слышал, как хохотали дон Хуан и дон Хенаро.
19. ОСТАНАВЛИВАНИЕ МИРА
На следующий день, как только я проснулся, я начал задавать дону
Хуану вопросы. Он рубил дрова за домом, а дона Хенаро нигде не было видно.
Он сказал, что говорить не о чем. Я указал на то, что добился успеха,
оставаясь без мыслей в то время, как наблюдал "плавание на полу" дона
Хенаро, что я не хотел и не требовал никаких объяснений совсем, но что моя
сдержанность не помогла мне понять того, что имело место. Затем, после
исчезновения машины, я автоматически замкнулся в поиске логического
объяснения, но это тоже не помогло мне. Я сказал дону Хуану, что моя
настойчивость в том, чтобы находить объяснения, не была чем-то таким, что
я изобрел сам, только для того, чтобы со мной было трудно. Но это было
нечто настолько глубоко вросшее в меня, что преодолевало любое другое
соображение.
- Это вроде болезни, - сказал я.
- Тут нет никаких болезней, - спокойно ответил дон Хуан. - тут есть
только индульгирование. Ты индульгируешь себя, пытаясь все объяснить. В
твоем случае объяснение больше не нужно.
Я настаивал на том, что могу функционировать только при условии
порядка и понимания. Я напомнил ему о том, что я коренным образом изменил
свою личность за время нашей связи. И что условием, которое сделало
возможной такую перемену, было то, что я имел возможность объяснить себе
причины для такой перемены.
Дон Хуан мягко засмеялся. Долгое время он ничего не говорил.
- Ты очень умен, - сказал он, наконец, - ты возвращаешься туда, где
ты всегда был. Однако, на этот раз с этим покончено. Тебе некуда идти
назад. Я не буду больше тебе всего объяснять. Что бы там Хенаро ни делал
тебе вчера, он делал это для твоего тела, поэтому позволь своему телу
решать, что есть что.
Тон дона Хуана был дружественным, но необычно отрешенным, и это
заставило меня почувствовать всепоглощающее одиночество. Я выразил свое
чувство печали. Он улыбнулся. Его пальцы мягко обхватили мою руку у локтя.
- Мы оба - существа, которые умрут, - сказал он мягко. - Нет больше
времени для того, что мы привыкли делать. Сейчас ты должен использовать
все неделание, которому я тебя научил, и остановить мир.
Он опять сжал мою руку. Его прикосновение было твердым и
дружественным. Оно было вроде подтверждения тому, что он заботится обо мне
и имеет ко мне привязанность. И в то же время оно давало мне впечатление
непоколебимой целенаправленности.
- Это мой договор с тобой, - сказал он, удерживая мою руку на
секунду. - теперь ты должен самостоятельно пойти в эти дружественные горы.
Он указал подбородком на далекий гребень гор на юго-востоке.
Он сказал, что я должен оставаться там до тех пор, пока мое тело не
скажет, что хватит, а затем возвращаться к нему домой. Он дал мне понять,
что не хочет, чтобы я что-либо говорил или медлил, тем, что слегка
подтолкнул меня в направлении машины.
- Что мне полагается делать там? - спросил я.
Он не ответил, но покачал головой, глядя на меня.
- Хватит этого, - сказал он, наконец.
- Затем он указал пальцем на юго-восток.
- Поезжай туда, - сказал он отрывисто.
Я ехал на юг, а затем на восток по тем дорогам, по которым ездил
всегда вместе с доном Хуаном. Неподалеку от того места, где закончилась
грунтовая дорога, я остановил свою машину, а затем шел знакомым путем,
пока не достиг высокого плато. Я не имел никакого представления о том, что
здесь делать. Я начал бродить, выискивая место для отдыха. Внезапно мое
внимание остановилось на небольшом участке слева от меня. Казалось, что
химический состав почвы был другим на этом месте. Однако, когда я
остановил на нем пристальный взгляд, то не заметил ничего, что могло бы
выделять его. Я стоял в нескольких футах в стороне и старался
"почувствовать", как всегда рекомендовал мне делать дон Хуан.
Я стоял неподвижно, наверное, в течение около часа. Количество мыслей
у меня постепенно уменьшалось, пока я не перестал разговаривать сам с
собой. Затем ко мне пришло ощущение раздражения. Ощущение, казалось, было
связано с моим животом и было более острым, если я смотрел на сомнительное
место. Оно меня отталкивало, и я почувствовал себя обязанным уйти от него
прочь. Я начал водить глазами по этому району и почувствовал необходимость
уйти от него. Затем, после короткого перехода я наткнулся на широкую
плоскую скалу. Я остановился перед ней. В этом камне не было ничего
особенного, что бы привлекало меня. Я не заметил никакого особого цвета,
никакого сияния, но все же он мне нравился. Мое тело чувствовало себя
хорошо. Я испытал ощущение физического комфорта и сел немного отдохнуть.
Я бродил среди высоких плато и окружающих гор весь день, не зная, что
делать или чего ожидать. В сумерках я вернулся обратно к плоской скале. Я
знал, что если я проведу ночь здесь, то я буду в безопасности.
На следующий день я отправился далее на восток в высокие горы. Во
второй половине дня я пришел к другому, еще более высокому плато. Мне
показалось, что я уже был здесь ранее. Я осмотрелся, что ориентироваться,
но не смог узнать ни одного из окружающих горных пиков. После тщательного
выбора подходящего места я уселся отдохнуть на краю каменистого района.
Мне было очень тепло и мирно там. Я постарался извлечь какую-нибудь пищу
из своей фляги, но она была пуста. Тогда я попил воды. Она была теплой и
затхлой. Я подумал, что мне больше нечего делать, как вернуться к дому
дона Хуана и начал размышлять над тем, не начать ли мне обратный путь
прямо сейчас. Я лег на живот и положил голову на руки. Я почувствовал себя
нехорошо и несколько раз менял положение, пока не оказался лицом к западу.
Солнце было уже низко. Мои глаза устали и я взглянул на землю, и мой
взгляд поймал крупного черного жука. Он вылез из-за маленького камешка,
толкая перед собой шар навоза в два своих собственных размера. Некоторое
время я следил за его движениями. Насекомое, казалось, на замечало моего
присутствия и продолжало толкать свой груз через камни, корни, вмятины и
выступы не земле. Настолько, насколько я знал, насекомое не осознавало
моего присутствия. Мне пришла в голову мысль, что я, пожалуй, наверняка не
могу быть уверенным в том, что насекомое не знает обо мне. Эта мысль
произвела ряд разумных оценок по поводу природы мира насекомого в
противоположность моему собственному миру. Насекомое и я были в одном и
том же мире, и, очевидно, мир не был одним и тем же для нас. Я погрузился
в наблюдения за ним и поразился гигантской силе, которая требовалась для
того, чтобы тащить его груз через камни и земляные трещины.
Я наблюдал за насекомым долгое время, и наконец, заметил тишину
вокруг нас. Только ветер свистел между веток и листьев чапараля. Я
посмотрел наверх, повернулся налево быстрым и невольным движением и поймал
изображение слабой тени или мелькания на камне в нескольких футах в
стороне. Сначала я не обратил на нее внимания, но затем я сообразил, что
это мелькание было слева от меня. Я еще раз повернулся внезапно и смог
ясно увидеть тень на скалу. У меня было непонятное ощущение, что тень
внезапно соскользнула на землю, и почва впитала ее, как промокашка
впитывает чернильную кляксу. Озноб пробежал у меня по спине, мне пришла в
голову мысль, что смерть караулит и меня, и жука.
Я еще раз посмотрел на насекомое, но не смог его найти. Я подумал,
что оно, должно быть, прибыло к месту своего назначения и сбросило свой
груз в земляную норку. Я приложил лицо к гладкой скале.
Жук вылез из глубокой норы и остановился в нескольких дюймах от моего
лица. Он, казалось, смотрел на меня, и на секунду я почувствовал, что он
осознал мое присутствие. Наверное так же, как я осознал присутствие
собственной смерти. Я испытал озноб. В конце концов жук и я не очень-то
отличались. Смерть, как тень, подкарауливала каждого из нас из-за камня. Я
ощущал момент необычайного подъема. И жук, и я были на одной чаше весов,
никто из нас не был лучше другого. Наша смерть делала нас равными.
Мой подъем и радость были столь захватывающими, что я начал плакать.
Дон Хуан был прав. Он всегда был прав. Я жил в самом мистическом мире, и,
как любой другой, я был самое мистическое существо. И, тем не менее, я не
был более важным, чем жук. Я вытер свои глаза, и, вытирая их тыльной
стороной руки, я увидел человека или что-то, имеющее форму человека. Это
находилось справа от меня, примерно в ста метрах в стороне. Я выпрямился и
постарался всмотреться. Солнце было почти на горизонте, и его желтоватые
отблески мешали мне ясно видеть. В этот миг я услышал какой-то особенный
грохот. Он был похож на звук далекого реактивного самолета. Когда я
остановил свое внимание на нем, звук усилился до длительного визга, а
затем ослаб, пока не превратился в гипнотизирующий мелодичный звук.
Мелодия была подобна колебаниям электрического тока. Мне пришло при этом
на ум, что две электрические сферы сходятся вместе или два квадратных
куска наэлектризованного металла трутся один о другой, а затем остаются в
покое, когда их рывком отодвинут один от другого. Я вновь попытался
увидеть, не смогу ли я рассмотреть того человека, который, казалось,
прятался от меня, но смог различить лишь темный силуэт против кустов. Я
прикрыл глаза, приложив к ним руку. Блеск солнца изменился в этот момент,
и тут я понял, что то, что я вижу, было лишь оптической иллюзией, игрой
тени и листвы. Я отвел глаза и увидел койота, спокойно бегущего через
поле. Койот находился примерно в том месте, где я видел человека. Он
пробежал примерно сто метров в южном направлении, а затем остановился и
побежал в моем направлении. Я крикнул пару раз, чтобы испугать его, но он
продолжал бежать. Я испытал тревожный момент. Я подумал, что он, может
быть, бешеный, и что мне неплохо было бы собрать камней для того, чтобы
защититься в случае, если он нападет. Когда животное находилось в
трех-четырех метрах от меня, я заметил, что оно нисколько не взволновано.
Наоборот, оно казалось очень спокойным и не испуганным. Оно замедлило свой
шаг и остановилось в полутора-двух метрах от меня. Мы посмотрели друг на
друга, а затем койот подошел еще ближе. Его коричневые глаза были
дружественными и ясными. Я уселся на камни, и койот почти касался меня. Я
был ошеломлен. Я никогда не видел дикого койота так близко, и
единственное, что мне пришло в голову в этот момент, это заговорить с ним.
Я начал так, как человек заговорил бы с дружественной собакой. И затем я
подумал, что койот "заговорил" мне в ответ. У меня была абсолютная
уверенность, что он сказал мне что-то. Я был смущен, но у меня не было
времени разбираться в своих чувствах, потому что койот "заговорил" вновь.
Не то, чтобы животное произносило слова так, как я привык слышать слова,
произносимые людьми. Скорее это было "ощущение", что он говорил. Но это не
было тем ощущением, которое имеешь, когда домашнее животное, кажется,
общается со своим хозяином. Койот фактически что-то сказал. Он передавал
мысль, и эта связь вылилась во что-то весьма похожее на предложение. Я
сказал: "как поживаешь, маленький койот?" И мне показалось, что я услышал
ответ животного: "я хорошо, а как ты?" Затем койот повторил предложение, и
я вскочил на ноги. Животное не сделало ни единого движения. Оно не было
испугано моим внезапным прыжком. Его глаза оставались дружескими и ясными.
Оно наклонило голову, легло на живот и спросило: "чего ты испугался?" Я
