латынь, два диалекта племени аравак, один диалект карибов и язык сибоней,
которым до сих пор пользуются в деревне, где когда-то жила Путукам, потому
что он считается священным. Кто может быть мне достойным соперником? И я
знаю план вдоль и поперек, и все идеи, которые заложены в нем. Кто лучше
меня сможет соответствующим образом изменить его, если дела пойдут не так,
как ожидалось? Поэтому я непременно отправлюсь, Хунакпу. Отец с матерью еще
какое-то время будут сопротивляться, но затем они поймут, что я -- самый
верный залог успеха, и отпустят меня.
Он ничего не сказал. Он знал, что это правда.
Дико рассмеялась.
-- Ах ты, лицемер, -- сказала она. -- Ведь ты делал то же, что и я, ты
разрабатывал Мезоамериканс-кую часть плана, для того чтобы только ты мог ее
выполнить.
Это тоже было правдой.
-- Я -- не менее подходящая кандидатура, чем ты, -- нет, даже более,
потому что я -- майя.
-- Майя, который больше, чем на фут выше, чем майя и сапотеки того
времени, -- возразила она.
-- Я говорю на двух диалектах майя, плюс на языках племен науатль,
сапотеков, а также испанском, португальском и двух наиболее распространенных
диалектах тарасков. И все доводы в твою пользу равным образом относятся и ко
мне. Кроме того, я знаю все технологии, которые мы намеревались там
внедрить, а также подробные биографии всех людей, с которыми нам придется
иметь дело. У меня нет конкурентов.
-- Я знаю, -- сказала Дико. -- Я знала это раньше, чем ты сам. Тебе не
нужно убеждать меня.
-- О, -- вымолвил он.
-- А ты -- настоящий лицемер, -- сказала она, и какое-то скрытое
чувство прозвучало в ее словах. -- Ты уже давно решил, что отправишься туда,
и тем не менее рассчитывал, что я-то останусь. У тебя была дурацкая мысль,
что мы поженимся, родим ребенка, а потом ты оставишь меня здесь со слабой
надеждой на то, что, пока ты будешь выполнять свое предназначение в прошлом,
здесь будет какое-то будущее.
-- Нет, -- ответил он, -- я даже и не думал о женитьбе.
-- О чем же ты думал, Хунакпу? Улизнуть тайком от всех и наскоро
переспать со мной в каком-нибудь укромном местечке? Я тебе не Беатриса,
Хунакпу. У меня есть моя работа. И в отличие от европейцев, и, видимо,
индейцев, я знаю, что спать с мужчиной, не будучи его женой, значит, --
нарушить законы общества, в котором живешь, отказаться занять место,
предназначенное тебе в нем. Я не буду совокупляться, как животное, Хунакпу.
Когда я выйду замуж, то сделаю это, как подобает человеку, и это будет не в
данном потоке времени. Если я вообще выйду замуж, это произойдет в прошлом,
потому что только там у меня есть будущее.
Он слушал, чувствуя, как его сердце наливается свинцом.
-- Мало надежды. Дико, что мы проживем там достаточно долго, чтобы
встретиться.
-- Поэтому-то, мой друг, я и отказываюсь принять все твои приглашения
продолжить нашу дружбу за пределами этих стен. У нас с тобой нет будущего.
-- Неужели будущее и прошлое -- это все, что имеет для тебя значение?
Неужели в твоем сердце не найдется местечка для настоящего?
Вновь по ее щекам потекли слезы.
-- Нет, -- ответила она.
Он протянул руки и стер слезы с ее щек, а потом провел мокрыми от слез
пальцами по своим щекам.
-- Я никогда никого не полюблю, кроме тебя, -- сказал он.
-- Это ты сейчас так говоришь, -- промолвила Дико. -- Но я освобождаю
тебя от этого обещания и заранее прощаю тебе то, что ты полюбишь кого-нибудь
и женишься, и если мы когда-нибудь встретимся там, мы будем друзьями, и
будем рады увидеться, и ни на мгновение не пожалеем, что не поступаем
неразумно сейчас.
-- Мы пожалеем об этом. Дико. По крайней мере, я. Я жалею об этом уже
сейчас и буду жалеть потом и всегда. Потому что ни один человек, которого мы
встретим в прошлом, не поймет, кто и что мы на самом деле, во всяком случае
так, как мы теперь понимаем друг друга. Ни с кем в прошлом мы не сможем
разделить стоящие перед нами задачи, и никто не будет так упорно трудиться,
чтобы помочь нам, как мы это делаем сейчас друг для друга, чтобы добиться
общей цели. Никто не узнает тебя, как я, и не будет любить так, как я. И
пусть ты права, у нас с тобой нет будущего, но я скорее предпочел бы
встретить любое будущее, помня о том, что хоть недолго, но мы были вместе.
-- Тогда ты -- глупый романтик, как всегда говорит мама.
-- Она так говорит?
-- Мама никогда не ошибается, -- ответила Дико. -- Она также сказала,
что у меня никогда не будет лучшего друга, чем ты.
-- Она права.
-- Будь моим верным другом, Хунакпу, -- сказала Дико. -- И никогда
больше не заводи опять этот разговор. Работай вместе со мной и, когда придет
время отправиться в прошлое, будь рядом. Пусть работа, которую мы делаем
вместе, будет нашим супружеством, а будущее, которое мы построим, нашими
детьми. Позволь мне прийти к моему неведомому мужу, кем бы он ни был, так,
чтобы память о другом муже или другом возлюбленном не тяготила меня. Позволь
мне встретить мое будущее с верой в нашу дружбу, а не с чувством вины за то,
что я отвергла тебя, или за то, что приняла твою любовь. Ты сделаешь это для
меня?
Нет, молча кричал Хунакпу. В этом нет необходимости, нам не нужно этого
делать. Мы можем быть счастливы сейчас и ничто не помешает нам быть
счастливыми в будущем. И ты неправа, совершенно неправа, требуя от меня
этого.
Но если она считает, что замужество или любовная связь сделают ее
несчастной, то тогда она действительно будет несчастной, а значит, она права
в отношении себя, и любовь к нему не принесет ей радости. Так что же...
любит он ее или просто хочет обладать ею? Что ему дороже -- ее счастье или
удовлетворение своего желания?
-- Да, -- сказал Хунакпу. -- Я сделаю это для тебя.
И тогда она единственный раз поцеловала его. Наклонилась к нему и
поцеловала в губы -- не мимолетным поцелуем, но и не страстным. С любовью,
просто с любовью, одним-единственным поцелуем, а затем ушла, оставив его
одного, покинутого и несчастного.
ГЛАВА VIII. ТЕМНОЕ БУДУЩЕЕ
Отец Талавера выслушал все красноречивые, методичные, временами
страстные доводы, но он с самого начала знал, что окончательное решение по
делу Копана придется принимать ему. Сколько уже лет они внимали Колону -- и
сами тоже выступали с речами, -- так что теперь все были измучены
бесконечным повторением одного и того же. За все эти годы, с тех пор как
королева попросила его возглавить комиссию по проверке утверждений Колона,
не изменилось решительно ничего. Мальдонадо, похоже, по-прежнему считал само
существование Колона оскорблением для себя, в то время как Деса был почти
очарован генуэзцем. Остальные поддерживали то одного, то другого, либо,
подобно самому Талавере, оставались нейтральными. Они просто колебались, как
трава, стараясь держать нос по ветру. Сколько раз каждый из них приходил к
нему для приватной беседы и проводил долгие минуты, а иногда и часы,
объясняя свою позицию, которая всегда сводилась к одному и тому же: он
согласен со всеми.
Только я по-настоящему нейтрален, подумал Талавера. Только меня одного
не могут поколебать никакие аргументы. Только я один могу слушать, как
Мальдонадо приводит длинные цитаты из древних, давно забытых рукописей, на
языках столь редких, что, весьма вероятно, никто никогда и не говорил на
них, кроме самого автора. Только я, слушая его, слышу голос человека,
преисполненного решимости не позволить какой-то мелкой новой идее разрушить
его собственное идеальное представление об устройстве мира. Один я могу
слушать, как Деса восхваляет проницательность Колона, открывшего истины,
которые так долго не замечали другие ученые, и слышу при этом голос
человека, мечтавшего, начитавшись когда-то рыцарских романов, стать рыцарем
без страха и упрека и защищать дело благородное только потому, что он его
защищает.
Только я один нейтрален, думал Талавера, потому что я один понимаю
беспредельную глупость всех этих выступлений. Кто из тех древних, которых
все они цитируют с такой уверенностью, был поднят рукой Бога так высоко, что
охватил взглядом всю землю? Кому из них рука Бога вручила инструмент, чтобы
точно измерить диаметр Земли? Никто ничего не знал. Результаты единственной
серьезной попытки такого измерения, выполненного более тысячи лет тому
назад, могли быть сильно искажены самым незначительным расхождением данных
исходных измерений. Все доводы в мире не могут изменить того факта, что если
вы строите основание ваших логических рассуждений на предположении, то и
ваши выводы будут тоже предположением.
Само собой разумеется, Талавера не мог поделиться своими мыслями ни с
кем. Он занял столь высокий пост вовсе не потому, что скептически относился
к мудрости древних. Напротив, все, кто знал его, были уверены, что он
крайний ортодокс. Он изрядно потрудился, чтобы за ним закрепилось такое
мнение. В известном смысле окружавшие его люди были правы: просто его
определение ортодоксальности в корне отличалось от их определения.
Талавера не верил ни Аристотелю, ни Птолемею. Он уже понял, что
экзамен, устроенный Колону, продемонстрировал, по крайней мере, одну
удивительную особенность: на каждого древнего мудреца приходится один
опровергающий его мудрец, столь же древний и (как он подозревал) столь же
невежественный. Пусть другие ученые утверждают, что Бог шептал на ухо
Платону, когда тот писал свой "Пир". Та-лавера так не думал. Аристотель был
умен, но его мудрые высказывания вряд ли ближе к истине, чем мнение других
мудрецов.
Талавера верил только Иисусу Христу. Только Его слова имели для него
значение, только дело Христово волновало его душу. Всякое другое дело,
всякую другую идею, всякий другой план, партию или секту, или отдельного
человека следовало судить в свете того, помогут они или помешают делу
Христову. В самом начале своей церковной карьеры Талавера понял, что монархи
Кастилии и Арагона полезны делу Христа, и поэтому примкнул к их лагерю. Они,
в свою очередь, нашли его ценным слугой, поскольку он умело использовал в их
поддержку те возможности, которыми располагает церковь.
Его техника отличалась простотой. Понять, чего хотят монархи и что
нужно, дабы поддержать их усилия, чтобы превратить Испанию в христианское
королевство, лишить иноверцев всяческой власти и влияния, а затем
интерпретировать все подходящие для данного случая тексты из Священного
писания, чтобы показать, как оно, традиции церкви и все древние писатели
едины в поддержке того курса, который избрали монархи. Ему казалось забавным
когда он был не в настроении или чем-то опечален, что никто никогда не мог
разобраться в его методе. Всякий раз, когда он приводил цитаты из древних
авторов в поддержку дела Христова и монархов Испании, все убеждались,
насколько правилен курс, избранный монархами. И никому не приходило в
голову, что Талавера просто искусно манипулирует текстами. Похоже, они даже
не догадывались, что текстами можно манипулировать.
И тем не менее все они манипулировали древними текстами, переделывали
их и интерпретировали в своих интересах. Так, Мальдонадо прибегал к этому,
чтобы защитить свои сложные и спорные умозаключения, тогда как Деса
пользовался тем же приемом, чтобы нападать на них. Но ни один из них,
похоже, и не подозревал, чем они в действительности занимаются. Им казалось,
что они открывают истину.
Талавере не раз хотелось высказать им с презрением все, что он о них
