пятидесятицентовым паром Мы попрощались, и вместе с бродягой-оки я взошел на
паром, причем заплатил за него, в знак благодарности за свое потрясающее
везение в дороге, и даже отсыпал ему пару горстей орехов с изюмом, которые
он жадно сгрыз, так что я поделился с ним еще салями и сыром.
Пока он сидел в главном отсеке, а паром отчаливал, я поднялся на палубу
- врубаться, наслаждаться моросящим холодным дождиком и Пьюджет-Саундом. До
Порт-Сиэтла плыть предстояло час; за поручнем я нашел заначенную кем-то и
прикрытую журналом "Тайм" водку, полпинты, да и не заметил, как выпил ее;
достал из рюкзака теплый свитер, поддел под непромокаемую куртку и в полном
одиночестве расхаживал по умытой туманом палубе в каком-то диком лирическом
восторге. Внезапно я понял, что Северо-запад неизмеримо круче, чем я себе
представлял по рассказам Джефи. По всему горизонту на многие мили
громоздились невероятные горы, упираясь в разорванные облака, гора Олимпус,
гора Бейкер, громадная оранжевая лента во мгле под простирающимися к Тихому
океану небесами, ведущими, я знал, к Хоккайдо, к Сибири, к бескрайним
заброшенностям мира. Присев у капитанской рубки, я слушал, как внутри
по-марк-твеновски переговариваются шкипер и рулевой. Впереди в сгустившемся
сумеречном тумане светилась надпись: "Порт Сиэтл". И тут все, что
рассказывал мне Джефи о Сиэтле, стало просачиваться в меня, как холодный
дождь: теперь я уже не просто думал об этом, а видел это и чувствовал. Сиэтл
в точности соответствовал рассказам Джефи: сырой, громадный, лесной, горный,
холодный, бодрящий, будоражащий. Паром ткнулся в причал на Аляскан-Уэй, и я
сразу же увидел тотемные столбы в старых лавчонках и древний стрелочный
паровозик образца 1880 года с заспанными кочегарами, пыхтящий вдоль берега,
туда-сюда, словно выкатившийся из моих собственных снов, старинный
американский кизи-джонсовский локомотив, я такие только в вестернах видел,
но он пахал вовсю, таская вагончики в дымной мгле волшебного города.
Я немедленно отправился в хорошую чистую гостиницу на скид-роу, "отель
Стивенс", снял комнату на одну ночь, принял горячую ванну и хорошенько
выспался, а наутро, побрившись, вышел прогуляться по Первой Авеню и
совершенно случайно набрел на магазины "Доброй воли", где продавались
отличные свитера и красное теплое белье, а потом прекрасно позавтракал с
пятицентовым кофе в утренней торговой толпе, под синим небом с несущимися
облаками, под шум Пьюджет-Саунда, искрящегося, танцующего вокруг старых
причалов. Настоящий Северо-запад! В полдень, радостно упаковав в рюкзак
новые шерстяные носки, банданы и так далее, я выписался из гостиницы, прошел
несколько миль пешком до шоссе 99 и со многими короткими пересадками успешно
двинулся вперед.
Вот на северо-востоке показались Каскады - невероятные пики,
искореженный камень, заснеженные просторы, - сильное зрелище. Дорога бежала
по сонным плодородным долинам Стилаквамиша и Скэджита, богатые черноземные
долины с фермами и пасущимися коровками на могучем фоне заснеженных гор. Чем
дальше на север, тем выше горы, так что под конец я уже начал побаиваться. В
числе прочих подвез меня один парень, с виду аккуратный очкарик-адвокат на
старомодной машине, но оказалось, это знаменитый гонщик Бэт Линдстром, а в
старомодную колымагу вмонтирован новенький мотор, позволяющий выжимать сто
семьдесят миль в час. Он лишь слегка намекнул на это, проскочив на красный
свет, так что я услышал глубокий мощный рев двигателя. Потом был лесоруб,
который, как выяснилось, знаком с лесниками в тех краях, куда я направлялся:
он сказал, что долина Скэджита уступает по плодородию разве что долине Нила.
Он высадил меня на шоссе 1-Г, узкой дорожке, которая вывела на 17-А, - та
уже внедрялась в самое сердце гор и заканчивалась тупиком, уже как грунтовая
дорога, на дамбе Дьябло. Да, теперь я оказался в настоящих горах. Меня
подвозили лесорубы, фермеры, старатели с урановых рудников, с ними я доехал
до последнего большого города долины Скэджита, Сидро Вулли, города
сельскохозяйственной торговли, и выехал из него, а дорога все сужалась, все
извилистее крутилась среди скал, и Скэджит, который мы пересекали по шоссе
99 как полноводную неторопливую реку, отороченную заливными лугами,
превратился в чистый поток растаявшего снега, клокочущий среди скользких
коряг. По обеим сторонам дороги выросли утесы. Снежные вершины исчезли из
виду, но присутствие их ощущалось все сильнее.
32
В старой таверне за стойкой я увидел дряхлого старика, который еле мог
пошевелиться, чтобы налить мне пива, и подумал: "Уж лучше умереть в ледяной
пещере, чем вот так коротать вечный вечер в пыли и потемках". Типичная
деревенская парочка высадила меня у продуктовой лавки в Соке, и на последнем
перегоне за рулем оказался местный нарушитель спокойствия, подвыпивший,
чернявый, с длинными баками, он умел играть на гитаре, не сбавлял скорость
на поворотах и лихо затормозил у летящей пыльной стоянки лесничества
Марблмаунт. Вот я и дома.
Помощник лесника стоял и смотрел на нас.
- Это ты Смит?
- Ага.
- А это чего, друг твой?
- Да нет, просто подвез.
- Одурел что ли превышать, тут государственная собственность.
Я прикусил язык. Вот так-то, больше я не свободный бхикку, по крайней
мере до следующей недели, пока не доберусь до своего высотного убежища.
Целую неделю пришлось провести в школе пожарных, все в касках, надетых прямо
или лихо сдвинутых (как у меня), мы копали траншеи в мокром лесу, валили
деревья и тушили маленькие учебные пожары, причем я встретился со старым
лесником, а когда-то логгером Берни Байерсом, тем самым, чьему гулкому
"лесорубному" голосу смешно подражал Джефи.
Мы с Берни сидели в его грузовике, в лесу, и говорили о Джефи. "Что ж
он сам-то не приехал, как не стыдно. Он у нас был лучшим наблюдателем и,
ей-Богу, лучше всех работал на расчистке тропы. Всегда такой бодрый, готов
лазить и лазить сколько угодно, и не унывает, да, лучшего парня я не
встречал. И никого не боялся: всегда скажет, что думает. Вот это я люблю:
когда перестанут люди говорить, что думают, тут мне и на покой пора,
заберусь на самую верхотуру, да где-нибудь там в сарайчике и сдохну. Кстати,
Джефи, куда б его ни забросило, сколько б он лет ни прожил - всегда будет
молодцом". Берни было за шестьдесят, и говорил он о Джефи по-отечески.
Вспомнили его и другие парни, все удивлялись, почему он не приехал. В тот
вечер, на сороковую годовщину работы Берни в лесничестве, ребята преподнесли
ему подарок - новенький кожаный ремень. Старине Берни постоянно не везло с
ремнями, так что он подпоясывался какой-то веревкой. Тут он затянулся новым
ремнем и сказал что-то смешное насчет того, что теперь особо не разъешься, и
все захлопали и закричали "ура".
Я решил, что Берни и Джефи - лучшие из всех, кто когда-либо работал в
этих краях.
После занятий в школе пожарных я бродил по горам за лесничеством или
просто сидел на берегу Скэджита, скрестив ноги, с трубкой и бутылкой вина,
вечерами и лунными ночами, пока другие ходили по пиву на местные карнавалы.
У Марблмаунта Скэджит был чисто-зеленым бурлящим потоком растаявшего
снега; вверху окутанные облаками кроны тихоокеанских северо-западных сосен,
еще выше маячили горные пики, тоже укрытые облаками, сквозь которые нет-нет
да и проглядывало солнце. Стремительный поток чистоты у моих ног - это была
их работа, работа спокойных гор. Солнце сверкало на перекатах, цеплялись за
берег упрямые коряги. Птицы рыскали над водой в поисках тайно улыбавшейся
рыбы, - изредка, выскочив из воды и изогнувшись серебряной аркой, рыба вновь
ныряла в глубину, и лазейку, куда она ускользнула, поспешно смывало бегущей
водой. Со скоростью двадцать пять миль в час неслись по течению бревна и
коряги. Я так понял, что, если попробовать переплыть эту довольно узкую
речку, снесет на добрых полмили вниз. Волшебная речная страна, пустота
золотой вечности, ароматы мха, коры, веток, глины, вся эта кажимость перед
глазами, журчащая, бурлящая и вместе с тем спокойная и нескончаемая,
заросшие деревьями холмы, пляшущие блики солнца. Я смотрел вверх, и облака
представлялись мне лицами отшельников.
Сосновым ветвям, видимо, нравилось плескаться в воде. Деревья на
вершинах с удовольствием кутались в серый туман. Пронизанные солнцем листья
трепетали на северо-западном ветерке и, казалось, родились, чтобы
радоваться.
Нетронутые снега на горизонте казались теплыми и уютными. Во всем была
разлита какая-то вечная отвязанность и отзывчивость, выше истины, выше синей
пустоты пространства. "Будда ты мой, как могуче терпение гор", - произнес я
вслух и отхлебнул вина. Было прохладно, но выглядывало солнце, и пень, на
котором я сидел, становился жаркой плитой. А когда я возвращался к тому же
пню лунной ночью, мир был похож на сон, на фантом, на пузырь, на тень, на
исчезающую росу, на вспышку молнии.
Наконец пришла пора собираться в путь, на мою гору. В местной
продуктовой лавочке я накупил припасов на сорок пять долларов в кредит, все
это мы с Хэппи, погонщиком мулов, закинули в грузовик и двинулись вверх по
реке к дамбе Дьябло. Скэджит все сужался, теперь это был уже настоящий
горный поток, он скакал по камням, принимая в себя низвергающиеся с
густолесных берегов ручьи, становясь все более крутым и буйным. В девяностых
годах прошлого века в этих краях свирепствовала золотая лихорадка, старатели
проложили тропу меж гранитных скал вдоль ущелья от Нью-Хэлема туда, где
сейчас озеро Росс, последняя дамба, и испещрили своими метками берега ручьев
Рубинового, Гранитного и Каньонного, застолбив там множество участков, так и
не окупившихся. Теперь большая часть этой тропы все равно оказалась под
водой. В 1919 году в верховьях Скэджита и во всей округе моей горы, пика
Заброшенности, разразился небывалый пожар, два месяца бушевал он, так что
небо над северным Вашингтоном и Британской Колумбией заволокло дымом и
солнце скрылось из виду. Правительство пыталось бороться, на пожар бросили
тысячу человек в пожарных касках и с насосами, три недели трудились они в
лесничестве Марблмаунт, но лишь осенние дожди смогли остановить пламя, и мне
сказали, что до сих пор на пике Заброшенности и в некоторых долинах
попадаются обгорелые коряги. Потому и название такое: пик Заброшенности.
- Смотри только, - сказал Хэппи-погонщик, забавный дядька в старой, еще
с Вайоминга, обвислой ковбойской шляпе, постоянно крутивший самокрутки и
отпускавший шуточки, - не будь таким, как тот парень, что сидел тут на
Заброшенности за несколько лет до тебя, мы его туда снаряжали, свет не
видывал такого растяпы, привез я его наверх, а он, значит, решил яичницу на
ужин сбацать, кокнул яйцо, да и промахнулся, мимо сковородки, мимо плиты,
прямо себе на ботинок, стоит дурак дураком и не знает, куда деваться; я
уходил, говорю ему: смотри тут особо не гоняй, а он, балда, знай свое: "Да,
сэр, да, сэр".
- Ну, неважно, главное, я хочу остаться на лето один.
- Это сейчас, а посмотрим, что ты запоешь через недельку. Сперва-то все
храбрые. А потом, глядишь, уже начал сам с собой разговаривать. Это еще
ничего, только смотри не начни сам себе отвечать, сынок. - Старина Хэппи
погнал мулов по тропе вдоль ущелья, а я поплыл на катере от дамбы Дьябло к
подножию дамбы Росс, откуда открывались потрясающие горные просторы, широкая
панорама национального парка Маунт-Бейкер вокруг озера Росс, чьи воды
светились до самой Канады. Плавучая база Службы леса на дамбе Росс была
