бросалось в глаза: его речь была настолько безукоризненной и изящной,
что слушавшие его вскоре забывали о его истоптанных ботинках,
- 114 -
изношенном пальто и небритом лице. Стиль его речи стал как бы пропуском
в высшие деловые круги.
История этого человека является в некоторой степени необычной, но
она иллюстрирует основную истину, а именно: каждый день о нас судят по
нашей речи. Наши слова показывают нашу интеллигентность; они говорят
проницательному слушателю о том обществе, в котором мы вращаемся; они
указывают на наш уровень образования и культуры.
И у вас, и у меня имеется лишь четыре метода контактов с
окружающим миром. О нас судят на основании того, что мы делаем, как мы
выглядим, что мы говорим и как мы это говорим. Тем не менее множество
людей проходит кое-как свой длинный жизненный путь после окончания
школы, даже не пытаясь сознательно обогатить свой запас слов, овладеть
различными оттенками их значений и научиться произносить слова четко и
ясно. Они привыкают употреблять избытые фразы, которые слышат на работе
и на улице. Нет ничего удивительного в том, что они часто нарушают
традиционные правила произношения, а порой и основные каноны самой
английской грамматики. И если даже люди, имеющие ученые степени, делают
подобные ошибки, то чего можно ожидать от тех, кто вынужден был
прервать свое образование ввиду экономической необходимости?
Много лет назад я стоял днем в задумчивости в римском Колизее. Ко
мне подошел незнакомец, англичанин, проживавший в одной из английских
колоний. Представился и стал рассказывать о своей жизни в Вечном
городе. Он не проговорил и трех минут, как начал делать грубые
грамматические ошибки. В то утро, встав с постели, он почистил ботинки
и надел безупречно чистое белье, чтобы поддержать самоуважение и
завоевать уважение тех людей, с которыми он общался. Однако он не
сделал и малейшей попытки безупречно строить свои фразы и
безукоризненно произносить предложения. Он, например, почувствовал бы
стыд, если бы не приподнял шляпу во время разговора с женщиной, но он
не чувствовал стыда и даже вообще не обратил никакого внимания на
нарушения правил грамматики и на то, что он оскорбляет слух
внимательных слушателей. Тем самым он показал, что он собой
представляет, и определил занимаемое им место в обществе. Его
неправильный английскиий язык неопровержимо свидетельствовал всему
миру, что он не является культурным человеком.
Д-р Чарлз У. Эллиот, бывший президентом Гарвардского университета
треть столетия, заявил: "Я признаю только одно духовное приобретение
как необходимую часть образования мужчины и женщины. Я имею в виду
точное и изысканное употребление родного языка". Это важное заявление.
Подумайте над ним.
Однако вы спросите, каким образом можно овладеть словами, чтобы
употреблять их красиво и точно? К счастью, нет ничего таинственного и
ничего хитрого, когда речь идет о средстве, которое следует
использовать. Это средство является секретом полишинеля. Линкольн
использовал его с потрясающим успехом. Ни один американец никогда не
создавал столь удачных сочетаний слов и никогда не высказывал в прозе
столь неповторимых фраз, звучащих как бесподобная музыка: "Ни к кому со
злобой, ко всем с милосердием". Был ли Линкольн, отец которого -
простой безграмотный плотник, а мать - женщина без каких-либо
выдающихся способностей, наделен от природы этим даром слова? Нет
оснований принять такое предположение. Когда Линкольна избрали в
конгресс, то он, заполняя в Вашингтоне офииальную анкету, на вопрос
относительно образования ответил при помощи лишь одного
- 115 -
прилагательного: "Недостаточное". За всю свою жизнь он не посещал школу
и одного года. Кто же был его учителем? Захария Бирни и Калеб Хезел в
лесах Кентукки, Эзел Дорси и Эндрю Кроуфорд в Пиджин-Крик, штат
Индиана, - все это были странствующие педагоги, переезжавшие из одного
поселения пионеров в другое и едва сводившие концы с концами, если
удавалось найти нескольких учеников, которые были готовы обменять
окорока, кукурузу и пшеницу на обучение чтению, письму и арифметике.
Линкольн получил от них скромную материальную помощь и небольшую
моральную поддержку. Столь же немногое он почерпнул от своего
окружения.
Фермеры и купцы, адвокаты и тяжущиеся, с которыми Линкольн общался
в восьмом судебном округе штата Иллинойс, не обладали магическим даром
слова. Однако Линкольн - и это важный факт, который стоит запомнить, -
не расточал свое время на общение с теми, кто был равен ему или ниже
его по умственным способностям. Он выбирал себе друзей среди
интеллектуальной элиты, певцов и поэтов всех веков. Он мог цитировать
по памяти целые страницы из произведений Бернса, Байрона и Броунинга.
Он написал лекцию о Бернсе. Один экземпляр стихов Байрона лежал у него
в кабинете, а второй - дома. Тот экземпляр, который находился в его
официальном кабинете, был им использован так много раз, что, как тольк
его брали в руки, он сразу открывался на той странице, где начиналась
поэма "Дон Жуан". Даже когда он был в Белом доме и трагическо бремя
Гражданской войны истощало его силы и приводило к появлению глубоких
морщин на его лице, он часто находил время, чтобы в постели почитать
стихи Гуда. Иногда он просыпался среди ночи и, открыв книгу, начинал
читать стихи, которые особенно нравились ему. Встав с постели, в ночной
рубашке и шлепанцах, он потихоньку шел через залы к своему секретарю и
начинал ему читать одно стихотворение за другим. Будучи президентом, он
находил время, чтобы повторять по памяти большие отрывки из Шекспира,
критиковать манеру чтения какого-либо актера и давать свое собственное
толкование того или иного произведения. "Я снова прочитал некоторые
шекспировские пьесы, - писал он актеру Хеккету. - Я делаю это так же
часто, как любой читатель, не имеющий специальной подготовки: "Лир",
"Ричард III", "Генри VIII", "Гамлет" и особенно "Макбет". Я думаю, что
нет ничего, равного "Макбету". Это удивительно!"
Линкольн был предан поэзии. Он не только запоминал стихи и
повторял их как в частной беседе, так и на людях, но и даже пытался
писать стихи сам. На свадьбе своей сестры он прочел одну из своих
длинных поэм. Позднее, в середине своей жизни, он заполнил тетрадку
своими оригинальными сочинениями, однако он так стеснялся этих
творений, что никогда не разрешал их читать даже самым близким друзьям.
"Этот самоучка, - пишет Робинсон в книге "Линкольн как литератор",
- обогатил свой ум образцами истинной культуры. Называйте его гением
или талантом, но процесс его достижений может быть охарактеризован
словами профессора Эмертона, который говорил об образовании Эразма
Роттердамского: "Ему уже незачем было учиться в школе - он обучался,
следуя педагогическому методу, который всегда оказывается единственно
эффективным: опираясь на собственную неутомимую энергию, направленную
на постоянное пополнение знаний и практическую деятельность".
Этот неуклюжий первопоселенец, который занимался лущением кукурузы
и убоем свиней за тридцать один цент в день на фермах Пиджин-Крик в
Индиане, произнес в Геттисберге одну из самых красивых речей,
когда-либо произнесенных смертным. Там сражалось сто семьдесят тысяч
человек. Семь тысяч было убито. Тем не менее вскоре после смерти
Линкольна Чарлз Самнер сказал, что речь Линкольна будет жить, когда
- 116 -
память об этой битве исчезнет, и что когда-нибудь о ней вспомнят
главным образом благодаря этой речи. Кто может усомниться в
правильности этого пророчества?
Эдвард Эверет говорил в Геттисберге в течение двух часов, но все,
что он сказал, давно уже забыто. Фотограф попытался снять его во время
произнесения этой речи, однако Линкольн закончил свое выступление
прежде, чем удалось установить и навести примитивный фотоаппарат тех
времен.
Речь Линкольна была отлита в бронзе и помещена в библиотеку
Оксфорда в качестве примера того, что можно сделать с английским
языком. Каждый, изучающий публичные выступления, должен выучить ее
наизусть.
"Восемьдесят семь лет назад наши отцы основали на этом континенте
новую нацию, взращенную в условиях свободы и преданную принципу,
согласно которому все люди созданы равными. Сейчас мы ведем великую
Гражданскую войну, в которой проверяется, может ли эта нация или любая
другая, воспитанная в таком же духе и преданная таким же идеалам,
существовать дальше. Мы встретились сейчас на поле одной из величайших
битв этой войны. Мы пришли сюда для того, чтобы отвести часть этого
поля для последнего места успокоения тех, кто отдал здесь свои жизни
ради того, чтобы эта нация могла жить. Очень правильно, что мы делаем
это. Однако, по большому счету, не мы освящаем и не мы восславляем эту
землю. Те храбрые люди, живые и мертвые, которые сражались здесь, уже
освятили и восславили ее и сделали это гораздо успешнее нас - мы со
своими ничтожными силами ничего не можем ни добавить, ни убавить. Мир
почти не заметит и не будет долго помнить того, что здесь совершили
они. Мы, живущие, должны здесь посвятить себя решению тем незаконченным
трудам, которые те, кто сражался здесь, так благородно осуществляли. Мы
должны посвятить себя решению той великой задачи, которая еще стоит
перед нами. Именно от этих людей, погибших с честью, мы должны
воспринять глубокую преданность тому делу, которому они столь верно
служили. Мы здесь должны торжественно заявить, что они погибли недаром
и что наша нация с благословения господа обретет новое возрождение
свободы и что правительство народа, управляемое народом и для народа,
никогда не исчезнет с лица земли".
Обычно считают, что Линкольн сам создал бессмертную фразу, которой
заканчивается это выступление, но так ли это? Герндон, его партнер по
адвокатским делам, дал Линкольну за несколько лет до этого экземпляр
выступлений Теодора Паркера. Линкольн прочел эту книгу и подчеркнул в
ней слова: "Демократия - это непосредственное самоуправление над всем
народом, осуществляемое всем народом и для всего народа". Возможно,
Теодор Паркер заимствовал эту фразу у Вебстера, который за четыре года
до этого сказал в своем знаменитом ответе Хейну: "Правительство народа,
созданное для народа самим народом и ответственное перед народом".
Вебстер мог заимствовать эту фразу у президента Деймса Монро, который
высказал эту же идею на тридцать с лишним лет раньше. У кого же мог
взять ее Джеймс Монро? За пятьсот лет до его рождения Уиклиф в
предисловии к переводу Священного писания сказал, что "это Библия для
правительства народа, управляемого народом и для народа". Задолго до
того, как Уиклиф появился на свет, за четыреста лет до нашей эры,
Клеон, выступая с речью перед гражданами Афин, говорил о правителе
"народа, который правит народом и для народа". Что касается того, из
какого древнего источника Клеон взял эту идею, то ответ на этот вопрос
затерян во мраке древности.
- 117 -
Как мало нового! Как многим даже великие ораторы обязаны чтению и
книгам!
Книги! Вот в чем секрет! Тот, кто обогащает и расширяет свой запас
