Орсон Скотт Кард
Око за око
Перевод с английского Александра Корженевского.
- Просто рассказывай, Мик. Все подряд. Мы слушаем.
- Ну, для начала... Я знаю, что делал ужасные вещи.
Если у тебя в душе хоть что- то есть, ты не убиваешь людей
вот так запросто. Даже если можешь сделать это, не
дотрагиваясь до человека. Даже если никто никогда не
догадается, что это убийство. Все равно надо стараться себя
сдерживать.
- Кто тебя этому научил?
- Никто. В смысле, об этом просто не было в книжках,
которые читали нам в баптистской воскресной школе, - они там
все время долдонили, что, мол, нельзя лгать, нельзя работать
по субботам, нельзя пить спиртное. Но ни слова про
убийства. Я так понимаю. Господь и сам порой считал, что
это дело полезное, - как в тот раз, когда Самсон махнул
ослиной челюстью, и готово: тысяча парней лежат замертво,
но тут, мол, полный порядок, потому что они филистимляне.
Или как он лисам хвосты поджигал? Самсон, конечно, псих,
однако свое место в Библии заработал.
Иисус в Библии, похоже, чуть не единственный, кто учил не
убивать, хотя про него там тоже много написано. Да и то
помню, там было, как Господь поразил насмерть этого парня с
женой, потому что они зажались и не дали ничего для
христианской церкви. А уж как об этом проповедники по
телевидению распинаются, Боже! Короче, нет, я вовсе не
из-за религии решил, что нельзя убивать людей.
Знаете, что я думаю? Наверно, все началось с Вондела
Коуна. В баптистском приюте в Идене, в Северной Каролине,
мы все время играли в баскетбол. Поле там было паршивое, в
кочках, но мы считали, что так даже интереснее, - никогда не
знаешь, куда отскочит мяч. Как эти парни из НБА играют, на
гладком ровном полу, так-то любой сосунок сможет...
А в баскетбол мы играли целыми днями, потому что в приюте
больше нечего делать. По телевизору одни проповедники. Там
только кабельное: Фолвелл из Линчберга, Джим и Тэмми из
Шарлотта, модный этот тип Джимми Свагтарт, Эрнест Эйнгли -
вечно как побитый. Билли Грейем - ну прямо как заместитель
самого Господа Бога. Короче, кроме них, наш телевизор
ничего не показывал, и ничего удивительного, что мы круглый
год жили на баскетбольной площадке.
А этот Вондел Коун... Роста он был не очень большого и
не Бог весть как часто попадал в корзину. Дриблинг вообще у
всех получался кое-как. Но зато у него были локти. Другие
парни если и заденут кого, так всегда случайно. А Вондел
делал это специально, да еще так, чтобы всю физиономию
расквасить. Понятное дело, мы быстро приучились отваливать
в сторону, когда он прет, и ему доставались все броски и все
передачи.
Но мы в долгу не оставались - просто перестали
засчитывать его очки. Кто-нибудь называет счет, а его
бросков как будто не было. Он орет, спорит, а мы все стоим
вокруг, киваем, соглашаемся, чтобы он кому-нибудь не
съездил, а после очередного мяча объявляют счет и опять без
его бросков. Он просто из себя выходил - глаза выпучит
орет, как ненормальный, а его броски все равно никто не
засчитывает. Вондел умер от лейкемии в возрасте
четырнадцати лет. Дело в том, что он мне никогда не
нравился.
Но кое-чему я от него все же научился. Я понял, как это
мерзко добиваться своего, когда тебя не волнует, сколько
вреда при этом ты принесена другим. И когда я наконец
осознал, что более вредоносного существа, чем я сам, может,
и на всем свете нет, мне сразу стало ясно, как это ужасно.
Я имею в виду, что даже в Ветхом Завете Моисей говорил:
наказание, мол, должно отвечать преступлению. Око за око,
зуб за зуб. Квиты, как говаривал старик Пелег до того, как
я убил его затяжным раком. Я и сбежал-то из приюта, когда
Пелега забрали в больницу. Потому что я не Вондел, и меня
действительно мучило, когда я делал людям зло.
Но это ничего не объясняет... Я не знаю, о чем вы хотите
услышать.
- Просто рассказывай, Мик. Говори о чем хочешь.
- Ладно, я в общем-то и не собирался рассказывать вам про
всю свою жизнь. По- настоящему я начал понимать, в чем
дело, когда сел на тот автобус в Роаноке, так что отсюда
можно, видимо, и начать. Помню, я еще очень старался не
разозлиться, когда у леди впереди меня не оказалось мелочи
на проезд. Я даже не завелся, когда водитель велел ей
выходить. Оно просто не стоило того, чтобы за это убивать.
Я всегда так себе говорю, когда начинаю злиться- мол, не за
что тут убивать, - и это помогает успокоиться. Короче, я
протянул мимо нее руку и сунул в щель долларовую бумажку.
- Это за нас обоих, - говорю.
А он в ответ:
- У меня тут не разменная касса. Сдачи нет!
Надо было просто сказать: ладно, мол, оставь себе, но он
так по-скотски себя вел, что мне захотелось поставить его на
место.
Я просунул в щель еще пять центов и сказал:
- Тридцать пять за меня, тридцать пять за нее и еще
тридцать пять за следующего, у кого не окажется мелочи.
Может, я его и спровоцировал. Жаль, конечно, но я ведь
тоже живой человек. Он совсем завелся.
- Ты у меня поостришь еще, сопляк. Возьму вот и вышвырну
тебя из автобуса.
Честно говоря, он не имел на то права. Я белый,
пострижен коротко, так что, если бы я пожаловался, его босс,
возможно, устроил бы ему веселую жизнь. Можно было сказать
ему это, и он бы, наверно, заткнулся. Только я бы тогда
слишком завелся, а никто не заслуживает смерти за то лишь,
что он свинья. Короче, я опустил взгляд к полу и извинился
- не "Извините, сэр" или что-нибудь этакое, вызывающее - а
тихо так, даже искренне.
Если бы он на этом и замял дело, все кончилось бы хорошо,
понимаете? Да, я, конечно, здорово разозлился, но я уже
приучил себя сдерживаться, вроде как затыкать злость и потом
потихоньку ее стравливать, чтобы никому не причинить вреда.
Но он так рванул автобус вперед, что я едва не полетел на
пол и удержался на ногах только потому, что схватился за
поручень и чуть не раздавил сидевшую сзади женщину.
Несколько человек что-то крикнули, вроде как возмутились.
Потом-то я понял, что кричали водителю, а не мне, но в тот
момент показалось, что кричат мне, да еще я испугался,
оттого что чуть не упал, и уже здорово разозлился...
Короче, я не сдержался. Ощущение возникает такое, будто у
меня в крови искры, перетекающие по всему телу, и я метнул
этот импульс прямо в водителя автобуса. Он был у меня за
спиной, поэтому я не видел его самого, но почувствовал, как
искры попали в него, перекорежив что-то внутри, а затем все
прошло, и это ощущение исчезло. Я больше не злился, но
знал, что он уже конченый человек.
Даже знал, почему. Печень. К тому времени я стал
настоящим экспертом по раковым опухолям. Ведь почти все,
кого я знал, умирали от рака на моих глазах. Кроме того, я
прочел все, что было на эту тему в иденской библиотеке.
Можно жить без почек, можно вырезать у человека легкое,
можно вырезать даже толстую кишку, и человек будет ходить с
мешком в штанах, но никто не может выжить без печени, а
пересаживать ее еще не умеют. Одним словом, ему конец. От
силы два года осталось. Всего два года- и только потому,
что из-за плохого настроения он решил дернуть автобус, чтобы
сбить с ног мальчишку-остряка.
Я себя чувствовал полным дерьмом. Прошло уже почти
восемь месяцев с тех пор, как я в последний раз кому-то
навредил - это еще до рождества случилось. Весь год я
держал себя в руках - дольше, чем когда бы то ни было, и мне
начало казаться, что я справился с собой... Я пробрался
мимо той леди, на которую меня швырнуло, и сел у окна, глядя
наружу, но ничего не замечая. У меня только одна мысль
крутилась в голове: мне жаль, что так вышло, мне жаль...
Ведь у него, наверно, есть жена и дети. А из-за меня они
очень скоро станут сиротами. Со своего места я чувствовал,
что происходит у водителя внутри: маленький искристый
участок у него в животе, заставляющий опухоль разрастаться и
мешающий естественному огню организма выжечь его насовсем.
Мне с невероятной силой хотелось вернуть все назад, но я не
мог. И, как много раз раньше, мне подумалось, что, не будь
я таким трусом, я бы давно покончил с собой. Непонятно
только, почему я сам не умер от своего рака - ведь себя я
ненавидел больше, чем кого бы то ни было в жизни.
Женщина, сидевшая рядом, заговорила:
- Такие люди могут кого угодно из себя вывести, верно?
Я не хотел ни с кем разговаривать, поэтому просто буркнул
что-то и отвернулся. - Я очень признательна вам за помощь.
Только тут я понял, что это та самая леди, у которой не
оказалось мелочи.
- Не за что.
- Право же, не стоило... - Она тронула меня за джинсы.
Я повернулся и взглянул на нее: старше меня, лет
двадцать пять, и очень даже ничего. Одета вполне прилично,
так что, понятно, не бедная, и мелочи на дорогу у нее не
оказалось совсем не поэтому. Она так и не убрала руку с
моей коленки, и мне стало немного не по себе, потому что
зло, которое я способен сделать, гораздо сильнее, когда есть
прямой контакт, - обычно я стараюсь никого не трогать и
нервничаю, когда дотрагиваются до меня. Быстрее всего,
помню, я убил человека, когда один тип принялся лапать меня
в туалете на остановке по шоссе 1- 85. Буквально изорвал
его всего внутри, и, когда я выходил, он уже харкал кровью.
Меня до сих пор, бывает, мучают кошмары: он меня щупает, а
сам уже задыхается.
Короче, от всего этого я немного нервничал, хотя никакого
вреда в ее прикосновении не было. Вернее, только наполовину
от этого: рука ее касалась моей коленки совсем легко, и
краем глаза я видел, как вздымается ее грудь, когда она
дышит, а мне в конце концов семнадцать лет, и во всем
остальном я совершенно нормальный человек. Так что мне не
совсем хотелось, чтобы она убирала руку.
Но лишь до тех пор, пока она не улыбнулась и не сказала:
- Мик, я хочу помочь тебе.
Я даже не сразу сообразил, что она назвала меня по имени.
В Роаноке я мало кого знал и уж ее-то точно не помнил. Мне
еще подумалось, что она, может быть, одна из заказчиц
мистера Кайзера, но кто из них знает меня по имени?..
Конечно, она могла видеть, как я работаю на складе,
расспросить обо мне мистера Кайзера, поэтому я
поинтересовался:
- Вы что, бываете у мистера Кайзера?
- Мик Уингер, тебе досталось такое имя, потому что оно
было написано на записке, приколотой к одеялу, когда тебя
нашли у дверей станции по очистке канализационных стоков в
Идене. А эту фамилию ты взял, сбежав из баптистского
приюта, и выбрал именно ее, потому что первым фильмом,
который ты посмотрел, оказался "Офицер и джентльмен". Тогда
тебе было пятнадцать, а сейчас исполнилось семнадцать, и за
всю свою жизнь ты убил больше людей, чем сам Аль Капоне.
Я здорово занервничал, дернул шнур, чтобы шофер остановил
автобус, буквально перелез через нее к выходу и спустя три
секунды уже несся бегом по улице. Я всю жизнь боялся, что
кто-нибудь про меня узнает. Но тут было еще страшнее - она
как будто знала про меня уже давно. У меня возникло такое
чувство, словно кто-то много лет подглядывал за мной через
окошко в туалете, а я только сейчас это понял.
Бежал я довольно долго, а в Роаноке это не очень-то
легко, потому что там сплошные холмы. Впрочем, больше
получалось вниз, к центру города, где, я подумал, можно
будет нырнуть в какое-нибудь здание и выскочить через черный
ход.
На бегу я пытался придумать, куда мне теперь деваться.
Из города, понятно, надо сматываться. Вернуться на склад я
не мог, и от этого мне стало немного грустно: мистер Кайзер
подумает, что я убежал просто так, без причины, как будто
мне нет дела до людей, которые, может быть, на меня
рассчитывают. Он будет беспокоиться, поскольку я даже не
забрал свою одежду из той комнаты, куда он пустил меня.
Я себя как-то странно чувствовал, представляя, что
подумает обо мне мистер Кайзер, но Роанок - это не приют, не
Иден и не Северная Каролина. Оставляя те места позади, я ни
о чем не жалел. А вот мистер Кайзер... С ним всегда все
было честь по чести, отличный старикан, - никогда не строил
