Ну, пойдем, - спрыгивая с моих колен и скрываясь в коридоре. Тихо,
по-английски, не скрипя дверью - и вот мы уже с ней на улице, а я по-
чему-то не верю в происходящее, я вообще очень недоверчив - я же шпи-
он-агент, мне должно, хотя почему, собственно, ведь самая обычная, и
сколько раз уже такое было: завтра проснется рядом со мной, поцелует в
щечку и больше не увижу никогда, только имя, одно имя - Кристина, как
легкий снег в новогоднюю ночь...
Мимо нас дома, дома, дворы, она болтает о своих родителях-подругах,
все как обычно, все как в песнях, я курю, она на ходу не может, ночь,
звезды, тихий ветер. Целоваться? - спрашивает она, и тут меня прорыва-
ет, я хватаю ее, тоненькую, дрожащую от чего-то взрослого, прижимаю
всю к себе и целую, целую не отрываясь рот ее, лоб, уши, шею, ниже,
целую все это детское, нежное, с виду такое робкое, хотя ей двадцать,
но ведь больше пятнадцати не дашь, а она умеет целоваться, и от этого
еще меньше доверия к ночи, мама, да я пьян почти, да я сплю, но не дай
мне проснуться, мой сон так чудесен... Через три бесконечности мы от-
рываемся друг от друга и продолжаем путь, я узнаю, что она год жила с
тем, повесившимся и потом ушедшим, что он ей надоел, а поначалу был
такой славный, что семья - это неправильно и неинтересно совсем, что
она хочет в Москву и что никогда там раньше не была, хотя у нее там
есть подруга, какая подруга, чудо мое, причем здесь подруга, причем
здесь метро Бауманская, нет, я не знаю никого в том районе, я вообще
никого не знаю, я инкогнито, а вот и Московские ворота, пора собирать
камни. Она спрашивает, действительно ли я хочу разбить все эти прожек-
тора, я говорю, что действительно, но ведь кругом едут машины, нас по-
винтят, я обещаю, что не повинтят, мне просто необходимо их перебить,
таково мое сверхсекретное задание на эту ночь. И мы ходим под большими
уродскими воротами и собираем те самые камни, которыми я разбил эти
прожектора в прошлый раз, полтора года назад, с ней, мама, она тогда
еще была... Теперь эти чудовищные фонари починили, и они снова пыльно
светят на никому не нужные ворота, громоздящиеся прямо посередь проез-
жей части.
Я выбираю полкирпича, отхожу к самым воротам, размахиваюсь и стре-
ляю в самый левый от меня прожектор. Кристина испуганно смотрит по
сторонам, вероятно, ожидая немедленного свинчивания. Промазал. Вооб-
ще-то я отличный стрелок, мне положено, но сегодня я пьян и теперь не
сумерки, а ночь. К тому же действительно могут свинтить, но что делать
- отступать поздно. Я снова беру камень, отхожу к воротам, может, пой-
дем назад? нет, милая, меня послали - я должен продержаться. Размахи-
ваюсь и бросаю. Тупая стеклянная морда лопается с глухим, каким-то по-
тусторонним звуком, мгновением позже испускает дух в виде облачка пыли
и гаснет. Бедная девочка с ужасом втягивает голову в плечи, ожидание
суровой кары, но машины как ни в чем ни бывало продолжают проноситься
мимо, никто не приходит и не заламывает руки. Тем временем я разбиваю
другой фонарь. Испуг моей маленькой соучастницы постепенно исчезает,
Кристина смелеет, сама берет камень, отбегает к воротам и легко, как
будто всю жизнь этим занималась, приканчивает еще один глаз. Она зами-
рает на мгновение от страха, потом радостно улыбается и хватает еще
один камень. Мы начинаем буйство, не останавливаясь ни на секунду, с
одной стороны, с другой, опять с этой, вон тот не дается, собака, да-
вай его вместе, залпом, а они удивленно хлопают, пылят, ненавистные
ворота быстро погружаются в темноту. А пять минут спустя мы с ней уже
несемся в глуши спящих дворов, никаких сирен, дыхание перехватывает, в
какой-то арке она останавливается и кричит, что дальше не пойдет, не
может, я бросаюсь к ней и начинаю целовать, она закрывает глаза, и ру-
ки мои пьяные, наглые мои руки беспорядочно гуляют по ее невозможно
тонкому телу, останавливаясь ненадолго лишь там, где бьется живое и
мягкое, вроде пульса, под майкой ничего нет, я чувствую это, я упразд-
няю майку, не надо, - шепчет она, а сама прижимает свою голову вниз,
мой жадный рот хватает все это, пьет ее, это продолжается бесконечно,
нет, я не хочу просыпаться, я совсем уже трезв, что же будет дальше,
как же это делать в грязной арке, мама, помоги нам уйти отсюда.
На стену арки падает яркий луч и движется непонятно, под каким-то
диким углом, вырывая меня и ее из темноты и бросая в слепящий день,
шум мотора все ближе, она хватает валяющуюся на земле майку, и мы
опять бежим, странного вида чувак и полуголое чудо, по тесным колодез-
ным дворам, беспорядочно сворачивая, как бог на душу положит, налево,
налево, прямо, направо, дальше не помню ничего, но тут мы оказываемся
в каком-то подъезде, до чего знакомый этот подъезд, я же совсем недав-
но здесь был... Переводим дыхание. Она молча натягивает майку и нажи-
мает кнопку лифта. Я проясняюсь, я хочу схватить ее опять, но она мяг-
ко высвобождается и звонит в дверь. Номер тринадцать. Где были? Так,
гуляли... Так и есть, я был просто уверен в этом: все спальные места
уже разобраны, не спят каких-то два человека, я их знаю, я их давно
знаю, кипит чайник, на столе в кухне недопитая водка. Где мой свитер?
Кристина бродит между достаточно беспорядочно разбросанными телами, у
кого-то из под головы вынимает свой свитер, натягивает его, легко ка-
сается губами моей давно уже небритой щеки, говорит Ну, пока и внезап-
но исчезает. Так же внезапно, как и появилась уже когда-то давным-дав-
но, тысячу лет назад.
Светает. Мне немного непонятно и обидно, что знакомство закончилось
так безрезультатно, что делать, я привык к другому исходу, я легко пе-
чален и иду на кухню пить чай. У меня остались сигареты и поэтому я
желанный гость. Мы курим. Они спрашивают меня, как девочка, я отвечаю,
что девочка ничего, что мы с девочкой перебили весь свет на Московских
воротах и жалко, что она ушла, я был уверен, что эту ночь проведу с
ней. Ну, не получилось - так не получилось, и раньше иногда не получа-
лось, она, наверно, не такая, можно, я еще водочки выпью? Водочка во-
дочкой, чаек чайком, воспоминания дней минувших, как молоды мы были...
За окном уже светло, а может всю ночь было светло, это ведь Ленинград
- я уже не помню этих деталей. По-моему, все-таки было темно. Спать...
Они спрашивают, почему я не задержал ее, постелили бы нам на кухне, на
полу, я отвечаю, что не знаю и что теперь уже поздно об этом думать,
что теперь я с удовольствием посплю на кухонном полу и один, нет, го-
ворят они, теперь-то как раз мне одному никак не удастся, что им тоже
надо где-то спать, слово, слово, короче, ложимся. И спим.
7.
Сны, сны, сны. Снились ему сны, несмотря на все выпитое - снились.
Утро, утро, вечер. Лес, хороший подъезд. Паркет, балкон, прозрач-
ная. Отличный металлический гараж. Сиреневое. Ножки-пешки. Ручки-ду-
рочки. Волос нет. Доплата большая, да три человека. Утюг мой, да я. И
дети.
Дети эти книжки читают каждый день. Дети каждый день едут в метро.
Каждый день в метро едут ножки-пешки, серая накидка. Мой милый, что
тебе я сделала?
Жетон в жетоноприемник. Мимо лязгающих рук турникета, мимо усатой
женщины в красной фуражке, мимо скучных цветов, вниз, вниз, в прохлад-
ную духоту, в преисподнюю, в лестницу, в чудесницу, вовремя, вовремя
сойти, перепрыгнуть через расческу, пожирающую пыльные ступени - в
них, в детей стремящихся ехать весь день. Я не боюсь, я иду туда, я
специален. Туннель черен, рельсы извивисты, полминуты, минута, ВОЗ-
ДУХ!!!!!! Все ложатся, а она свистит, воет, приближается к земле, спа-
сения нет, мы все умрем, еще мгновение - и вот он влетает, синий, го-
лубой, зеленый, шипит, брызжет и замедляет ход.
Странно, да, но все спаслись, двери осторожно открылись и присутс-
твующие потеряли разум. Это мы так ездим, это так мы едем. Езда в мет-
ро - это вам не езда в троллейбусе трамвае автобусе такси самолете по-
езде жигулях. Метрополитен шумен и андеграунден - разговаривать нель-
зя, только кричать, кричать тоже нельзя, поскольку в метро, а не в ле-
су.
Привстану вот здесь, прислонюсь к НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ и призадумаюсь.
Да, кстати, милая моя, в вас весу килограмм двести, я ничего против
этого не имею, но прошу вас, просто умоляю - сойдите с моей левой но-
ги. Что? Хорошо, раз вам некуда подвинуться, так и быть, подвинусь я,
но сойдите, снизойдите, сползите, дура ты что не понимаешь ты что уши
по утрам не моешь убери свою телегу пока я не выкинул ее на хрен из
поезда караул бандит отдай мою сумочку сумочку отдай это что сумочка
это у тебя чемодан а не сумочка сволочь ты бездуховная. Дайте мне ва-
локордин валидол эфедрин кодеин димедрол аспирин мышьяк - все, сразу
все давайте, одно отдельное средство не снимет моего недоумения.
Товарищи пассажиры вы уж извините что мы к вам обращаемся мы сами
беженцы с тамбова приехали к вам лечить детей а все деньги и вещи на
вокзале украли нас там тридцать семей помогите пожалуйста кто чем мо-
жет на дело божье дай он вам здоровья. И еще товарищи пассажиры вы уж
извините совсем но скажите этой девушке чтобы она убрала свою сумочку
с моей ноги а то я сейчас ей-богу поезд захвачу и в тегеран поедем.
Мне терять нечего.
Вы сходите? А вы? А вам какое дело? А вам какое дело? Знаете, моло-
дой человек, я в ваши годы на энтих местах не сидел. Знаю, дед, тогда
метро даже в Лондоне еще не успели прорыть. Но я уверяю тебя, дед, да
просто так - поверь мне: ничего хорошего в этих местах нет. Они такие
же, как и те, напротив. Если даже не хуже. Да? Да! А может все-таки
уступишь, мне девяносто семь лет. Вот тебе, молодой человек, сколько?
Не помню. Постой, постой, это что ж значит, это значит я встану, так?
А ты, значит, в это время сядешь, да? Ну-у-у, дед... А впрочем, я сей-
час буду выходить, поэтому садись, только садись быстро - она не дрем-
лет. Внимание, дед, сосредоточься, я встаю. Три, два, один...
Де-е-е-ед!!! Ну вот, все пропукал. Девушка, я же это место не вам ус-
тупал! Ноги у вас болят... Извини, дед, не судьба, выхожу.
В переходы подземные, в катакомбы и казематы. В Брестскую, так ска-
зать, в крепость. И что же вижу? Вижу, вижу, бегу за ней, глазки-люти-
ки, пегое каре. Сны мои в пьяную ночь. Постой, не спеши, какая разни-
ца, как меня зовут, а если нам в Опалиху? Может, там и нет никого, в
этой Опалихе, но это не беда - я знаю, где ключ. Как звать меня не
помню, сколько лет мне не знаю, знаю только, что бывает день, бывает
вечер, иногда бывает ночь. Утра не бывает никогда - не помню. Не ви-
дел. Не знаю. Может, это и не я вовсе, а светлой памяти посыпанный
пеплом Дзе. А может и ты - это и не ты совсем, а на самом деле ты при-
езжаешь в пятницу, восьмого, вечером. Из страны Германии, из города
Берлина. Но какая разница! В Опалиху! Дай только опущу монету в моне-
топриемник.
Алло, меня можно не ждать - я больше ни приеду никогда, я встретил
ее, она очень мила и согласна со мной в Опалиху, а там... Нет, не надо
слез, прощаний и прощений, не надо мусорить, прошу считать меня оправ-
давшим оказанное мне высокое доверие. Забудьте меня сразу. Теперь мы
уже на Тушинской. И дальше.
А вот эта улица, вот этот дом. А вот ключ - действительно, никого
нет, хотя кому бы здесь быть - ведь это мой дом. Мой охотничий домик.
Заимка. Запустим камин, сядем рядом, в мягкие кресла с бокалом хороше-
го красного вина и протянем ноги к огню. Я расскажу тебе о своих
охотских трофеях.
Видишь, вот та голова, слева, над саблями? Ее звали Елена, я нена-
вижу это имя. Она была тиха, я носил ей портфель до дома, обсуждал за-
дания на завтра и сидел с ней за одной партой. Случилось в школе неч-
то. Она не выдержала этого - весь класс этого не выдержал. Выжил я
один - потому что не пришел, оставил друзей в беде, позорно симулиро-
