из себя большого босса, никогда не старался показать, что я
хуже его, даже заступался за меня, давая остальным понять,
чтобы меня не дергали и не заводили. Он взял меня на работу
года полтора назад, хотя я соврал, что мне уже шестнадцать,
и он наверняка это понял. За все это время я ни разу не
разозлился на работе, по крайней мере настолько, чтобы, не
сумев остановиться вовремя, причинить кому-нибудь зло.
Вкалывать приходилось дай Бог: я здорово накачался,
нарастил мускулатуру - даже не думал никогда, что у меня
такая будет, - и вырос дюймов на пять. Короче, деньги свои
отрабатывал и вкалывал наравне с другими. Мистер Кайзер ни
разу не заставил меня почувствовать, что я там из милости,
как это делали люди в приюте: мы, мол, должны быть
благодарны, что нас не бросили где-нибудь подыхать с голоду.
В "Мебельном складе Кайзера" я впервые почувствовал какой-то
покой в душе, и за то время, что я там проработал, никто
из-за меня не умер.
Все это я знал и раньше, но, только ударившись в бега,
понял, как жалко мне оставлять Роанок. Тоскливо, будто умер
кто-то из близких. И так мне стало плохо, что какое-то
время я просто не видел, куда иду, хотя не плакал и вообще
ничего такого.
Вскоре я очутился на Джефферсон-стрит, где она прорезает
лесистый холм. Дальше улица расширяется, и там полно
закусочных и пунктов проката автомобилей. Машины
проносились мимо меня в обе стороны, но я думал в тот момент
совсем о другом. Пытался понять, почему я ни разу не
разозлился на мистера Кайзера. Мне и раньше встречались
люди, которые обращались со мной по-человечески; меня вовсе
не колотили каждую ночь, и в обносках я не ходил, и мне не
приходилось выбирать между собачьими консервами или голодом.
Я вспоминал всех этих людей в приюте - они честно пытались
сделать меня христианином и дать образование. Другое дело,
что они попросту не научились делать добро без того, чтобы
при этом не обидеть. Вот как старый Пелег, например, наш
дворник, негр - нормальный старикан, он нам постоянно всякие
истории травил, и я никому не позволял называть его
"ниггером" даже за глаза. Но он и сам был расистом- я это
понял еще с того раза, когда он застукал нас с Джоди
Кейпелом: мы с ним мочились на стену и соревновались, кто
за один заход сумеет больше раз остановиться. Мы ведь
делали одно и то же, верно? Однако меня он просто прогнал,
а Джоди устроил выволочку. Тот орал как резаный, а я все
кричал, что это, мол, нечестно, что я делал то же самое, что
он лупит Джоди, потому что тот черный, но Пелег не обращал
на меня никакого внимания. Глупо, конечно, и мне совсем не
хотелось получить трепку, но так я от всего этого
разозлился, что у меня внутри опять заискрилось, и я уже не
мог удержаться: в тот момент я вцепился Пелегу в руку -
хотел оттащить его от Джоди - и влепил ему на всю катушку.
Что я мог ему сказать? Тогда или позже, навещая его в
больнице, где он лежал с капельницей и иногда с трубкой в
носу. Пелег рассказывал мне разные истории, когда мог
говорить, или просто держал за руку, когда не мог. Раньше у
него было брюшко, но ближе к концу я, наверно, сумел бы его
подбросить на руках, как ребенка. И это сделал с ним я! Не
нарочно, но так уж вышло. Даже у людей, которых я любил,
случались паршивые дни, и если я оказывался рядом, я ничего
не мог им дать, зато мог отобрать. Отобрать все. Меня
пытались убедить, что, мол, ни к чему ходить и смотреть, как
он угасает. Особенно старались удержать меня мистер Ховард
и мистер Деннис, и каждый из них заработал по раковой
опухоли. В те дни так много людей вокруг умирали от рака,
что из округа приехали проверить воду на химикаты. Я-то
знал, что химикаты тут ни при чем, но никому ничего не
говорил, иначе меня просто заперли бы в психушку. Если бы
это случилось, можете не сомневаться, там спустя неделю
началась бы целая эпидемия.
На самом деле я очень долгое время просто не знал, что
это происходит из-за меня. Люди вокруг продолжали умирать -
все, кого я любил, - и почему-то они всегда заболевали после
того, как я на кого-нибудь по-настоящему разозлюсь. Знаете,
маленькие дети всегда чувствуют вину, если на кого-то
накричат, а человек вскоре умирает. Воспитательница даже
сказала мне, что это совершенно естественное чувство и,
разумеется, я ни в чем не виноват, но мне все равно
казалось, что здесь что-то не так. В конце концов я начал
понимать, что у других людей нет этого ощущения искристости,
и, чтобы узнать, как человек себя чувствует, им надо или
посмотреть, или спросить. Я, например, еще раньше
учительниц знал, когда у них начнутся месячные, и, сами
понимаете, в эти склочные дни старался, если можно,
держаться от них подальше. Я просто чувствовал это, как
будто от них искры летели. А некоторые люди, к примеру,
умели вроде как притягивать тебя без слов, без ничего. Ты
просто идешь в комнату и не можешь оторвать от них взгляд,
стремишься быть рядом. Я замечал, что другие ребята тоже
что-то улавливают и просто слепо их любят. Мне же казалось,
что они будто горят, а сам я замерз и мне нужно согреться.
Правда, если я что-то такое говорил, на меня смотрели, как
на ненормального, и в конце концов я понял, что никто, кроме
меня, ничего не чувствует.
А когда это стало понятно, все те смерти тоже вроде как
получили объяснение. Все те раковые опухоли, все те дни,
что люди провели на больничных койках, превращаясь перед
смертью в мумии, вся боль, которую они испытывали, пока
врачи не накачивали их наркотиками до беспамятства, чтобы
они не раздирали себе кишки, пытаясь добраться до этой дикой
боли. Искромсанные, изорванные, накачанные наркотиками,
облученные, полысевшие, исхудавшие, молящие о смерти люди -
и я понимал, что все это из-за меня.
Двадцать пять человек, о которых я знал, и, возможно, еще
больше, о которых не подозревал.
А когда я убежал, стало еще хуже. Я передвигался
автостопом, но всегда боялся людей, которые меня
подсаживали, и если они начинали цепляться, я их "искрил".
Легавые, которые меня отовсюду гоняли, - им тоже перепадало.
Пока до меня не дошло, что я - сама Смерть, брожу по свету с
косой, в капюшоне, закрывающем глаза, и каждому, кто
окажется рядом, уже не миновать кладбища. Да, так я про
себя и думал - самое страшное существо на свете.
Разрушенные семьи, дети-сироты, матери, рыдающие над
мертвыми детьми, - ходячее воплощение того, что люди
ненавидят больше всего в жизни. Однажды я прыгнул с
парапета на шоссе, но только повредил ногу. Старый Пелег
всегда говорил, что я, как кошка, и, чтобы меня убить, надо
содрать с меня шкуру, поджарить и съесть мясо, затем
выдубить кожу, сделать из нее шлепанцы, сносить их до дыр,
сжечь, что осталось, и перемешать пепел, - вот тогда я точно
умру. Наверно, он прав, потому что я все еще жив, и это
просто чудо после того, что со мной случилось недавно.
Короче, я шел по Джефферсон-стрит и думал обо всем об
этом, но тут заметил машину, что проехала в противоположную
сторону и развернулась. Водитель догнал меня и, проехав
чуть вперед, затормозил. Я был напуган и уже собрался
дернуть вверх по холму, когда понял, что это мистер Кайзер.
- Я как раз ехал в противоположную сторону. Хочешь,
подброшу до работы, Мик?
Я не мог ему сказать, что задумал, и потому просто
отказался:
- Как-нибудь в другой раз, мистер Кайзер.
- Ты от меня уходишь, Мик?
Я стоял и думал про себя: "Только не спорьте со мной,
мистер Кайзер, ничего не надо, просто оставьте меня в покое,
я не хочу вам зла, но я так заряжен виной и ненавистью к
самому себе, что я сейчас как ходячая смерть, ждущая, кому
бы приложить. Неужели вы не видите эти искры, что сыплются
с меня во все стороны, как брызги с вымокшей собаки?.." Но
вслух сказал:
- Я не хочу сейчас разговаривать, мистер Кайзер. Не
хочу. Вот тут бы ему и прочесть лекцию о том, что мне нужно
учиться ответственности; что, если я не хочу говорить с
людьми о важном, то как же меня кто-нибудь поймет правильно;
что жизнь - это не одно только сплошное удовольствие и
иногда приходится делать вещи, которые делать не хочется;
что он относился ко мне лучше, чем я того заслуживаю; что
его, мол, предупреждали: бродяга, никчемный, неблагодарный
и все такое...
Но он ничего этого не сказал, а просто спросил:
- У тебя какие-нибудь неприятности, Мик? Я могу одолжить
тебе денег. Я знаю, ты потом отдашь.
- Не хочу ничего занимать.
- Если ты от кого-то бежишь, то давай лучше вернемся.
Там ты будешь в безопасности.
Ну что я мог сказать? Это вы, мистер Кайзер, в
опасности, а я тот человек, который, возможно, вас убьет? И
я ничего не ответил? Он помолчал и просто кивнул, положив
руку мне на плечо...
- Ладно, Мик. Но если тебе понадобится работа,
возвращайся ко мне. Когда осядешь где-нибудь на время,
напиши, и я вышлю тебе твои вещи.
- Просто отдайте их.
- Что? "Старый-жмот-еврей-сукин-сын" вроде меня отдаст
кому-то что-то за просто так?
Я не выдержал и рассмеялся, потому что именно так называл
мистера Кайзера бригадир грузчиков, когда думал, что старик
его не слышит. И, рассмеявшись, почувствовал, что остыл:
словно я горел, и кто-то облил меня холодной водой.
- Береги себя, Мик. - Он протянул мне свою визитную
карточку и двадцать долларов, а когда я отказался от денег,
засунул бумажку мне в карман. Затем сел в машину,
развернулся, как он иногда делает, прямо поперек движения, и
рванул к складу.
Как бы то ни было, он, во всяком случае, немного вправил
мне мозги. А то я шлепал вдоль шоссе, где меня мог увидеть
любой, как увидел мистер Кайзер. Пока я еще в пределах
города, мне следовало держаться подальше от людских глаз.
Короче, я как раз стоял между двумя холмами, довольно
крутыми и поросшими зеленью, и решил, что надо забраться
либо на тот, либо на этот. Однако холм через дорогу от меня
почему-то показался мне лучше, чем-то привлекательнее, и я
подумал, что это тоже довод ничуть не хуже любого другого.
Увертываясь от машин, я перебежал Джефферсон-стрит и полез
вверх. Под деревьями лежала густая тень, но прохладней от
этого не стало - наверно, потому, что я карабкался изо всех
сил и здорово взмок.
Когда я наконец добрался до вершины, земля вдруг
затряслась. Я здорово струхнул - подумал, что началось
землетрясение, - но потом услышал гудок тепловоза и
догадался, что это один из тех тяжелых грузовых поездов с
углем, от которых так земля трясется, что вьюнки со стен
отрываются. Я стоял и слушал, как он грохочет в туннеле, а
шум накатывал буквально со всех сторон. Потом выбрался из
зарослей на поляну.
И увидел под деревом ее.
Я слишком устал, чтобы бежать, и слишком был напуган,
когда наткнулся на нее вот так неожиданно, думая, что мне
удалось спрятаться от всех. Получилось, будто я шел прямо к
ней, словно она потянула меня за веревочку через дорогу и
дальше на холм. А раз уж она на такое способна, то как я
мог убежать? Куда? Сверну где- нибудь за угол, а она тут
как тут. Я остановился и спросил:
- Ладно, что тебе от меня нужно?
Она просто поманила меня рукой, и я подошел, но не очень
близко, потому что не знал, что у нее на уме.
- Садись, Мик, - сказала она. - Нам нужно поговорить.
Мне, понятно, не хотелось ни рассиживаться там, ни
говорить с ней, только смыться подальше и поскорее. И я
пошел прочь от нее, но, сделав три шага, обнаружил, что иду
не от нее, а вокруг. Как про планету в научном классе, про
это самое тяготение: вроде рвешься куда-то, а все равно
крутишься вокруг. Как будто моими ногами уже не я
командовал, а она. Короче, я сел, и она сказала:
- Тебе не следовало от меня убегать.
В тот момент, сказать по правде, я почему-то больше
думал, надето ли у нее что под рубашкой. Потом вдруг понял,
как глупо об этом думать именно сейчас.
- Пообещай мне, что никуда не уйдешь, пока мы не закончим
разговор, - сказала она и чуть шевельнулась - на секунду ее
одежда стала вроде как прозрачной.
Я просто глаз оторвать не мог и пообещал остаться.
