скорее я сам сплю, а это бодрствует мой погубитель. Может быть, он среди
тех, кто не спеша про-ходит мимо моего жилища и только каждый раз
проверя-ет, как и я, в сохранности ли дверь и ждет ли она их нападения, а
идут они мимо лишь потому, что, как им известно, хозяина дома нет или даже
что он простодушно притаился рядом в кустах. И тогда я покидаю свой
наблюдательный пост, я сыт жизнью на воле, мне кажется, я уже ничему не могу
здесь научиться ни теперь, ни пос-ле. И мне хочется распрощаться со всем,
что вокруг меня, спуститься в мое подземелье и уже никогда не выходить
оттуда, предоставить событиям идти своим путем и не задерживать их
бесполезными наблюдениями. Но мне, из-балованному тем, что я так долго видел
все совершав-шееся над моим входом, мне теперь крайне мучительно выполнять
процедуру, связанную со спуском в подземелье, ибо она уже сама по себе
должна привлечь внимание и мне тяжело не знать, что будет происходить за
моей спи-ной, а потом и над опущенной дверью входа. Я пробую в бурные ночи
быстро сбрасывать вниз добычу, и это как будто удается, но действительно ли
оно удалось - станет ясно, только когда я опущусь сам, вот тогда оно
ста-нет ясно, но уже не мне, а если и мне, то слишком поздно. Поэтому я
решаю воздержаться и не опускаюсь. Я рою- разумеется, в достаточном
отдалении от настоящего вхо-да - временный ров, он не длиннее меня самого и
тоже замаскирован покровом мха. Я заползаю в ров, прикры-ваюсь мхом,
терпеливо жду, иногда произвожу свои рас-четы быстрее, иногда медленнее - в
разные часы дня, затем сбрасываю мох, вылезаю и регистрирую свои
наблю-дения. Я накапливаю самый разнообразный жизненный опыт- положительный
и отрицательный, но ни каких-ли-бо общих правил для спуска, ни безошибочного
метода мне найти не удалось. В результате я еще ни разу не спу-стился по
настоящему входу, и я впадаю в отчаяние, что скоро это все-таки придется
сделать. Я недалек от реше-ния уйти отсюда, продолжать прежнюю безотрадную
жизнь, в которой не было никакой защищенности, а лишь сплошная неразличимая
масса опасностей и, возможно, отдельная опасность была не столь заметна и не
столь страшна, как учит меня сравнение между моим надежным жильем и
остальной действительностью. Конечно, такое решение, вызванное только
слишком долгим пребыванием на бессмысленной свободе, было бы отчаянной
глупостью; жилье еще принадлежит мне, достаточно сделать шаг - и я в
безопасности. И я вырываюсь из тисков всех сомнений и среди беда дня бегу
прямо к двери, чтобы уже наверня-ка поднять ее, но я уже не могу этого
сделать, я миную ее и нарочно кидаюсь в заросли терновника, желая наказать
себя, наказать за вину, которой не ведаю. И тогда я в конце концов вынужден
признать, что все-таки был прав и что спуститься на самом деле невозможно,
иначе я хотя бы на несколько мгновений отдам самое дорогое, что у меня есть,
во власть всех, кто находится вокруг меня - на земле, на деревьях, в
воздухе. И опасность эта вовсе не воображаемая, а очень реальная. Ведь тот,
у кого возникнет охота последовать за мной, может вовсе и не быть настоящим
врагом, это может быть любой простачок, лю-бая противная маленькая тварь,
которая пойдет за мной из любопытства, а потом, сама того не ведая, станет
предводительницей всего мира, восставшего против меня; и даже такой тварью
она может не быть; возможно- и это нисколько не лучше первого, во многих
отношениях это даже самое худшее,- возможно, что врагом окажется кто-нибудь
из моей же породы, знаток и ценитель вырытых нор, один из лесных братьев,
любитель тишины, но ужасный негодяй, который хочет получить жилище, не
тру-дясь. И если бы он сейчас явился, если бы он с помощью своего низкого
вожделения обнаружил вход, если бы он начал поднимать мох, если бы это ему
удалось, если бы только он протиснулся внутрь вместо меня и ушел бы
на-столько далеко вперед, что его зад только мелькнул бы передо мной,- если
бы все это случилось, я бы наконец, разъяренный, забыв обо всех колебаниях,
бросился на него и загрыз, растерзал, разорвал, выпил его кровь, а труп
сунул бы к остальной добыче, но прежде всего- и это главное- я очутился бы
опять в моем убежище и те-перь даже стал бы восхищаться лабиринтом, и прежде
всего мне захотелось бы натянуть над собой покров из мха и отдыхать, как мне
кажется, весь остаток моей жизни. Но никого нет, и я остаюсь наедине с самим
собой. Так как я непрерывно занят трудностями этого предприя-тия,
значительная часть моей боязливости все-таки исчез-ла, я теперь и фактически
не избегаю входа- кружить возле него становится моим любимым занятием,
может даже показаться, что я сам- враг и выслеживаю подхо-дящую минуту,
чтобы успешно вломиться в подземелье. Будь у меня хоть кто-нибудь, кому я
мог бы доверять, кого мог бы поставить на свой наблюдательный пост, тог-да я
спокойно сошел бы вниз! Я бы условился с ним, с тем, кому я доверял бы,
чтобы он внимательно наблюдал за ситуацией при моем спуске и долгое время
после него, а в случае каких-либо признаков опасности постучал бы в покров
из мха, но только в этом случае. Так надо мной все было бы завершено, ничего
бы не осталось, самое большое- доверенное лицо. А разве он не потребует
от-ветной услуги? Не захочет по крайней мере осмотреть мое жилье? Одно это-
добровольный допуск кого-то в мой дом - было бы для меня крайне тягостно. Я
пост-роил его для себя, не для гостей, и думаю - я не впустил бы это
доверенное лицо, даже если бы благодаря ему по-лучил возможность вернуться к
себе, даже этой ценой не впустил бы. Да я бы и не мог впустить его, ведь
тогда пришлось бы ему или войти одному (а это невозможно себе представить),
или мы должны были бы войти вместе, и тогда я лишился бы главного
преимущества, вытекающего из его присутствия, а именно тех наблюдений,
которыми он должен был бы заняться после моего ухода. Да и как доверять?
Разве можно тому, кому я доверяю, глядя в глаза, доверять так же, когда я
его уже не вижу и мы разделены покровом из мха? Относительно легко доверять
кому-нибудь, если за ним следишь или хотя бы имеешь возможность следить;
можно даже доверять издали; но из подземелья, следовательно из другого мира,
доверять в полной мере кому-либо, находящемуся вне его, мне кажется,
невозможно. Впрочем, все эти сомнения не нужны, достаточно понять, что во
время или после моего спуска бесчисленные случайности жизни могут помешать
моему доверенному лицу выполнить свои обязанности, а мне малейшая помеха в
его наблюдениях грозит невообразимыми бедами. Нет, если все это представить
себе, то нечего жаловаться, что я один и мне некому доверять. От этого я не
лишусь ни одного из своих преимуществ, а ущерба, наверно, избегну. И
доверять я могу только себе и своему жилью. Мне следовало об этом подумать
раньше и на случай вроде теперешнего, который меня так тревожит, принять
соответствующие меры. В начале строительства моего жилья я мог бы хоть
отчасти это сделать. Следова-ло так проложить первый ход, чтобы на
достаточном расстоянии друг от друга в моем распоряжении имелись два входа,
так что я, спустившись в первый со всей необходи-мой осмотрительностью,
быстро пробежал бы по первому ходу до второго входа, слегка сдвинул бы
покров из мха, предназначенный для этой цели, и мог бы оттуда в тече-ние
нескольких дней ночей обозревать местность. Только такое устройство было бы
правильным. Правда, два входа удваивают и опасность, но здесь это
соображение не иг-рает роли: ведь один вход мыслится только как
наблюдательный пункт и мог бы быть очень узким. И тут я углуб-ляюсь в
технические расчеты, начинаю снова грезить о совершенном убежище, и это
немного успокаивает меня; закрыв глаза, я с восторгом рисую себе вполне и не
впол-не отчетливые возможности создать такое жилье, чтобы из него легко было
выскальзывать и проскальзывать об-ратно.
Когда я вот так лежу и думаю, я оцениваю эти возможности очень высоко,
но лишь как техническое достижение, а не как подлинные преимущества, ибо
беспрепят-ственное проскальзывание наружу и внутрь- на что оно? Оно
указывает на беспокойный дух, на нетвердую само-оценку, на нечистые
вожделения, на дурные черты харак-тера, а они выглядят еще хуже перед лицом
моего жили-ща, которое стоит нерушимо и может влить в нас мир, если только
мы целиком откроемся его воздействию. Правда, сейчас я нахожусь вне его
пределов и ищу способа вернуться; тут некоторые технические улучшения можно
было бы только приветствовать. Но, пожалуй, это не так уж важно. Разве,
когда ты охвачен нервным страхом и видишь в жилье только нору, в которую
можно уползти и быть в относительной безопасности,- разве это не зна-чит
слишком недооценивать значение жилья? Правда, оно и есть безопасная нора или
должно ею быть, и если я представлю, что окружен опасностью, тогда я хочу,
стис-нув зубы, напрячь всю свою волю, чтобы мое жилье и не было ничем иным,
кроме дыры, предназначенной для спа-сения моей жизни, чтобы эту совершенно
ясно поставлен-ную задачу оно выполняло с возможным совершенством, и готов
освободить его от всякой другой задачи. Но в действительности - а при
большой беде эту действительность не очень-то замечаешь, однако даже в
опаснейшие времена нужно приучать себя видеть ее - жилище хоть и дает
ощущение безопасности, все же далеко не достаточное, и разве могут
когда-нибудь тревоги умолкнуть в нем на-всегда? Это другие, более гордые и
содержательные, не-редко все иное оттесняющие тревоги и заботы, но их
разрушительное действие, быть может, не меньше, чем дейст-вие тех тревог,
которые нам уготованы жизнью за преде-лами жилья. Если бы я создал свое
жилище, только чтобы застраховать свою жизнь, я, правда, не был бы обманут,
но соотношение между чудовищной работой и степенью реальной безопасности, во
всяком случае в той мере, в какой я могу ее воспринимать и ею пользоваться,
оказа-лось бы для меня неблагоприятным. Очень мучительно признаваться себе в
этом, но такое признание неизбежно, и особенно имея в виду вон тот вход,
который от меня, строителя и владельца, замкнулся, он точно сжат судоро-гой.
Ведь жилье- это не просто спасительная нора. Когда я стою на главной
укрепленной площадке, окружен-ной высокими грудами мясных запасов,
повернувшись лицом к десяти ходам, ведущим отсюда вглубь, причем каждый по
отношению к главной площадке под определен-ным углом опускается или
поднимается, вытягивается или закругляется, расширяется или суживается и все
одинако-во тихи и пусты и готовы, каждый на свой лад, вести меня дальше, к
другим площадкам, а те тоже тихи и пусты,- тогда я не думаю о безопасности,
тогда я знаю только, что здесь моя крепость, которую я, скребя я кусая,
утаптывая и толкая, отвоевал у неуступчивой земли, моя крепость, которая
никак не может принадлежать никому другому и настолько моя, что я здесь в
конце концов спокойно при-му от врага и смертельную рану, ибо кровь моя
впитается в родную землю и не исчезнет. И разве не в этом кроется смысл тех
блаженных часов, которые я, отдаваясь одно-временно и мирной дремоте и
веселому бодрствованию, провожу обычно в ходах моего жилья, в ходах,
предназначенных именно для меня, ибо я в них блаженно потягиваюсь, ребячливо
перекатываюсь с боку на бок, лежу в мечтательной неподвижности или спокойно
засыпаю. А маленькие площадки, из которых каждая мне так знакома и я каждую,
несмотря на их одинаковость, отлично узнаю с закрытыми глазами по изгибу ее
