были еще и телепатами, и их уход потряс каждое сознание,
способное заметить эту смерть.
* * *
Головокружительная пустота поразила сознание Беркхальтера.
Звенела мысль: Барбара, Барбара...
Это был совершенно нескрываемый крик. Он даже не пытался
скрыть его от Хобсона.
Хобсон как ни в чем не бывало произнес:
- Это конец. Двое Немых сбросили бомбы с вертолетов. Они до
сих пор ведут наблюдение. Никто не спасся, Беркхальтер...
Он ждал. Постепенно Беркхальтер вырвался из бездны, где
уносился к забвению невероятный, пугающий, смертельный образ
Барбары Пелл. Восприятие окружающего мира медленно возвращалось
к нему.
- Да?
- Видишь, подходят последние жители Секвойи. Нам здесь
больше нечего делать, Берк.
Это заявление прозвучало значительно. Беркхальтер мысленно
встряхнулся и сказал с болезненным недоумением:
- Я не... вполне понял. Зачем ты привел меня сюда? Я... - Он
поколебался. - Я не иду с остальными?
- Ты не можешь идти с ними, - спокойно сказал немой. Возникла
короткая пауза; прохладный ветер шелестел иголками елей. Острое
благоухание и свежесть ночи окружали двоих телепатов. - Думай,
Беркхальтер, - сказал Хобсон. - Думай.
- Я любил ее, - сказал Беркхальтер. - Теперь я это знаю. - В
его сознании был шок и отвращение к себе, но он был слишком
потрясен сознанием этого, чтобы испытывать более сложные
чувства.
- Ты знаешь, что это значит, Беркхальтер? Ты не настоящий
Болди. Не вполне. - Он помолчал минуту. - Ты - скрытый параноик,
Берк, - сказал Хобсон.
Целую минуту между ними не было ни слова, ни мысли. Потом
Беркхальтер неожиданно сел на хвою, устилавшую лесную землю.
- Это неправда, - сказал он. Деревья качались вокруг них.
- Это правда, Берк.
В голосе и сознании Хобсона звучала бесконечная мягкость.
- Подумай. Любил бы ты... смог бы ты любить... параноика,
особенно такого параноика, если бы ты был нормальным телепатом?
Беркхальтер молча покачал головой. Он знал, что это правда.
Любовь между телепатами - куда более безошибочная вещь, чем
между слепыми, идущими на ощупь, людьми. Телепат не может
ошибиться в чертах характера любимого. не смог бы, даже если бы
захотел. Ни один нормальный Болди не мог испытывать ничего,
кроме глубокого отвращения к том, что представляла собой Барбара
Пелл. Ни один нормальный Болди.
- Ты должен был бы ненавидеть ее. Ты и ненавидел ее. Но была
не только ненависть. Это параноидальное свойство, Берк, -
чувствовать тягу к тому, что презираешь. Если бы ты был
нормален, ты бы любил какую-нибудь нормальную женщину-телепата,
равную тебе. Но ты этого никогда не делал. Тебе нужно было найти
женщину, которую бы ты мог презирать. Кого-нибудь, через
презрение к кому ты смог бы выстроить свое эго. Ни один параноик
не может допустить, что кто-то равен ему. Извини, Берк. Я
ненавижу разговоры о таких вещах.
Голос Хобсона был подобен скальпелю, безжалостному и
милосердному, режущему больную плоть. Беркхальтер слушал его,
стараясь подавить скрытую ненависть, которую истина - и он знал,
что это в самом деле истина - вызывала в его раздвоенном
сознании.
- Сознание твоего отца тоже было извращено, Берк, - продолжал
Хобсон. - Он родился слишком восприимчивым к пропаганде
параноиков...
- Они опробовали на нем свои фокусы, когда он был еще
ребенком, - хрипло сказал Беркхальтер. - Я помню это.
- Сначала мы не были уверены в том, что же тебя беспокоит.
Симптомы не проявлялись, пока ты не принял консульство. Тогда мы
стали разрабатывать своего рода прогноз. На самом деле ты не
хотел этой работы, Беркхальтер. Но сам не понимал этого. Тебя
спасала твоя невероятная усталость. Сегодня я прочитал твои
мысли - увы, далеко не первые. Мысли о самоубийстве - это другой
симптом, и другое средство спасения. И Барбара Пелл - это была
расплата. Ты не мог позволить себе узнать свои истинные чувства,
и потому ты не испытывал противоположного чувство - ненависти.
Ты верил, что она преследовала тебя, и дал волю своей ненависти.
Но это была не ненависть, Берк.
- Нет, это была не ненависть. Она... она была ужасна, Хобсон!
Она была ужасна!
- Я знаю.
* * *
Разум Беркхальтера кипел сильными чувствами, слишком
сложными, чтобы он мог в них разобраться. Ненависть, невероятная
печаль, яркие вспышки параноидального мира, воспоминания о диком
сознании Барбары Пелл, подобным пламени на ветру.
- Если ты прав, Хобсон, - с трудом сказал он, - то ты должен
убить меня. Я слишком много знаю. Если я действительно скрытый
параноик, то когда-нибудь я могу предать... Нас.
- Скрытый, - сказал Хобсон. - В этом огромная разница - если
ты можешь быть честным с самим собой.
- Я небезопасен, если останусь в живых. Я могу чувствовать,
как... болезнь... возвращается в мое сознание. Я... ненавижу
тебя, Хобсон. Я ненавижу тебя за то, что ты показал мне меня
самого. В один прекрасный день эта ненависть может
распространиться на всех Немых и всех Болди. Как же я могу
дальше доверять себе?
- Прикоснись к своему парику, Берк, - сказал Хобсон.
Беркхальтер недоуменно положил дрожащую руку на голову.
Ничего необычного он не ощутил. В полном замешательстве он
посмотрел на Хобсона.
- Сними его, Берк.
Беркхальтер поднял свой парик. Это оказалось довольно трудно
сделать - мешали удерживающие его присоски. Когда он его снял,
то был удивлен ощущением, что на голове все еще что-то
оставалось. Он поднял свободную руку и нетвердыми пальцами
нащупал тонкую шапочку из похожих на шелк проводов, охватывающих
его череп. Он поднял глаза к лунному свету и встретился взглядом
с Хобсоном. Увидел тонкую сеть морщинок вокруг его глаз и
выражение доброты и сострадания на круглом лице немого. На
мгновение он забыл даже о таинственной шапочке на своей голове.
Он беззвучно закричал:
Помоги мне, Хобсон! Не дай мне возненавидеть тебя!
В его сознание тотчас пришло уверенное, сильное,
сострадательное сплетение мыслей многих, многих умов. Это было
круг избранных, вовсе не такой, с которым он был знаком прежде.
У него появилось ощущение множества переплетенных дружественных
рук, поддерживающих его усталой и невероятно нуждающееся в
поддержке тело.
Теперь ты один из нас, Беркхальтер. Ты носишь Шлем. Ты Немой.
Ни один параноик не сможет прочитать твои мысли.
Он узнал мысль Хобсона, но ей вторили мысли многие других,
многих тренированных умов сотен других Немых, словно нестройный
хор, усиливающий все, что говорил Хобсон.
Но я... я скрытый...
Сотни умов слились воедино, психический коллоид Общего Круга,
но несколько другого, более тесного объединения, превращенного
во что-то новое шлемами, которые фильтровали их мысли.
Объединение стало единым мозгом, сильным, разумный и
дружественный, благосклонный к новичку. Он не нашел здесь
чудесного утешения - он нашел нечто большее.
Истину. Честность.
Искажения его ума, параноидальная причуда с ее симптомами и
нарушением логики стали в это мгновение невероятно четкими. Это
была высшая степень психоанализа, доступная только Болди.
Это потребует времени, - подумал он. - Лечение потребует...
Хобсон стоял у него за спиной. Я буду с тобой. До тех пор,
пока ты не сможешь действовать сам. И даже тогда - мы все будем
с тобой. Ты один из нас. Болди не бывает одинок.
Пять
Наверное, я умираю.
Я лежу здесь с начала времен. Изредка ко мне возвращается
сознание. Я совсем не могу двигаться.
Я хотел перерезать себе артерию на руке и умереть, но сейчас
сил не осталось даже на это, впрочем даже это ни к чему. Мои
пальцы неподвижны. Я совершенно не могу двигаться, и мне больше
не холодно. Свет и тепло пульсируют и гаснут, гаснут с каждой
пульсацией. Наверное, это смерть; я даже уверен в этом.
В высоте висит вертолет. Он все равно опоздает. Он растет на
глазах. Но я погружаюсь быстрее, чем он опускается в каньон
между вершинами. Они нашли меня, но уже слишком поздно.
Жизнь и смерть не имеют значения.
Мои мысли тонут в черном водовороте. Один, совсем один,
погружаюсь я в него, и это конец.
Но какая-то мысль, слишком странная для умирающего,
преследует меня.
Шалтай-Болтай сидел на стене.
Это, кажется, была мысль Джеффа Коуди?
О, если бы мне удалось подумать о Джеффе Коуди, я бы,
наверное, сумел...
Слишком поздно.
Коуди и Операция "Апокалипсис", там, в пещерах... помню...
помню...
...смерть в одиночестве...
ШАЛТАЙ-БОЛТАЙ
* * *
"И сказал Господь Ною: грядет конец рода человеческого,
ибо переполнилась через него земля насилием..."
* * *
Джефф Коуди стоял под каменным сводом, сцепив за спиной руки.
Он изо всех сил пытался прочесть мысли компьютера, стараясь при
этом закрыть свои мысли от посторонних. Он воздвиг барьеры
вокруг собственного отчаяния, с трудом заставляя себя
сосредоточиться на мысли, с которой он не отваживался
сталкиваться. Он пытался подавить ее, загнать за поверхностный
хаос своего сознания. Закрытая стеклом матовая широкая передняя
панель компьютера мигала светом и отражениями. Где-то внутри его
лежала тонкая пластинка, способная смести с лица Земли
человеческую жизнь. Не жизнь Джеффа Коуди, и не жизни его
соплеменников. Всего лишь жизнь обыкновенных людей, не знающих,
что такое телепатия. Один-единственный человек отвечал за
кристалл. Коуди.
У него за спиной переминался с ноги на ногу Алленби, его
отражение расплывалось на сверкающей панели управления
компьютера. Не оборачиваясь, Коуди сказал:
- Но если Индуктор - ошибка, тогда нам придется... - Образ
смерти и умирания подобно облаку начал формироваться в его
мыслях.
Он не сказал этого вслух. Алленби также безмолвно очень резко
оборвал его, но его мысль врезалась в мысли Коуди, рассеивая
образ разрушения прежде, чем тот полностью сформировался в
сознании Джеффа.
- Нет. У нас уже были неудачи. Но мы попытаемся снова. Мы
будем продолжать попытки. Может быть, это... - его мысль
набросала тонкий кристалл в компьютере, где была заперта смерть
для большей части человеческой расы, - нам никогда не
понадобится.
- Называй это неудачей или провалом, - сказал Коуди, храня
мысленное молчание. - Цель слишком высока. Никто не знает, что
делает человека телепатом. Никто никогда не пытался сделать это
с помощью машины. Такой Индуктор никогда не заработает. Тебе это
известно.
- Мне это неизвестно, - отозвалась спокойная мысль Алленби. -
Мне кажется, это возможно. Ты просто очень устал, Джефф.
Коуди коротко рассмеялся.
- Мерриэм выдержал на этой работе три месяца, - сказал он. -
Брюстер протянул дольше всех - целых восемь. У меня это шестой
месяц. Так в чем же дело? Боишься, что я поступлю так же, как
Брюстер?
- Нет, - сказал Алленби. - Но...
- Ладно, - раздраженно оборвал его мысль Коуди. - Забудь об
этом.
Он почувствовал, как мысль Алленби осторожно коснулась края
его сознания неловким прощупывающим касанием. Алленби был
психологом. И поэтому Коуди его немного побаивался. Он не хотел,
чтобы именно сейчас им занялся эксперт. Под коркой его сознания
таилось что-то пугающее и в то же время очень соблазнительное,
и он не хотел, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Он напряг волю,
вызвав перед лицом Алленби подобное дымовой завесе мерцание
приятных образов. Еловые леса с льющимся сквозь них теплым
дождем в четверть мили над их головами за известняковым небом.
Покой и ясность пустого неба, нарушаемое только жужжанием
вертолета и мягким протяжным свистом его лопастей. Лицо жены
Коуди, когда она была в хорошем настроении и мягко смеялась.
Он почувствовал, как неловкое прощупывание Алленби стала
пропадать. Он не обернулся, услышав шарканье по полу ног
Алленби.
- Тогда я возвращаюсь, - молча сказал Алленби. - Просто мне
хотелось увидеть тебя в тот момент, когда я скажу, что мы зашли
в очередной тупик. Все в порядке, Джефф?
