четырьмя любящими сестрами буквально обожала его-он и не мог вести себя
иначе. Он позволял себе любую непристойность, какую только мог придумать.
Даже среди своих таких же индульгирующих друзей он казался нравственным
преступником, которому нравится только то, что весь мир считает морально
недостойным.
В конечном счете его излишества ослабили его физически, и он
смертельно заболел туберкулезом-страшнейшей болезнью того времени. Но его
слабость, вместо того, чтобы ограничить его, создала физическое состояние,
в котором он чувствовал себя более чувственным, чем когда-либо. Поскольку
он не имел ни грамма самоконтроля, юноша полностью бросился в
распущенность, и его здоровье ухудшалось, пока не стало безнадежным.
Пословица, что беда никогда не приходит одна, прекрасно подходила к
бенефактору дон Хуана. В то время как его здоровье становилось все хуже и
хуже, мать юноши, которая была единственным источником поддержки и его
сдерживающим началом, умерла. Она оставила ему крупное наследство,
которого должно было хватить на всю жизнь, но недисциплинированный парень
промотал его до цента за несколько месяцев. Не имея ни профессии, ни
ремесла, ему оставалось только клянчить себе на пропитание.
Без денег у него не стало друзей, и даже женщины, любившие его,
повернули к нему свои спины. В первый раз в своей жизни он натолкнулся на
суровую действительность. Надо принять во внимание состояние его здоровья.
Это был конец. Но он не унывал и решил зарабатывать себе на жизнь.
Однако, его чувственные привычки не изменились, они заставили его
искать работу в единственном удобном для него месте-театре. Его
квалификация состояла в том, что он родился неплохим актером и большую
часть своей сознательной жизни провел в обществе актрис. Он присоединился
к провинциальной труппе, оставил знакомый круг друзей и близких и стал
сильным актером-чахоточным героем в религиозных и нравственных
постановках.
Дон Хуан указал на странную иронию, которая всегда отличала жизнь его
бенефактора. Будучи окончательно развращенным, он угасал от распутства и
исполнял роли святых и мистиков. Он даже играл иисуса в представлении
страстей господних на страстную неделю.
Его здоровья хватило только на одно театральное турне по северным
штатам. А затем в городке Дюранго случилось два события: его жизнь подошла
к концу и дух постучал в его дверь.
И смерть и стук духа пришли в одно и то же время средь бела дня в
кустах. Смерть охватила его в момент обольщения юной женщины. Он уже был
крайне слаб, а в этот день попросту истощил себя. Молодая женщина,
оживленная, сильная и безумно увлеченная, обещав предаться с ним любви,
заставила следовать за собой в уединенное место в нескольких милях от
города. Там она около часа избивала его. И когда она в конце концов
отдалась ему, он оказался полностью изможден, его кашель был так силен,
что он с трудом дышал.
Во время последней страстной вспышки он почувствовал жгучую боль в
своем плече. Казалось, что его грудная клетка разрывалась в стороны, а
приступ кашля вызвал неконтролируемые спазмы. Но принуждение искать
удовольствия держало его до тех пор, пока к нему не пришла смерть в виде
кровотечения. Потом, когда в игру вступил дух, он был возрожден индейцем,
который пришел к нему на помощь. Немного раньше он заметил, что какой-то
индеец снует вокруг них, но это была второстепенная мысль, поскольку он
был поглощен обольщением.
Он увидел, как во сне, девушку. Она не была напугана и ни на миг не
теряла своего самоконтроля. Спокойно и расторопно она надевала на себя
снятую одежду с той твердостью, с какой собаки гонят зайца.
Еще он увидел подбежавшего к нему индейца, который пытался усадить
его. Он слышал, как тот говорит идиотские вещи. Он слышал, как тот отдавал
себя на волю духа и шептал невразумительные слова на незнакомом языке.
Потом индеец действовал очень быстро. Став позади него, он нанес ему
сильный шлепок по спине.
Вполне рационально умирающий мужчина решил, что индеец хочет либо
выбить из него сгусток крови, либо попусту убить его.
А так как индеец бил по спине все сильнее и сильнее, умирающий в
конце концов убедился, что это либо любовник, либо муж женщины, и
приготовился умирать. Но, увидев сильно блестевшие глаза индейца, он
переменил свое мнение. Он понял, что это сумасшедший, который никак не был
связан с женщиной. Благодаря последним остаткам сознания он сфокусировал
свое внимание на бормотании мужчины. Он говорил что--о о том, что сила
человека огромна что смерть существует только потому, что мы намеренно
делаем ее возможной с момента нашего рождения, что намерение смерти может
быть отменено с помощью изменения положения точки сборки.
Он понял, что индеец совершенно безумен. Его ситуация была как
театральная-умирать на руках сумасшедшего индейца, шепчущего тарабарщину
что он готов был поклясться в том, что до самого конца ему придется
оставаться актером, и он пообещал себе не умирать ни от кровотечения, ни
от ударов, а умереть от смеха. И он смеялся до тех пор, пока не умер.
Дон Хуан отметил, что здесь нет ничего противоестественного, его
бенефактор просто не мог серьезно принимать индейца. Никто не смог бы
принимать такую личность серьезно, и превыше всего нет такого
перспективного ученика, который бы мог добровольно выполнить задачу магии.
Потом дон Хуан говорил о том, что дал мне различные версии того, что
представляет собой задача магии. Он сказал, что с его стороны не будет
нахальством раскрыть то, что с точки зрения духа задача заключается в
очищении звена, связующего нас с ним. Доктрина намерения выставляется
перед нами, потом прояснение, в котором мы найдем не так уж много
процедур, очищает наше связующее звено, поскольку приходит безмолвное
знание которое создает очистительный процесс. Без этого безмолвного знания
процесс не срабатывает, и все мы будем иметь лишь неопределенное чувство
потребности чего-то.
Он объяснил, что события, вызванные магами как результат безмолвного
знания, так просты и в то же время так абстрактны, что маги долгое время
решали говорить о них только в символических терминах. Примеры
тому-манифестации и стук духа.
Дон Хуан сказал, что к примеру описание происходящего в течении
первоначальной встречи нагваля с возможным учеником, с точки зрения магов
будет абсолютно невразумительно. Бессмысленно объяснять, что нагваль
благодаря своему жизненному опыту, фокусирует нечто такое, что мы не можем
себе вообразить-свое второе внимание-повышенное сознание, полученное через
обучение магии-на своей невидимой связи с неким неопределенным
абстрактным. Делая это, он выделяет и очищает невидимую связь кого-то с
неопределенным абстрактным.
Каждый из нас, заметил он, ограждает себя от безмолвного знания
естественными барьерами специфичными для каждой индивидуальности, наиболее
неприступным из моих барьеров была попытка замаскировать свое
самодовольство под независимость.
Возражая, я попросил его дать мне конкретный пример. Я напомнил ему,
как он однажды предупреждал меня, что излюбленной уловкой в дискуссии
является выдвижение критики, которую нельзя подкрепить конкретными
примерами.
Дон Хуан посмотрел на меня и радостно улыбнулся.
- В прошлом я давал тебе растения силы, - сказал он. - сначала ты
подошел к крайности, убеждая себя, что пережитое тобой-галлюцинации. Потом
тебе захотелось сделать их особыми галлюцинациями. Я помню, какой смешной
была твоя настоятельность называть их дидактическими галлюцинаторными
переживаниями.
Он сказал, что моя потребность в доказательстве своей иллюзорной
независимости ставила меня в позицию, где я не мог принять ничего из того
о чем он говорил со мной как о происходящем, хотя сам безмолвно знал об
этом. Я знал, что он применяет растения силы, каким бы ограниченным
инструментом они ни были, для того, чтобы я смог войти в частичные или
временные состояния сознания, сдвинув точку сборки с ее привычного места.
- ты использовал свой барьер независимости для того, чтобы преодолеть
это препятствие, - продолжал он. - тот же самый барьер продолжает
действовать и сегодня, так как ты сохранил это чувство неопределенной
муки, возможно не такой сильной. И вот теперь стоит вопрос, как тебе нужно
распорядиться с полученными выводами так, чтобы текущие переживания
совпали с твоей схемой самодовольства?
Я признался, что единственный способ, которым мне удавалось сохранить
свою независимость, состояла в том, что я не думал о моих переживаниях
вообще.
От души расхохотавшись, дон Хуан едва не упал со своего плетеного
кресла. Он встал и прошелся, восстанавливая дыхание. Затем вновь сел и
собрался, откинувшись назад и скрестив ноги.
Дон Хуан сказал, что мы, будучи обычными людьми, не знаем или
когда-то не знали о наличии чего-то реального и функционального-звена,
связующего нас с намерением-которое дает нам наследственную озабоченность
судьбой. Он утверждал, что в течении наших активных жизней мы никогда не
имеем шанса выйти за уровень сплошной озабоченности, поскольку с
незапамятных времен пауза между нашими повседневными делами бросает нас в
сонливость. И лишь когда наши жизни почти оканчиваются, наша врожденная
озабоченность судьбой начинает принимать другой характер. Она вынуждает
нас всматриваться сквозь туман повседневных дел. К сожалению такое
пробуждение всегда идет рука об руку с потерей энергии, вызванной
старением, когда уже мы больше не имеем сил на левый поворот нашей
озабоченности к прагматическому и позитивному открытию. В этот момент все,
что здесь осталось, является аморфной, пронзительной мукой ожидания
чего-то неописуемого или просто гневом от того, что упустил, промахнулся,
не заметил.
- Мне, по многим причинам, нравятся стихи, - сказал он. - одной из
них является то, что они подхватывают настроение воина и объясняют то, что
трудно объяснить.
Он допускал, что поэты остро осознавали звено, связующее нас с духом,
но они осознавали его интуитивно, не так преднамеренно и прагматично, как
это делают маги.
- Поэты не обладают личным знанием духа, - продолжал он, - вот почему
их стихи в действительности не открывают сути истинных жестов духа, хотя
они и бьют довольно сильно.
Он взял со стула, стоящего перед ним, сборник стихов Хуана Рамона
Хименеса, раскрыл там, куда он положил закладку, и переда мне, дав знак
читать.
Неужели это я ходил сегодня вечером
В мою комнату, или это нищий,
Рыскающий в моем саду в сумерках?
Я осмотрелся и нашел, что все то же самое
И не то же самое....
Было ли открыто окно?
И не сплю ли я уже?
А разве садовая ограда не зеленая?...
Небо было ясным и голубым...
А здесь облачно и ветренно,
И сад темный и мрачный.
Я думал, что мои волосы были черными...
Я был одет в серое...
А мои волосы седые,
И одет я в черное...
Моя ли это походка?
А этот голос, что звучит во мне,
Имеет ли он ритмы голоса,
Которым я пользовался?
Это я, или я - тот нищий,
Который рыскал в моем саду
В сумерках?
Я осмотрелся...
Здесь облака и ветренно...
