укрепленных площадок, я бы этому желанию не уступил, я чувствовал себя
слишком слабым для такой гигантской работы; да, я чувствовал себя слишком
слабым, чтобы осознать до конца необходимость подобной работы, но как-то
утешал себя не менее смутным ощущением, что если обычно этих мер защиты было
бы недостаточно, то в моем случае, как исключение, вероятно, как милость,
потому, что провиде-нию особенно важно было сохранить мой лоб, мою
трам-бовку, сделанного оказалось бы достаточно. И вот у меня есть
единственная укрепленная площадка, но неясные ощу-щения, что одной все же не
хватит, исчезли.
Как бы то ни было, я должен довольствоваться ею, маленькие площадки
никак не могут ее заменить, и вот, когда эта уверенность крепнет, я снова
начинаю все пере-таскивать с маленьких площадок на большую. Пока мне служит
известным утешением то обстоятельство, что те-перь все площадки и ходы
свободны, что на укреплен-ной площадке громоздятся груды мяса и во все
стороны, до самых внешних ходов, разносятся всевозможные запа-хи, из которых
каждый по-своему восхищает меня, причем я издали могу определить любой из
них. Тогда обычно наступают особенно мирные времена, я постепенно переношу
места своих ночлегов все больше внутрь, как бы су-жая круг, окунаюсь в
запахи все глубже, так что однажды ночью вдруг оказываюсь не в силах
переносить их, бро-саюсь на укрепленную площадку, решительно расправ-ляюсь с
запасами, наедаясь до одурения самым лучшим, тем, что я больше всего люблю.
Счастливые, но опасные времена; тот, кто решил бы воспользоваться ими, мог
бы легко и не подвергая себя опасности погубить меня. И здесь снова
сказывается отсутствие второй или третьей укрепленной площадки, ибо
соблазняет меня именно огромное и единственное скопление пищи. Я пытаюсь
вся-кими способами защититься от этого соблазна, ведь рас-пределение запасов
по маленьким площадкам - это мера подобного же рода; к сожалению, она, как
и другие меры, ведет от воздержания к еще большей жадности, которая потом
заглушает рассудок и своевольно изменяет планы обороны в угоду целям
насыщения.
После таких периодов я обычно, чтобы овладеть собой, ревизую свой дом
и, сделав необходимый ремонт, очень часто, хоть и ненадолго, покидаю его.
Быть надолго ли-шенным моего убежища кажется мне слишком суровым наказанием,
но необходимости небольших экскурсий я не могу не признавать. И всякий раз,
приближаясь к выходу, я ощущаю некоторую торжественность. В периоды моей
жизни дома я обхожу этот выход, избегаю даже вступать в последние
разветвления ведущего к нему хода; да и не так легко там разгуливать, ибо я
проложил там целую систему маленьких извилистых ходов; оттуда я начал
строить свое жилье, я тогда еще не смел надеяться, что смогу сделать его
таким, каким оно было намечено в плане, я начал, почти играя, с этого
уголка, и впервые бурная ра-дость труда вылилась в создание лабиринта,
казавшегося мне в то время венцом строительного искусства, а теперь я,
вероятно, справедливо оценил бы его как ничтожную, недостойную целого
стряпню, хотя теоретически она, мо-жет быть, восхитительна: вот здесь вход в
мой дом, иронически заявлял я тогда незримым врагам и уже видел, как все они
задыхаются в этом лабиринте; на самом же деле это слишком тонкостенная
игрушка, которая едва ли устоит перед серьезным нападением или натиском
отчаян-но борющегося за жизнь противника. Нужно ли перестра-ивать эту часть?
Я все откладываю решение, и, вероятно, она останется как есть. Помимо
огромной работы, которую мне пришлось бы выполнить, она была бы и
невообрази-мо опасной. Когда я начал, я мог работать сравнительно спокойно,
риск был не больше, чем где-либо в другом ме-сте, но теперь это значило бы
привлечь почти преднаме-ренно всеобщее внимание к моему жилищу, и, значит,
та-кая перестройка уже невозможна. Меня почти радует, что я отношусь столь
бережно к своему первенцу. А если нач-нется серьезное нападение, то какое
особое устройство входа может меня спасти? Вход может обмануть, увести
нападающего в другую сторону, измотать его, а для этих целей, на худой
конец, пригодится и теперешний. Но на-стоящему, серьезному нападению я
должен противопоста-вить все оборонные качества моего жилья, все силы души и
тела, что само собой понятно. Так пусть останется и вход. У моего жилья так
много навязанных ему природой недостатков - пусть же останется и этот
недостаток, со-зданный моими руками, хоть я и осознал его гораздо по-зднее,
зато совершенно ясно. Однако я не хочу оказать, что этот промах не мучит
меня время от времени, а может быть, и постоянно. И если я при своих обычных
прогулках обхожу эту часть моего жилья, то главным образом пото-му, что вид
ее мне неприятен, что не всегда хочется созер-цать одну из погрешностей
моего жилья, ибо эта по-грешность и так уж чересчур тревожит мой ум. Пусть
ошибка, допущенная там, наверху, у входа, неисправима, но я, пока возможно,
хочу избегать ее лицезрения. Доста-точно мне направиться в сторону выхода, и
хотя меня еще отделяют от него множество ходов и площадок, мне уже кажется,
будто я попал в атмосферу большой опасности, будто моя шкурка утончается и я
скоро лишусь ее, окажусь голым и в это мгновение услышу торжествующий вой
моих врагов. Разумеется, выходное отверстие вызывает такие мысли само по
себе, ибо перестаешь себя чувствовать под защитой домашнего крова; но
особенно меня мучает несо-вершенство входа. И порой мне снится, будто я его
пере-делал, совершенно изменил, быстро, с помощью каких-то гигантских сил,
ночью, никем не замеченный, и теперь он неприступен; сон, во время которого
мне это грезится,- самый сладкий, и когда я просыпаюсь, на моих усах еще
блестят слезы радости.
Итак, муку лабиринта мне приходится преодолевать даже физически, когда
я выхожу, и меня одновременно и сердит и трогает, что я иногда запутываюсь в
собственном сооружении и оно как будто все еще силится доказать мне свое
право на существование, хотя мой приговор давно уже вынесен. А потом я
оказываюсь под покровом из мха, иногда я даю ему снова срастись с окружающей
лесной почвой, и, пока этого не произойдет, не выхожу из жилья, а тогда
достаточно легкого движения головой - и я на чужбине. На этот маленький
рывок я долго не отважи-ваюсь, и если бы мне не надо было снова преодолевать
лабиринт входа, я бы сегодня же отказался от выхода и вер-нулся бы домой. Ну
и что же? Твой дом защищен, зам-кнут в себе. Ты живешь мирно, в тепле, в
сытости, ты хозяин, единственный хозяин множества ходов и площа-док, и всем
этим ты, надеюсь, не намерен пожертвовать, но все же от чего-то надо будет
отказаться; правда, ты упо-ваешь, что снова вернешь утраченное, и все-таки
отважи-ваешься на высокую, слишком высокую ставку. Есть ли для этого
разумные основания? Нет, для такого рода ве-щей не бывает разумных
оснований. И вот я осторожно приподнимаю откидную дверь - и я уже под
открытым не-бом, я бережно спускаю ее и со всей быстротой, на какую
способен, спешу прочь от предательского места.
Но все же я не на воле; правда, я уже не протиски-ваюсь через свои
ходы, а свободно охочусь в лесу, чувст-вую в теле прилив новых сил, для
которых в моем жили-ще, так сказать, нет места- даже на укрепленной
пло-щадке, будь она хоть в десять раз больше. И пища в лесу лучше; правда,
охотиться труднее, успех бывает реже, но результаты во всех отношениях
важнее, всего этого я не отрицаю, умею их оценить и ими насладиться не хуже
всякого другого и, вероятно, даже гораздо лучше, ведь я не охочусь, словно
какой-нибудь бродяга, от легкомыс-лия или отчаяния, а целеустремленно и
спокойно. Да я и не предназначен для свободной жизни и не отдан ей во
власть, ибо я знаю, что время мое отмерено, я не буду безгранично
разгуливать здесь по земле, а когда я захочу и устану от жизни, меня в
известном смысле как бы при-зовет к себе некто, чьему зову я не буду в силах
проти-виться. Поэтому я могу насладиться этим временем полностью и провести
его беззаботно, вернее - мог бы и все-таки не могу. Мои мысли чересчур
заняты моим жильем. Вот я быстро отбежал от входа, но скоро возвращаюсь.
Отыскиваю хорошо укрытое местечко и подсматриваю за входом в мой дом -
теперь уже снаружи - дни и ночи напролет. Пусть назовут это безрассудным,
но это достав-ляет мне невыразимую радость, успокаивает. У меня воз-никает
тогда такое чувство, словно я стою не перед своим домом, а перед самим
собой, словно я сплю и мне удается, будучи погруженным в глубокий сон,
одновременно бодрствовать и пристально наблюдать за собой. Я в известном
смысле как бы предназначен к тому, чтобы видеть при-зраки ночи не только в
беспомощном простодушии сна, а одновременно встречаться с ними реально,
вполне бодр-ствующим и владеющим спокойной способностью сужде-ний. И я
нахожу, что, как это ни странно, мое состояние не так уж плохо, как мне
частенько казалось и, вероятно, снова будет казаться, когда я спущусь в свое
жилище. В этом отношении- хотя, должно быть, и во многих других - мои
экскурсии совершенно необходимы. Конеч-но, как ни тщательно я выбирал место
для жилья по-дальше от движения, это движение, если обобщить наблю-дения
целой недели, все же очень велико, но, может быть, оно такое же во всех
населенных местностях, и, может быть, даже лучше иметь дело с большим
движением, ко-торое вследствие своей силы само себя мчит дальше, чем жить
среди полного уединения и оказаться с глазу на глаз с первым попавшимся,
обстоятельно все обнюхивающим пронырой. Здесь есть множество врагов и еще
больше их сообщников, но они борются друг с другом и, занятые этим,
проносятся мимо моей норы. За все это время я ни разу не видел у самого
входа никого, кто бы что-то высле-живал, не видел - к моему и его счастью,
ибо я, обезумев от страха за свое жилище, вцепился бы ему в горло. Прав-да,
появлялся и такой народ, в чьем соседстве я не решился бы находиться, и едва
я еще издали замечал, что кто-то из них приближается, я вынужден был
бежать- ведь об их отношении к моему жилищу я ничего не мог бы сказать с
уверенностью; но меня успокаивало то, что я скоро возвращался и никого из
них уже не видел, а вход оставался явно нетронутым. Выпадали счастливые дни,
когда я был готов сказать себе, что враждебность мира ко мне, может быть,
кончилась или утихла или что мощь моего жилища вынесет меня из той войны на
уничтожение, которая велась до сих пор. Это жилище защищает меня, быть
может, лучше, чем я мог предполагать или надеять-ся, находясь внутри его.
Дело дошло до того, что у меня иногда возникало ребяческое желание никогда
больше не возвращаться в нору, а поселиться здесь, вблизи входа, провести
остаток жизни, созерцая этот вход, и постоянно напоминать себе - испытывая
при этом счастье,- на-сколько надежно мое жилье и что если бы я укрылся в
нем, как хорошо оно защитило бы меня от всякой опасности. Что ж, от детских
снов мы пробуждаемся, испуганно вздрагивая. Какова же эта хваленая
защищенность? И разве могу я судить об угрожающих мне а доме опас-ностях по
тем наблюдениям, какие делаю здесь, снаружи? И разве моих врагов может вести
верный нюх, когда меня дома нет? Кое-что они чуют, но лишь немногое. А если
чуешь все, то не является ли это очень часто предпосылкой реальной
опасности? Итак, то, что я здесь придумы-ваю, лишь убогие и тщетные попытки
самоуспокоения, и это обманчивое самоуспокоение может навлечь на меня
гораздо более грозную опасность. Нет, не я наблюдаю, как думал, свой сон,
