
По совету своего кардинала как-то утром он поехал в
Монте-Кавальо, летнюю резиденцию папы, и вошел в комнату, где в
одиночестве сидел Бенедикт XIV - Просперо Ламбертини, друг
литературы. Казанова поцеловал крест на туфле его преосвященства.
"Кто ты?", спросил Бенедикт. "Я слышал о тебе. Как ты попал в
дом такого высокопоставленного кардинала?"
И вот Казанова уже посреди рассказа, у папы от смеха
выступают слезы, а Казанова все рассказывает одну историю за
другой так живо, что святой отец просит его приходить снова и
дает ему разрешение читать любые запрещенные книги (к досаде
Казановы лишь устное).
Во второй раз он увидел папу на вилле Медичи, Бенедикт
подозвал его, с удовольствием слушал его остроты, и освободил
(опять устно) от запрета скоромной пищи во все постные дни.
В конце ноября жених Анжелики пригласил всю семью и Казанову
в свой дом в Тиволи. Лукреция сумела устроить так, что вместе с
сестрой Анжеликой они провели ночь в комнате рядом со спальней
