маши-нально что-то делать, как будто явился надзиратель и перед ним нужно
разыгрывать комедию. Но едва ты не-много поработал, может случиться, что
тебя ждет новое открытие. Тебе вдруг чудится, будто шипенье становится
громче, ненамного громче, конечно, тут можно говорить всегда лишь об очень
тонких различиях, но все же несколь-ко громче, и ухо это ясно улавливает.
Усиление звука кажется его приближением, и еще отчетливее, чем это
уси-ление, прямо-таки видишь его приближающийся шаг. Отскакиваешь от стены,
пытаешься одним взглядом оки-нуть все неожиданности, которые повлечет за
собой это открытие. Возникает чувство, что в сущности жилье ни-когда не было
устроено так, чтобы выдержать нападение, намерение, правда, было, но вопреки
всему жизненному опыту опасность нападения и меры защиты казались очень
далекими, а если и не далекими (это же было бы неправдоподобно!), то по
своему значению гораздо ниже, чем создание обстановки для мирной жизни,
почему ей всюду в жилье и отдавалось предпочтение. Можно было многое в этом
смысле подготовить, не нарушая основного плана, но почему-то это было
непонятным образом упущено. За последние годы мне очень везло, счастье
избаловало меня; правда, я бывал встревожен, но тревога среди счастья ни к
чему не побуждала.
Что следовало бы сейчас предпринять в первую оче-редь - это осмотреть
жилье с точки зрения защиты и всех возможных опасностей, выработать план
перестройки жилья с этой точки зрения и затем сразу же, бодро, как молодой,
приняться за дело. Такова была бы необходимая работа, но для нее, кстати
сказать, слишком поздно. Одна-ко необходимо было бы именно это, а отнюдь не
рытье где попало большого разведочного рва, который преследо-вал бы в
сущности одну цель - направить все мои силы на поиск опасности в нелепом
страхе, что она слишком скоро сама меня настигнет. И я вдруг перестаю
понимать смысл моего прежнего плана. В нем, казавшемся мне рань-ше столь
разумным, я уже не вижу ни капли разумности, я вновь прекращаю работу,
перестаю прислушиваться, я больше не хочу искать новых подтверждений, хватит
с меня открытий, я все бросаю и был бы доволен, если бы удалось хоть
успокоить внутренние противоречивые голо-са. Вновь предоставляю моим ходам
уводить меня, попа-даю во все более отдаленные, которых после своего
возвращения еще не видел, своими скребущими лапами еще не касался и чья
тишина, нарушенная моим появлением, снова опускается на меня. Но я ей не
отдаюсь, я спешу дальше; не знаю, чего я хочу, вероятно, отсрочки. Я
блуждаю, и захожу так далеко, что оказываюсь в лабиринте, и меня тянет
послушать, у самого покрова из мха - вот какая далекая жизнь, в эту минуту
особенно далекая, интересует меня. Я поднимаюсь до самого верха и
прислу-шиваюсь. Глубокая тишина; как здесь хорошо, никто не думает о моем
жилье, у каждого свои дела, не имеющие ко мне никакого отношения; и как я
ухитрился этого добиться! Здесь, под покровом из мха, может быть,
единст-венное место в моем жилье, где я могу напрасно прислу-шиваться в
течение долгих часов. Все соотношения в моем жилье перевернуты: место,
бывшее самым опасным, стало самым мирным, а укрепленная площадка вовлечена в
шум-ную жизнь и ее опасности. Хуже того, и здесь на самом деле нет покоя,
ведь здесь ничто не изменилось, опас-ность, тихая или шумная, все равно, как
и прежде, подстерегает меня над мхом, но я стал к ней нечувствителен, ибо
слишком поглощен этим шипеньем в моих стенах. Но поглощен ли я? Шипенье
усиливается, приближается, я же сначала крадусь по ходам лабиринта, а потом
устраи-ваюсь здесь, наверху, под мхом, словно уже уступил ши-пящему свое
жилье, довольный, что меня здесь, наверху, пока оставляют в покое. Шипящему?
Разве у меня воз-никло новое, определенное мнение относительно причины
шипенья? Ведь скорее всего это - осыпание почвы в канавках, которые роет
мелюзга. Разве не таково мое мне-ние? Его я как будто не изменил. И если это
не прямо связано с канавками, то косвенно - дело все же в них. А если оно к
этому вовсе не имеет отношения, тогда заранее ничего решить нельзя и нужно
ждать, пока, быть может, откроешь причину или она сама откроется тебе.
Правда, можно бы и сейчас заняться всякими предполо-жениями, можно бы,
например, допустить, что где-то да-леко от моего жилья прорвалась вода и то,
что мне кажет-ся свистом и шипеньем, - это плеск воды. Но помимо того, что
я ничего в этом деле не смыслю, почвенные воды, на которые я вначале
натолкнулся, были тут же отведены мной, и в эту песчаную почву они не
вернулись, уже не говоря о том, что звук этот именно шипенье, а никак не
плеск. Но напрасны все призывы к спокойствию, фанта-зия не останавливается,
и я, кажется, начинаю верить- бесполезно отрицать это перед самим собой,-
что шипенье исходит от животного, притом не от нескольких и мел-ких, а от
одного-единственного и крупного. Многое гово-рит против такого
предположения. Прежде всего то, что шипящий звук слышен повсюду, он всегда
одинаковой силы и, кроме того, раздается неукоснительно и днем и ночью.
Конечно, первой приходит мысль о множестве мел-ких животных, так как при
своих раскопках я неизбежно должен был бы обнаружить их, но ничего не нашел,
остает-ся только допустить существование крупного животного, причем то, что
как будто противоречит такому допущению, делает его непредставимо опасным.
Только потому и я противился этой мысли. Теперь я отказываюсь от такого
самообмана. Уже давно посещает меня догадка, что звук этот именно и слышен
даже на большом расстоянии по-тому, что животное работает неистово, оно с
такой быстротой продирается сквозь землю, с какой гуляющий идет по пустынной
аллее, земля еще дрожит от его рытья, даже когда животное уже прошло, и эта
дрожь и звук самой работы на большом расстоянии сливаются воедино, и я, до
кого доносится лишь последний отзвук, слышу его по-всюду одинаково. Влияет
на слышимость также и то, что животное движется не ко мне, поэтому шорох не
меняется; вероятно, существует какой-то план, смысл которого я не угадываю,
я только допускаю, что животное - причем я вовсе не утверждаю, будто оно
знает обо мне, - описы-вает круги и, может быть, уже несколько раз обошло
во-круг моего жилья, с тех пор как я за ним наблюдаю. Трудную загадку задает
мне характер этого звука- то шипенье, то свист. Когда я сам царапаю когтями
землю и роюсь в ней, звуки совсем другие. Шипенье я могу объ-яснить только
тем, что главным орудием животного слу-жат не когти, которыми он, может
быть, только себе под-собляет, а его морда или хобот; они, помимо
чрезвычай-ной силы, также заострены. Одним мощным толчком вон-зает он хобот
в землю и выхватывает большой ком; в это время я ничего не слышу, это и есть
пауза; а затем он втягивает воздух для нового толчка. Это втягивание
воздуха, которое должно сотрясать землю своим шумом не только из-за силы
животного, то и от его спешки, этот шум и доносится до меня в виде легкого
шипения. Однако совершенно непонятной остается его способность работать без
передышки; может быть, коротенькие паузы- это для него крошечная передышка,
но настоящего, большого от-дыха оно себе, видимо, еще не давало. День и ночь
роет оно все с той же силой и бодростью, как будто имея перед глазами спешно
выполняемый план, для осуществле-ния которого у него есть все данные. Что ж,
такого про-тивника я не мог ожидать. Но помимо его особенностей я теперь
столкнулся с тем, чего должен был, говоря по правде, всегда опасаться, к
чему я должен был заранее подготовиться: кто-то приближается ко мне! Как
могло случиться, что так долго моя жизнь текла тихо и благо-получно! Кто
указывал пути врагам и почему они опи-сывали широкую дугу, обходя мои
владения? Зачем было так долго охранять меня, а теперь вызвать такой страх?
Что значат все маленькие опасности, на обдумывание ко-торых я тратил столько
времени, в сравнении с этой одной? Или я надеялся, что, владея таким жильем,
буду тем са-мым иметь перевес и в силе по сравнению с любым пришельцем?
Именно в качестве хозяина этого огромного и непрочного сооружения я,
конечно, беззащитен против всякой атаки. Счастье владеть им избаловало меня,
уязвимость моего жилья сделала и меня уязвимым, его повреждения причиняют
мне боль, словно это повреждения моего собственного тела. Именно это мне
следовало предвидеть, думать не только о защите самого себя, хотя и к ней я
относился легкомысленно и беззаботно, но и о за-щите моего жилья. Следовало
прежде всего позаботиться о том, чтобы можно было отдельные части его, как
можно больше отдельных частей в случае нападения на них быст-ро засыпать
землей, изолировать их от менее угрожаемых участков, притом такими земляными
массивами и так обе-зопасить, чтобы нападающий даже не подозревал о
суще-ствовании позади них самого жилья. Эти земляные массивы должны были бы
служить не только для того, чтобы скрыть жилье, но главным образом чтобы
засыпать самого врага. Но я не сделал ни малейшей попытки в этом
направлении, ничего, ничего не предпринял, я жил легко-мысленно, как
ребенок, годы зрелости провел в детских забавах, даже мыслями об опасности я
играл и подумать о настоящих опасностях не удосужился. А ведь
предостережений было достаточно.
Однако ничего равного по силе теперешнему не проис-ходило. Впрочем,
когда я еще только начал строить свою нору, случаи в этом роде имели место.
Основная разница заключалась в том, что я только начал строить... Я ра-ботал
тогда, как мальчишка-ученик, еще над первым хо-дом, лабиринт был намечен
лишь в общих чертах, одну маленькую площадку я уже выкопал, но и пропорции и
вы-ведение стен мне еще совершенно не удавались; словом, все еще
существовало в зачатке, это можно было счесть только за пробу сил, я знал,
что, если не хватит терпения, потом легко можно будет все тут же бросить без
особых сожалений. И вот однажды во время передышки - я допу-стил в своей
жизни слишком много передышек,- когда я лежал между кучами земли, я вдруг
услышал далекий шум. По молодости лет я скорее заинтересовался, чем
встревожился. Я прекратил работу и занялся только слушаньем, я беспрерывно
прислушивался, а не побежал на-верх под мох, чтобы там улечься и не быть
обязанным слушать. Тут я хоть слушал. Я хорошо понимал, что кто-то роет
землю, подобно мне, правда, звук был несколько слабее, хотя какое нас
отделяло расстояние - трудно было сказать. Я был насторожен, но спокоен и
хладнокровен. Может быть, я в чужой норе, подумал я, и хозяин проры-вает
путь ко мне. Если бы мое предположение оправда-лось, я, не имея склонности
ни к завоеваниям, ни к агрес-сии, вероятно, ретировался бы и стал строить в
дру-гом месте. Правда, я был еще молод, у меня еще не было жилья, и я мог
оставаться спокойным и хладно-кровным.
Дальнейший ход событий также не принес особых вол-нений, только
уточнить место было нелегко. Если тот, кто там рыл, действительно старался
добраться до меня, ибо услышал, как я рою, то, когда он явно изменил
направле-ние, нельзя было решить, лишил ли я его, прервав работу, всякого
ориентира или это произошло потому, что сам он изменил свои намерения. А
может быть, просто-напросто я ошибся, и он против меня ничего не злоумышлял;
во всяком случае, шум некоторое время еще усиливался, слов-но он
приближался, и я, тогда еще молодой, пожалуй, ни-чего бы не имел против,
если бы землекоп вдруг вышел из земли и встал передо мной; но ничего
подобного не произошло, с определенного момента шум стал ослабевать, он
