знал, как говорить словами из Библии. - Она недостаточно
благословлена, чтобы стать мне женой. Даже до моей мамы ей
далеко. Господь наверняка приготовил для меня кого-то
получше.
- Да, верно, - сказал папаша Лем, и теперь уже вовсе не
как проповедник; теперь на проповедника больше походил я, а
он говорил тихо и спокойно: - Ты думаешь, я этого не знаю?
Во всем виноваты проклятые дети Исава, Мик... У нас было
пятеро девочек - и гораздо более "пыльных", чем она, -
однако нам пришлось отдать их в другие семьи, потому что они
были вроде тебя: даже не желая того, они просто убили бы
своих родителей.
- Но меня-то вы вернули.
- Ты остался в живых, Мик, так что с тобой, согласись,
было гораздо легче.
- Вы имеете в виду, что никого из них уже нет?
- Дети Исава, - повторил он. - Троих они застрелили,
одну задушили, а тела пятой мы так и не нашли. Ни одна из
них не дожила до десяти лет.
Я сразу вспомнил, как та леди в Роаноке говорила, что не
один раз смотрела на меня через перекрестье прицела. Однако
она сохранила мне жизнь. Я не знал, зачем. И черт побери,
до сих пор не знаю. Зачем, если вы собираетесь держать меня
взаперти до конца жизни? С таким же успехом можно было
прострелить мне башку лет в шесть, и я прямо сейчас могу
назвать целый список людей, которые остались бы тогда жить.
Короче, если вы меня не выпустите, благодарить мне вас не за
что.
Но папаше Лему я сказал, что ничего не знал, жаль, мол,
сочувствую.
- Мик, - сказал он, - ты вправе быть разочарованным,
поскольку Господь облагодетельствовал тебя такой великой
силой. Но, клянусь тебе, из всех наших девушек брачного
возраста моя дочь самая достойная. Я не пытался всучить ее
тебе, потому что она моя дочь, - это было бы святотатством,
а я неизменно служу Господу. Люди подтвердят, что я не
предложил бы тебе свою дочь, не будь она самой достойной.
Если она у них самая лучшая, подумал я, то законы против
кровосмешения не зря придумали. Но папаше Лему сказал:
- Тогда, может быть, стоит подождать: наверняка есть
кто-то моложе, кому еще рано сейчас жениться. - Я вспомнил
историю Иакова из воскресной школы и, поскольку они так на
этом Иакове помешались, добавил: - Помните, Иаков ждал семь
лет, прежде чем женился на Рахили. Я готов подождать.
Это на него уж точно произвело впечатление.
- У тебя воистину пророческая душа, Мик. Не сомневаюсь,
что когда-нибудь, когда Господь заберет меня к себе, ты
займешь мое место. Но я надеюсь, ты помнишь также, что
перед Рахилью Иаков взял в жены ее старшую сестру Лию.
Уродину, подумал я, но промолчал. Просто улыбнулся и
сказал, что запомню и что, мол, об этом вполне можно
поговорить и завтра, а сейчас уже поздно, я устал, и со мной
много чего случилось, что надо обдумать. Потом совсем уже
разошелся - в смысле библейских дел - и добавил:
- Помните, Иаков, перед тем как увидеть во сне лестницу,
лег спать?
Все рассмеялись, но папаша Лем еще не успокоился. Он
согласился, что со свадьбой можно несколько дней подождать,
но один вопрос ему хотелось выяснить сразу. Он посмотрел
мне в глаза и сказал:
- Мик, тебе придется сделать выбор. Господь говорил, что
кто не с ним, тот против него. Иисус говорил: сегодня
избери, кому служить будешь. И Моисей говорил: "Во
свидетели пред вами призываю небо и землю: жизнь и смерть
предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь,
дабы жил ты и потомство твое".
Я так думаю, что яснее и не скажешь. Мне предоставили
выбирать: либо жить среди избранного народа, среди этих
чумазых детишек, под властью мерзкого старика, который будет
указывать, на ком мне жениться, и решать, буду ли я
воспитывать своих детей, либо уйти, чтобы мне разнесли башку
выстрелом из винтовки, или, может, напустить на меня рак - я
не знал, как они решат: прикончить меня быстро или
медленно. Хотя им, пожалуй, лучше было сделать это быстро,
чтобы я не успел пролить семя среди дочерей Исава.
Ну и я пообещал ему, как мог искренне, что буду, мол,
служить Господу и жить среди них до конца своих дней. Я уже
говорил, что не знал, чувствует ли он вранье на самом деле,
но папаша Лем кивнул и улыбнулся - вроде как поверил.
Однако я-то знал, что это ложь, а значит, он мне не поверил,
то есть, как говорил сын мистера Кайзера, Грегти, я в дерьме
и по самые уши. Более того, хотя он изо всех сил старался
это скрыть, улыбался и внешне никак себя не выдавал, он
знал, что я вовсе не собираюсь жить с этими психами, которые
засаживали своим сестрам и оставались такими же темными, как
в прошлом веке. А это означало, что он уже планирует убить
меня и, видимо, не когда-нибудь, а скоро.
Впрочем, ладно, я лучше скажу здесь правду: на самом
деле я усомнился, что он мне поверил, только по дороге к
дому. А когда мама отвела меня в чистую симпатичную комнату
на втором этаже и, предложив чистую симпатичную пижаму,
захотела забрать джинсы, рубашку и все остальное, чтобы
привести их в порядок, только тут я подумал, что в эту ночь
одежда мне, возможно, очень понадобится. Я здорово
разозлился, пока она не отдала мне все назад, явно
испугавшись, что я с ней что-нибудь сделаю.
Мама вышла и спустилась вниз, я снова оделся, обулся и
лег под одеяло. Мне приходилось в свое время ночевать на
улице, так что спать в одежде было делом привычным. А вот
то, что пришлось влезть на простыню в ботинках, прямо-таки
не давало мне покоя.
Лежа в темноте, я пытался придумать, что делать дальше.
Вдруг я понял, что вижу в темноте. Не глазами, разумеется,
вижу, а чувствую, как передвигаются вокруг люди. Поначалу
не очень далеко и не очень четко, но по крайней мере я
ощущал ближних, тех, кто в доме. Воспринимая их сигналы -
то в ритмах сна, то движущиеся, - я неожиданно для себя
начал понимать, что всегда чувствовал людей, только не
осознавал этого. Они не "искрили", но я знал, где они -
словно тени, плавающие где-то в мыслях. Как в тот раз,
когда Диз Риддл в десять лет получил свои первые очки и
вдруг начал прыгать и вопить от радости, потому что увидел
столько всего нового. Вернее, он всегда видел разные вещи,
но в половине случаев не знал, что это такое. Например,
рисунки на монетах: он чувствовал, что на монетах есть
какой-то рельеф, но только в очках увидел, что это рисунки,
надписи и все такое. Вот и со мной случилось примерно то же
самое.
Я увидел у себя в голове целую картину, где тут и там
обозначались люди: и чем больше я старался, тем лучше
видел. Однако я не видел стен и не понимал, где кто
находится: на кухне, или в туалете, или еще где.
Приходилось напряженно думать, и это отбирало все силы.
Единственное, что помогало, это электропроводка под током,
так что, когда был включен свет, или электрические часы, или
еще что-то, я видел такую тонкую линию, едва заметную,
бледнее даже, чем тени людей. Не бог весть что, но по
крайней мере я мог иногда догадаться, где проходят стены.
И если я не мог сказать, кто есть кто, то, во всяком
случае, мог угадать, кто что делает. Например, кто спит, а
кто нет. Не ясно было также, где взрослые, а где дети,
потому что я ощущал не размер, а яркость, и только по
яркости определял, кто из них близко, а кто далеко.
- Мне, можно сказать, повезло, что я выспался днем, когда
тот тип вез меня от Роанока до Идена. Вернее, везение тут
сомнительное, поскольку мне совсем не хотелось в Идеи, но по
крайней мере я отоспался, а значит, мог продержаться дольше
и выждать, пока все не улягутся.
В соседнем доме их было несколько. Я не сразу
разобрался, кто там кто, - трое из них здорово "искрили", и
поначалу мне показалось, что они просто ближе других, - но
потом я сообразил, что это, наверно, родители и папаша Лем
плюс еще кто-то. Короче, они там посовещались какое-то
время, потом закончили, и все, кроме папаши Лема, перешли в
мой дом. Я не знал, о чем шел разговор, но чувствовал, как
они напуганы и злы. Впрочем, больше напуганы. Я тоже
здорово испугался, но заставил себя успокоиться, чтобы
ненароком кого-нибудь не убить. Таким образом я и держал
себя в руках, чтобы не очень заряжаться и "искрить", - пусть
думают, что сплю. Они видели хуже меня, так что это могло
помочь. Сначала я думал, все заявятся наверх и прикончат
меня, но нет, они остались ждать внизу, и только один из них
поднялся на второй этаж. Однако он даже не зашел ко мне -
только прошелся по другим комнатам, разбудил спящих и
заставил спуститься вниз, а потом выгнал из дома.
Это меня еще больше напугало. Тут уже никаких сомнений
не оставалось: они не хотели, чтобы я "искранул"
кого-нибудь поблизости, когда на меня набросятся. Хотя с
другой стороны, подумал я, это неплохой признак: боятся - и
правильно. Я мог протянуться дальше их всех и ударить
сильнее. Кроме того, когда я вернул дочери папаши Лема то,
что та на меня наслала, они поняли, что я способен отразить
их удар, если им вздумается меня "запылить". Разумеется,
они не знали, на что я еще способен.
Но я этого и сам тогда не знал.
Наконец все выбрались из дома, кроме той компании на
первом этаже. Вокруг дома тоже стояли - может, кто следил
за мной, может, просто так, но я решил, что выбираться через
окно будет рискованно.
Затем кто-то снова двинулся наверх. Сгонять вниз больше
было некого, так что, понятно, шли по мою душу. Всего один
человек, но легче от этого не становилось - любой взрослый,
умеющий управляться с ножом, мог бы, наверно, со мной
справиться. Я еще не совсем вырос - во всяком случае,
надеюсь, - а драться мы в приюте особенно не дрались. Так,
мутузили друг друга во дворе, но это несерьезно. Я даже
пожалел на мгновение, что не занялся в свое время "кунгфу"
вместо того, чтобы просиживать за учебниками, стараясь
наверстать недоученное в приютской школе. Мертвому ни
математика, ни другие науки уже не понадобятся.
Хуже всего было то, что я его не видел. Может, на самом
деле они просто убрали из дома всех детей, чтобы,
проснувшись утром, меня не разбудили. Может, они хотели как
лучше. А этот, на лестнице, поднимался, чтобы проверить,
все ли у меня в порядке, или принести чистую одежду, или еще
что, кто его знает? Я ведь не знал наверняка, что он хочет
меня убить, - как же я мог "искрануть" его, не будучи
уверен? Но если это действительно так, тогда, конечно же,
лучше было бы разделаться с ним, прежде чем он доберется до
меня...
Так или иначе, решать мне не пришлось. Пока я лежал и
думал, что делать, он поднялся по лестнице, подошел к двери,
повернул ручку и вошел в комнату.
Я старался дышать мелко и ровно, как спящий. И старался
не "искрить" слишком сильно. Если он просто проверяет, то
сейчас уйдет.
Человек не ушел. Двигался он очень тихо, чтобы я
случайно не проснулся. И напуган был дальше некуда. Так
напуган, что я сразу понял: он здесь отнюдь не для того,
чтобы подоткнуть мне одеяло или пожелать спокойной ночи.
И я решил его "искрануть". Но оказалось, у меня нет
никаких "искр"! В смысле, я не злился и ничего такого. Я
никогда раньше не пробовал убивать кого-нибудь специально,
это всегда случалось, когда я уже был на взводе и просто
терял над собой контроль. И сейчас это стремление
успокоиться так на меня подействовало, что я не мог ничего
сделать. Ни одной лишней "искры" у меня не было, только
обычная светящаяся тень, а он уже стоял рядом, и времени
совсем не осталось, так что я просто скатился с кровати. В
его сторону, что, может быть, глупо - я мог напороться на
нож, - но ведь я еще не знал наверняка, что у него есть нож.
Я думал, собью его с ног или толкну.
Я его толкнул и грохнулся на пол, но он устоял и даже
успел полоснуть меня по спине. Не очень сильно, больше
рубашке досталось, но, поняв, что он с ножом, я ужасно
испугался, вскарабкался на ноги и на четвереньках отполз в
сторону. Света от окна не было, и мы ходили будто в большом
темном шкафу. Я не видел его, он - меня. Вернее, я-то
видел - или по крайней мере чувствовал, где он, - и теперь
