постель, намылила его ноги, но простерла свои прекрасные усилия
немного дальше чем следует, что вызвало в нем сладострастное
чувство, которого еще никогда не было, потому что она не делала
этого раньше.
Он почувствовал себя виноватым и сокрушенно попросил у нее
прощения. Такого она не ожидала. Она мягко сказала, что сама
виновата и больше не будет так делать.
Тогда Джакомо отчетливо понял, что нарушил законы
гостеприимства и обманул доверие семьи; только женитьбой он
сможет искупить свое преступление, конечно если Беттина захочет
взять в мужья такого развратника.
Таким невинным был когда-то Казанова.
Беттина его больше не навещала, и он догадался, что она любит
его, и написал ей, чтобы смягчить муки ее совести и воодушевить
ее любовь. Но она не пришла.
Однажды, когда сапожник и его ученый сын уехали в деревню к
умирающему двоюродному брату, Джакомо попросил, чтобы Беттина
навестила его ночью, он оставит дверь открытой. Напряженно он
ждал ее в темноте. Снег бился в окно. За час до рассвета он в
носках спустился по лестнице. Вдруг ее дверь открылась. Оттуда
выскочил Кордиани и так ударил его в живот, что Джакомо согнувшись
упал на снег через распахнувшуюся входную дверь. Когда Джакомо
снова подбежал к двери Беттины, та была заперта. Залаяла собака.
Джакомо побежал в свою комнату и униженный лег в постель. Он
хотел отравить Кордиани или Беттину, или донести на них ее брату.
Но мать Беттины вдруг закричала, что ее дочь при смерти.
У постели Беттины Джакомо нашел всех домочадцев.
Полуобнаженная, она била руками и ногами. Наконец пришли врач и
акушерка. Они констатировали судороги.
В сумочке Беттины, которую он бесцеремонно обыскал, Джакомо
нашел записку Кордиани, что он как обычно придет ночью. Джакомо
понял, что его предают.
Мать Гоцци думала, что Беттину заколдовала старуха-служанка.
Доктор Гоцци надел облачение и перед постелью Беттины заклинал
дьявола. Врач повторил, что у Беттины судороги, и недовольный
ушел. Вдруг Беттина стала произносить латинские и греческие
слова. Тут все поняли, что она в самом деле одержима бесом. Мать
привела старого уродливого капуцина, который был знаменитым
экзорцистом. Но Беттина лишь издевалась над ним. На другой день
пришел второй заклинатель дьявола, тридцатилетний доминиканец,
красивый, как Аполлон, но печальный. Про патера Манция ходил
слух, что он обуздывает каждую одержимую женщину.
Он побрызгал на нее святой водой. Она, увидев
красавца-мужчину, зажмурилась в ожидании. Патер надел ритуальное
облачение и столу, положил святую реликвию на нагую грудь
Беттины, призвал присутствующих преклонить колени и полчаса
молился. Затем он попросил оставить его наедине с одержимой
девушкой. Дверь оставалась приоткрытой. Но кто отважился бы их
потревожить? Три часа подряд царила глубокая тишина.
В полдень монах созвал семейство. Беттина лежала тихая и
чуть-чуть утомленная. Заклинатель дьявола сказал, что он надеется
на лучшее.
В воскресный полдень все семейство ушло в церковь. Лишь
Джакомо, поранивший ногу, остался лежать в постели. Вдруг вошла
Беттина, села не постель и спросила, не сердится ли он на нее. Он
вернул ей взятую когда-то предательскую записку Кордиани и обещал
хранить ее тайну. И тут Джакомо разразился очень длинной речью,
что он не любит ее больше, и что если она соблазнила Кордиани,
как и его, то по меньшей мере не должна делать Кордиани
несчастным.
Беттина возразила, что это Джакомо ее соблазнил, что она
ненавидит Кордиани, который с чердака просверлил дыру в потолке
Казановы, все подсмотрел и грозил, что расскажет брату и
родителям, если она не проделает с ним то, что делала с Джакомо.
Поэтому она не могла больше приходить к Джакомо, и чтобы
задержать Кордиани должна была раз в неделю ночью говорить с ним
через дверь. В ту роковую ночь Кордиани все время уговаривал ее
сбежать с ним в Феррару к его дяде и там пожениться. Если бы она
отдалась Кордиани, то он через час ушел бы удовлетворенный, но
лучше ей умереть, сказала она, и начала плакать.
Джакомо был растроган, но не убежден. Беттина печально
взглянула на него и сказала, плача: "Ах, я бедная и несчастная!"
После обеда служанка сообщила, что у Беттины лихорадка, ее
постель перенесли в кухню. Джакомо расценил это как новую злую
шутку. Но на четвертый день у Беттины выступили оспины. Только
Джакомо, у которого уже была оспа, осмелился остаться с ней. Хотя
болезнь ее сильно обезобразила, он перенес свой стул и стол к
постели Беттины. На девятый день она получила причастие, на
двенадцатый ожидали ее смерти. Никто не ухаживал за ней, кроме
Джакомо. Она лежала в поту и грязи - никто не осмеливался мыть
ее. Она выглядела ужасно, но вызывала у него чистую нежность. Он
любил ее как никогда. "Сердце человека - это бездна", говорит
Казанова.
До пасхи она не могла встать с постели. С той поры три оспины
остались на ее лице. Она выздоровела. Они любили друг друга, но
оставались в границах. Потом он очень сожалел об этом; она вышла
замуж за сапожника, который растратил ее приданное и бил ее, пока
брат не забрал ее обратно.
Когда в 51 или в 52 года Казанова разыскал своего старого
учителя, он нашел Беттину смертельно больной старухой, которая
умерла через двадцать четыре часа после его появления.
Она была первой в галерее его возлюбленных. Он прожил с ней
дольше, чем с какой-либо женщиной позднее, хотя и "не сорвал ее
цветка" - как он (или его издатель) написал на поэтическом языке
старомодных развратников.
Казанова пишет, что Беттина представлялась ему чудесной, как
героини романов. Из романов она заимствовала свою психологию,
говорит он, и советует читать хорошие романы. Это сложное
любовное приключение ранней молодости, пишет он, было хорошей
школой для него, однако всю жизнь женщины водили его за нос, и
даже ближе к 60 он хотел жениться в Вене на легкомысленной особе.
Казанова подробно изображает истерию Беттины и даже называет ее
помешанной на мужчинах. Она наполовину совратила его и плохо
кончила.
На пасху 1737 Дзанетта возвратилась из Санкт-Петербурга в
сопровождении знаменитого арлекина. В Падуе она пригласила сына и
его учителя на ужин в гостиницу и подарила Беттине рысью шкуру, а
Гоцци - шубу.
Через шесть месяцев она снова вызвала сына и учителя в
Венецию перед отъездом в Дрезден в придворный театр и, конечно, в
объятия Августа III, тогдашнего курфюрста Саксонии и короля
Польши, большого любителя комедии и комедианток. Контракт
Дзанетты в театре был пожизненным. Сыну Дзанетто, которого она
взяла с собой, было восемь лет и он горько плакал при прощании,
тогда как его брат Джакомо равнодушно расстался с Дзанеттой и
Дзанетто.
После прощания с матерью Казанова возвратился в Падую. Вскоре
он поступил в университет, где завел дружбу с известными, а мы
скажем - дурнейшими, студентами: игроками, пьяницами, кутилами,
драчунами и развратниками. В таком обществе он научился держаться
свободно. Вскоре он начал играть и делать долги. Его опыт с
Беттиной предостерег его от дурных женщин. Чтобы уплатить долги,
он заложил и продал все что имел, и написал бабушке просьбу о
новых деньгах. Легкая на подъем, она приехала и забрала его в
Венецию.
Доктор Гоцци на прощание "весь в слезах" подарил ученику
реликвию, которая Джакомо "и в самом деле спасала в большой
нужде, когда он относил ее в ломбард - она была оправлена в
золото".
Впрочем, в университете ему пришлось много выучить, много
прочесть, много увидеть. Наряду с чужими городами и женщинами он
везде и всегда изучал старые и новые книги, и любил их, и со
своей замечательной памятью из каждой что-нибудь да помнил. Его
жажда знания и истины всегда была так велика, как и его голод по
жареной и по нарумяненной плоти. Уже в молодые годы он был ученым,
свободно цитировал классиков, знал Горация наизусть и всегда
выглядел сведущим.
Глава третья
Господин аббат
O utinam Possem Veneris
languecare motu dum moriar
Ovid.
В пятнадцать лет Казанова увидел родной город Венецию словно
впервые. Тысячелетняя патрицианская республика жила в зеркальном
свете ушедшего величия. Еще дож надевал тиару на голову и
торжественно брал в жены море. Но море уже слушало новых господ и
торговля Венеции угасала.
На каждом углу стояла церковь, но прихожане приходили с игры
и шли на разврат. Более четырехсот мостов было простерто через
сто пятьдесят каналов. Город на сотне островков посреди лагуны в
четырех километрах от материка был кипучим предместьем Европы.
Шулеры в масках встречались здесь с настоящими королями.
Художники и матросы были замечательно живописны. На всех улицах и
во всех театрах играли импровизированные комедии. Не только в
ложах играли в азартные игры, но и в салонах, казино и кофейных
домиках. Весь мир казался влюбленным.
С фальшивыми окнами, с бесчисленными причалами и гондолами, с
никуда не ведущими переулками, с неожиданно открывающимися
кулисами, с беззвучно закрывающимися потайными дверцами, с
тысячами балконов и сотнями тайных ходов Венеция была раем
авантюристов и влюбленных. Каждые полгода устраивали карнавал.
Sior maschera (господин в маске)- звали дожа, sior maschera -
гондольера.
От церковного алтаря на площадь Риальто, от святыни к
проституткам, с запада на восток, с маскарада под свинцовые крыши
тюрьмы всегда был только шаг. Лестница Гигантов вела к месту
флирта. Траты на искусство были колоссальны, как и любовь к
жизни.
В самой реакционной из республик Европы, где бедность и
богатство шествовали неприкрыто и локтями задевали друг друга,
Казанова был никем и ничем, внук вдовы сапожника, наследник
умершего танцора, сын комедиантки, уехавшей заграницу.
В соборе святого Марка патриарх творил отлучения, на площади
танцевал народ. В театральных ложах пировали аббаты с женами
аристократов и дочерьми плебса. Панталоне проказничал, Арлекино
хихикал. Карло Гоцци писал сказки, Карло Гольдони поставил две
сотни комедий. Гондольеры пели песни на слова Тассо и Ариосто.
Сладострастие шествовало обнаженным и под маской. Сладострастие
изображал Джамбаттиста Тьеполо. Бальдассари Галуппи смеялся над
ним в семидесяти комических операх. Сладострастие звучало из
открытых дверей церкви в тающих мелодиях церковных хоров, днем и
ночью лилось в баркаролах, разносящихся над водой. В Венеции
Гендель и Глюк писали оперы. Моцарт шел на карнавал.
О небесных голосах венецианских певцов мечтали Гете и Руссо,
чья Джульетта вероятно была той, что обменивалась с Казановой
рубашками, панталонами и поцелуями. Месье де Брос грезил о земной
любви венецианских монахинь. Каналетто, Гуарди и Лонги изображали
венецианские дворцы и обычаи, тающие краски вечеров и
"felicissima notte" (счастливейшей ночи) этого нептунического
города.
Джакомо вернулся из Падуи на краешке юбки своей бабушки.
Желая стать врачом, он изучал ненавистную юриспруденцию, потому
что мать и опекун хотели определить его в адвокаты. Но бабушка
желала чтобы он стал проповедником. Поэтому священник Тозелло дал
ему должность в своей церквушке Сан Самуэле, где когда-то его
окрестил. Патриарх Венеции, бывший матрос, принял его постриг.
Через двенадцать месяцев Казанова принял четыре нижних
