указывал, что поскольку настройка - это сила, вовлеченная во все, то точку
сборки заставляет сдвинуться намерение.
Теперь я опять спросил его об этом.
- Сейчас ты сам обязан ответить на этот вопрос. Мастерство управления
сознанием дает толчок точке сборки. В конце концов, от нас остается очень
мало: по существу мы - точка сборки, фиксированная в некоторой позиции.
Наш враг и в то же время наш друг - это внутренний диалог, наш
каталог-перечисление. Будь воином, отсеки свой внутренний диалог: сделай
опись и отбрось ее. Новые видящие составляют точные каталоги, а затем
осмеивают их. Ну, а без описи-перечисления точка сборки становится
свободной.
Дон Хуан напомнил мне, что он немало говорил о самом стойком аспекте
нашего каталога-описи: о нашей идее бога. Этот его аспект, сказал он,
подобно мощному клею, удерживает точку сборки в ее исходной позиции. Если
я хочу собрать другой истинный мир на других великих диапазонах эманаций,
то я должен сделать обязательный шаг и освободить все привязки своей точки
сборки.
- Этот шаг состоит в том, чтобы видеть человеческий образ, - сказал
он. - ты должен сделать это сегодня без посторонней помощи.
- Что такое человеческий образ? - спросил я.
- Я помогал тебе видеть его много раз, - ответил он. - ты знаешь, о
чем я говорю.
Я воздержался от того, чтобы сказать, что не знаю. Если он сказал,
что я видел человеческий образ, значит я, видимо, делал это, хотя у меня
не было даже отдаленного понимания, что это такое.
Он знал, что происходит со мной. Он улыбнулся мне сочувственно и
покачал головой.
- Человеческий образ - это громадная связка эманаций в великом
диапазоне органической жизни, - сказал он. - она называется человеческим
образом потому, что эта связка появляется только внутри кокона человека.
Человеческий образ - это доля эманаций орла, которую видящие могут
видеть непосредственно, не подвергая себя опасности.
Здесь последовала длинная пауза, прежде чем он заговорил опять.
- Разбить барьер восприятия - это последняя задача мастерства
управления сознанием, - сказал он. - для того, чтобы сдвинуть точку сборки
в эту позицию, ты должен собрать достаточно энергии. Соверши отрезвляющее
путешествие. Помни, что ты делаешь!
Я безуспешно пытался припомнить, что такое человеческий образ. Я
почувствовал безнадежное отчаяние, которое вскоре сменилось гневом: я
негодовал на себя, на дона Хуана, на всех вообще.
Дона Хуана моя ярость не тронула. Как само собой разумеющееся, он
сказал, что гнев - это естественная реакция на колебания точки сборки на
команду сдвинуться.
- Пройдет много времени до того, как ты сможешь применить принцип,
что твоя команда - это команда орла, - сказал он. - в этом сущность
мастерства намерения. А пока дай команду не раздражаться, даже в худшие из
моментов сомнения. Процесс происходит медленно, пока команда не будет
услышана и ей не будут повиноваться, как командам орла.
Он сказал также, что есть неизмеримая область сознания между обычным
положением точки сборки и позицией, когда уже нет сомнений, которая
является местом, где проявляется барьер восприятия. В этой неизмеримой
области воины становятся добычей всевозможных недоделок. Он предупредил
меня быть настороже и не терять уверенности, поскольку время от времени я
буду попадать в тиски чувства отчаяния.
- Новые видящие рекомендуют применять очень простое действие в тех
случаях, когда нетерпение, или отчаяние, или гнев, или печаль охватывают
воина. Они рекомендуют повращать глазами, причем направление не имеет
особого значения: я лично предпочитаю вращать ими против часовой стрелки.
Движение глазами сразу же сдвигает точку сборки. Это движение дает
освобождение. Это временная замена для тебя истинного мастерства
намерения.
Я пожаловался на то, что у него нет достаточно времени, чтобы
рассказать мне о намерении.
- Все это придет к тебе однажды, - заверил он меня, - одно ведет к
другому: одно ключевое слово - и все это вывалится на тебя, как если бы
открылась дверь переполненного шкафа.
Затем он вернулся к рассуждениям о человеческом образе. Он сказал,
что видеть самому, без помощи другого - это важный шаг, поскольку у всех
нас есть некоторые идеи, которые следует разбить, чтобы освободиться, так
как видящий - путешествующий в неведомое - чтобы увидеть непостижимое,
должен быть в безукоризненном состоянии бытия.
Он подмигнул мне и сказал, что для того, чтобы быть в безупречном
состоянии бытия, следует освободиться от рассудочных допущений и
рассудочных страхов. Он добавил, что рассудочные страхи и рассудочные
допущения в данный момент не позволяют мне настроить эманации, которые
помогли бы мне вспомнить видение человеческого образа. Он заставил меня
расслабиться и повращать глазами, чтобы вынудить сдвинуться точку сборки.
Он снова и снова повторял, что действительно важно вспомнить видение
человеческого образа до того, как я увижу его опять. И поскольку он давил
на меня некоторое время, не осталось места для моей обычной
медлительности.
Я повращал глазами, как он указал, и почти немедленно забыл все свои
неудобства, а затем внезапный прилив памяти пришел ко мне, и я вспомнил,
что видел человеческий образ. Это случилось несколько лет назад в очень
памятной для меня ситуации, поскольку с точки зрения моего школьного
католического воспитания, дон Хуан сделал самые святотатственные
заявления, какие я когда-либо слышал.
Все это началось, как случайный разговор, пока мы путешествовали по
холмам пустыни Соноры. Он объяснял мне смысл того, что он делает со мной
при своем обучении. Мы остановились для отдыха и сели на какие-то большие
валуны. Он продолжал объяснение своей учебной методики, и это вдохновило
меня в сотый раз выразить ему свое отношение к этому. Было очевидно, что
он не хочет больше это слышать. Он сдвинул мой уровень сознания и сказал,
что если бы я увидел человеческий образ, то понял бы все, что он делает, и
что освободило бы от многих лет труда.
Он дал мне подробное объяснение того, что же такое человеческий
образ. Он говорил тогда о нем не в смысле эманаций орла, а в смысле
энергетического образа, который служит для печати качеств человечности на
аморфной капле биологической материи. Наконец я понял это его объяснение,
особенно после того, как он опять описал человеческий образ, используя
механическую аналогию. Он сказал, что тот подобен гигантской матрице,
штампующей бесконечно человеческие существа, как если бы заготовки
подходили к нему по конвеерной ленте. Он живо изобразил этот процесс,
стискивая свои ладони, как если бы матрица, формирующая людей, соединяла
всякий раз две свои половины. Он сказал также, что все виды имеют свою
собственную форму и что всякий индивид каждого вида формуется в условиях,
характерных для его рода.
Затем он начал чрезвычайно беспокоящее объяснение относительно
человеческого образа. Он сказал, что как древние видящие, так и мистики
нашего мира имеют одно общее свойство: они были способны видеть
человеческий образ, но не поняли, что это такое. Веками мистики давали нам
волнующие отчеты о своих переживаниях, однако эти отчеты, как бы они ни
были прекрасны, страдали от большой и безнадежной ошибки в допущении, что
этот образ - всемогущий и всеведущий творец. Такой же была интерпретация
древних видящих, которые называли человеческий образ "добрым духом",
"защитником человека".
Он сказал, что у новых видящих оказалось достаточно трезвости, чтобы
видеть человеческий образ и понять, что он такое. То, к чему они пришли,
это то, что человеческий образ - не творец, а образ всех человеческих
атрибутов, о которых мы можем думать, а о некоторых из них мы даже
неспособны и помыслить. Образ - это наш бог, поскольку мы то, что он
изображает на нас, а не потому, что творит из ничего по своему образу и
подобию.
Дон Хуан сказал, что, по его мнению, падать на колени в присутствии
человеческого образа отдает высокомерием и человеческой самоцентричностью.
Когда я услышал объяснения дона Хуана, я ужасно забеспокоился. Хотя я
и не считал себя практическим католиком, я был поражен его
святотатственными выводами. Я вежливо его выслушал, но ждал паузы в
заградительном огне его святотатственных суждений, чтобы сменить тему. Но
он продолжал повторять свое безжалостным образом. Наконец я прервал его и
сказал: "я верю, что бог существует".
Он возразил, что мое убеждение основано на вере и, как таковое,
является вторичным, а следовательно, ничего не вносит нового. Он сказал,
что мое верование в существование бога, как и каждого другого, основано на
слухах, а не на моем видении.
Он уверил меня, что если бы я даже мог видеть, то допустил бы тот же
просчет, какой допустили мистики: каждый, кто видит человеческий образ,
автоматически допускает, что это бог.
Он назвал мистический опыт случайным видением, краткосрочным делом,
которое вообще не имеет значения, поскольку оно результат случайного
движения точки сборки. Он уверял, что только новые видящие действительно
являются теми, кто может вынести справедливое суждение по этому вопросу,
поскольку они отвергли случайное видение и способны видеть человеческий
образ так часто, как хотят.
Поэтому они увидели, что то, что мы называем богом - это только
статический прототип человечности без всякой власти, так как человеческий
образ ни при каких обстоятельствах не может помочь нам, вмешиваясь за нас,
отвергая наши злодеяния или вознаграждая как-либо. Мы просто результат его
печати - мы его отпечаток. Образ человека - это точно то, что говорит это
слово, это образец, форма, слепок, группирующие связку нитеобразных
элементов, которую мы называем человеком.
То, что он сказал, погрузило меня в состояние большого отчаяния, но
мои истинные мучения его, казалось, мало трогали. Он продолжал колоть меня
тем, что называл непростительным преступлением случайных видящих, которые
заставили нас сфокусировать свою невозместимую энергию на чем-то, что
совсем не имеет энергии сделать что-либо.
Чем больше он говорил, тем сильнее была моя досада, и когда я был уже
так расстроен, что мог накричать на него, он заставил меня сместиться в
еще более глубокое состояние повышенного сознания. Он ударил меня справа
между подвздошной костью и реберной клеткой. Этот удар ввел меня в
состояние парения в лучезарном свете, в чистом источнике, исключительно
мирном и благодатном. Этот свет был небом, оазисом в окружающей темноте.
По моим субъективным оценкам я видел этот свет неизмеримо долго.
Великолепие этого зрелища было выше всего, что я могу сказать, и все же я
не могу выразить того, что же придавало ему такую красоту. Затем пришла
мысль, что его красота исходит из чувства гармонии, из чувства мира и
отдыха, из чувства прибытия в гавань и, наконец, безопасности. Я
чувствовал себя совершающим вдохи и выдохи легко и покойно. Какое
великолепное чувство полноты! Я знал без тени сомнения, что стою лицом к
лицу с богом, источником всего, и я знал, что бог любит меня - бог есть
любовь и всепрощение. Этот свет омывал меня, и я чувствовал себя чистым,
свободным. Я бесконтрольно плакал, главным образом о себе: видение этого
великолепного света заставило меня почувствовать себя недостойным,
мерзким.
Внезапно я услышал в ухе голос дона Хуана. Он говорил, что мне нужно
