и с нищетой, и с одиночеством. Все бы вынесла на своих некрепких плечах.
Схватили сына. Что злого, худого сделал Тэмуджин? Чем прогневили небо она
и ее дети?
Оэлун присела отдохнуть на валежину, сняла короб, растерла натруженные
плечи. Из-под колоды выбивался говорливый родник. Наклонилась над ним.
Вода была холодной, от нее ломило зубы. Над головой с криком пролетела
суетливая сойка. Лист осины упал в воду родника, закачался, прибиваемый
течением к травянистому берегу. На минуту Оэлун позабыла все свои горести.
Ей хорошо было сидеть и слушать лопотание родника, смотреть на деревья, на
зеленые блестящие листочки и ярко-красные ягоды брусники, чувствовать
томящую усталость во всем теле. Много ли нужно человеку для счастья? Если
бы дома был Тэмуджин, если бы злобный Таргутай-Кирилтух оставил ее в
покое, она бы ничего больше не желала. Дети стали большими, все они
здоровые, крепкие ребята, голод им уже не угрожает - что еще нужно? Так
нет, привязался этот проклятый Таргутай-Кирилтух! Что он сделал с ее
Тэмуджином? Ни днем, ни ночью не может она забыть о старшем сыне. Болит,
кровоточит материнское сердце. Может быть, Тэмуджина уже нет в живых?
Взвалив короб на плечи, Оэлун стала спускаться вниз, в долину. Лес
становился все реже. Наконец вдали за ветвями берез она увидела пасущихся
лошадей, юрту. У юрты, возле коновязи, топтались два подседланных коня.
Кто это? Что, если снова люди Таргутай-Кирилтуха?
Придерживая руками заплечные ремни короба, она почти бежала Ремешок,
стягивающий волосы на затылке, развязался, они рассыпались, лезли в глаза.
Прямо с коробом протиснулась в юрту, откинула волосы. У очага сидели
Мунлик и его сын - шаман Теб-тэнгри. Она c облегчением перевела дух, но
тут же встревожилась снова: с какой вестью приехал Мунлик?
Хоахчин помогала ей снять короб, участливо заглядывая в лицо.
- Устала, фуджин? Ой-е, какое у тебя лицо! Сейчас покормлю...
По тому, как вела себя Хоахчин, она поняла, что ничего страшного нет.
Случись что с Тэмуджином, она бы не стала говорить о ее усталости. И все
же не удержалась, спросила у Мунлика:
- Что с моим Тэмуджином?
- Теб тэнгри видел его два дня назад.
- Как он там? - она повернулась к шаману.
- Ходит с кангой на шее,- сказал Теб-тэнгри - Черным рабом, будто
пленного врага, сделал его Таргутай-Кирилтух...
Оэлун, закрыв глаза, увидела сына, высокого, худого, с тяжелой колодкой
на тонкой шее, л закусила губу, чтобы не расплакаться. Хоахчин подала ей
свежего овечьего сыру и чашку кислого молока, но Оэлун не могла есть.
Невыплаканные слезы комом застряли в горле. Бедный Тэмуджин. За какую вину
мается? Как все это терпит мать-земля, не разверзнется под ногами
мучителей, не проглотит их!..
Она подняла голову и увидела глаза Мунлика. В них было сострадание и
глухая печаль.
- Оэлун, я хочу съездить к кэрэитам,- сказал он.
- Зачем?- душевно болея за сына, спросила она.
Мунлик осторожно потеребил узкую, длинную бороду.
- Надо же как-то освобождать Тэмуджина... Хан Тогорил, думаю, не
забыл, что он был клятвенным братом Есугея, что Есугей возвратил ему
отнятое ханство.
- Ты затеваешь войну?
- И без того у Таргутай-Кирилтуха и Тогорила нет мира Правда, и войны
тоже нет. Набегают друг на друга А до войны дело не доходит - побаиваются
друг друга Надо скрытно привести воинов Тогорила сюда и ударить прямо в
сердце улуса тайчиутов - на курень Таргутай-Кирилтуха.
- Нет, Мунлик, нет - Оэлун медленно качнула головой, ладонями сжала
виски - Мы пробовали драться - ну и что? Зря погибли люди. Война - всегда
кровь. И сироты Разрушенные очаги Ограбленные юрты. Война-огонь в степи,
сжигает и худые, и хорошие травы.
- Как же вызволить Тэмуджина?
- Не знаю... Но не води сюда кэрэитов. Уж лучше я поеду к
Таргутай-Кирилтуху, паду перед ним на колени, буду слизывать пыль с его
сапог. Неужели у него нет сердца? Неужели не отпустит Тэмуджина?
Шаман улыбнулся жалостливо, мягко, как улыбаются умудренные жизнью
взрослые, слушая неразумные речи детей, проговорил.
- Не отпустит. Когда орел-хищник когтит ягненка, блеяние овцы не
остановит его. Но и воинов Тогорила сюда вести нельзя.
Он не оставлял матери никаких надежд Оэлун растерянно и просяще глянула
на Мунлика, будто призывая заставить замолчать шамана-сына. И Мунлик, все
более туго накручивая на палец прядь бороды, все более жестко подергивая
ее, сказал Теб-тэнгри:
- Воинов хана вести нельзя, просить Кирилтуха не следует-как же быть?
Что-то я тебя не пойму, сын. Ты отдалился от всех нас, слишком много
времени проводишь у юрты Таргутай-Кирилтуха. Твоих дум я не знаю.
- Конь хочет быть первым среди скакунов, мужчина - среди воинов, шаман
- среди тех, кому ведомы тайны неба,- вяло, с неохотой, как о чем то давно
известном, сказал Теб-тэнгри; заметив, что отец ничего не понял, добавил:-
Резвость коня проверяется скачкой, отвага воина - сражением, сила шамана -
умением полонить ум могущественных.
- Поло-онить,- протянул Мунлик.- Таргутай-Кирилтух кровный враг нашего
рода! Ты забыл, что копье его нукера прервало земной путь моего отца и
твоего деда Чарха-Эбугена? Поло-онить... Чего же ты добился?
- Ничего,- нехотя ответил шаман.- Таргутай-Кирилтух прогнал меня.
- Так тебе и надо!
На время все замолчали, и Оэлун острее прежнего почувствовала свое
бессилие, свою обреченность. Лоб Мунлика бороздили трудные думы, но он
молчал. А когда заговорил, в его голосе не было уверенности:
- Может быть, нам помогут твои родичи - олхонуты? Или ваш сват
Дэй-сэчен?
- Чем они нам помогут? Пока у нас один помощник и заступник - ты,
Мунлик.
В его лице что-то дрогнуло, казалось, он всей душой потянулся к ней, в
печально-ласковом взгляде было много невысказанного. Ничего такого она
раньше не замечала, и это удивило, даже почему-то встревожило. Скрывая
неловкость, наклонилась над столиком, стала разламывать кусочек сыру, а
когда снова подняла голову, лицо Мунлика было прежним, озабоченно-строгим.
- Не ищите помощи у кэрэитов и олхонутов,- сказал Теб-тэнгри,
помедлил, как будто сомневаясь, нужно ли говорить об этом, продолжал,
переводя взгляд с отца на Оэлун:- Надо искать помощи в самом курене
Таргутай-Кирилтуха. Там есть люди, которые помнят Есугея. И я не зря
кручусь в курене.
- Что люди...- вздохнула Оэлун.- Они такие же невольники, как мой сын,
только без канги на шее. А ты... Ну что можешь сделать ты, Кокэчу?
Она назвала его прежним, детским именем. Для нее он и не был
Теб-тэнгри, шаманом, чье имя известно во многих куренях.
- Будет на то воля неба, я сделаю все, что нужно,- сказал шаман и
вышел из юрты.
Они с Мунликом остались вдвоем. Сидели, разделенные столиком. Оэлун
разламывала сыр на крошки, складывала их горкой. Две слезы скатились по
щекам и упали на крышку стола.
Х
Ночью выпал снег, и все юрты куреня были белыми. В стылом воздухе пахло
дымом и жареным мясом. Тэмуджин постоял, втягивая ноздрями запахи сытости
и благополучия, взял пешню, положил на плечо - железо глухо стукнулось о
колодку. Свежий, неулежавшийся снег тихо поскрипывал под разбитыми унтами
с вылезающими из дыр травяными стельками. На тропе, бегущей к реке, не
было ни одного следа, и она резко выделялась чистой белизной.
Только что рассвело. Зимнее небо было неприветливым, серым. С низовьев
реки тянул ветерок, и Тэмуджину в его дырявой короткой шубейке стало
холодно. Он, согреваясь, сбежал на реку, прокатился по льду, распахивая
унтами мягкий снег. Возле ледяного корыта для водопоя животных из-под
снега чернели кучи конского и коровьего навоза, на голубоватом осколке
льда трепыхался примерзший клок овечьей шерсти. Дальше стлалось ровное,
запорошенное снегом поле льда. Тэмуджин вспомнил игру в бабки на Ононе, и
тоска тупо толкнулась в сердце. Какое счастливое было время! Где сейчас
Джамуха-анда? Знает ли он о злой доле своего побратима? Недавно видел
здесь Хучара. Вместе с дядей Даритай-отчигином они приезжали к
Таргутай-Кирилтуху. Встретился с ними случайно. Шел с ведром воды,
остановился, увидев незнакомых всадников. Оба в теплых шубах и лисьих
малахаях на сытых лошадях ехали навстречу. Его напряженный взгляд заставил
их остановиться.
- Тэмуджин?- Хучар резко натянул поводья.
- Племянничек!- завопил Даритай-отчигин.- Да за что же тебя так?
Почему ты не дал мне знать?
Они наговорили кучу хороших слов, пообещали выручить. Но он напрасно
ждал. Не дождался ни освобождения, ни дяди с двоюродным братом. Не могли
ничего сделать? Может быть, и так. Но хотя бы заехали, сказали, как и что,
хотя бы дали кое-какой одежды. Вот тебе и родичи, вот тебе и люди одной
крови. Каждый печется лишь о себе, о других подумать некому. Такими стали
потомки Хабул-хана.
Тэмуджин ударил пешней о лед, и ломкий звук удара покатился по реке.
Из-под острия пешни вылетали ледяные брызги, секли лицо. Раздолбив
прорубь, он очистил, углубил корыто и кожаным оледенелым ведром стал
черпать воду.
К водопою потянулся скот. Лошади в серебре инея подходили к корыту,
шумно втягивали воду и резво, играя селезенкой, бежали на пастбище.
Степенно, лениво спускались к воде быки и коровы, теснясь, дробно стуча
копытами, сбегали овцы, толстые в своих теплых шубах.
Тэмуджин черпал и черпал воду. Брызги, падая на унты, на кожаные штаны,
на полы шубенки, застывали, и скоро одежда, унты залубенели, перестали
гнуться.
Напоив скотину, он обколотил палкой лед с одежды и пошел в курень.
Тайчу-Кури уже, наверное, запряг быков и ждет его. Надо ехать в лес за
дровами. Возвратятся из лесу, будут возить воду к юртам нойонов, а вечером
нужно снова поить скотину. После водопоя он должен зайти к Аучу-багатуру
или Улдаю, рассказать, что сделал за день. Это самое трудное.
Из куреня с шумной ватагой нукеров выезжал на охоту Таргутай-Кирилтух.
Промерзшие за ночь кони нетерпеливо перебирали ногами, уминая рыхлый снег.
Тэмуджин свернул с дороги, остановился, пропуская всадников. К нему
подлетел Аучу-багатур, зло крикнул:
- Ослеп? Не видишь своего господина? Кланяйся!
Тэмуджин смотрел мимо него, молчал. Он теперь всегда молчал, когда они
ругали его или издевались над ним. Кланяться Таргутай-Кирилтуху? Нет!
Выделывать овчины, рубить и возить дрова, собирать сухой навоз -
пожалуйста. Но головы своей перед ними он, сын Есугея-багатура, не
склонит. Он никогда не будет таким, как дядя или Хучар, не унизит своего
рода.
- Я кому говорю?!
Конь Аучу-багатура, оскалив широкие зубы, храпя и обдавая горячим
дыханием, теснил Тэмуджина в сугроб. Он попятился, упал, и тут же удар
плети ослепил его.
- Оставь!- сказал Таргутай-Кирилтух.
Тэмуджин сел, вытер снегом лицо. Рубец, оставленный плетью, горел, из
глаз бежали слезы.
Увидев его, Булган охнула.
- Это кто же тебя так? Они?
- Они,- глухо подтвердил Тэмуджин.- Злобный пес Аучу.
В юрту вошел Тайчу-Кури. От его задубевшей на морозе шубы струился
дымок. Он протянул руки к огню, потер ладони, крякнул.
- Холодно как сегодня.- Поднял глаза на Тэмуджина.- Ой, что это?
- Оса укусила,- Тэмуджин гладил пальцами ноющий рубец.
- Ос зимой не бывает.
- Молодец, Тайчу-Кури, все знаешь! Не оса - дурная муха. На них ни
зимой, ни летом погибели нету.
- Верно, дурные мухи!- подхватила Булган.- На кого взгляд упал, того и
жалят.- Она понизила голос:- В народе ходят слухи - недолго осталось
властвовать Таргутай-Кирилтуху. Шаману Теб-тэнгри открылось будущее.
Владеть улусом станет человек с рыжими косами и серыми, как яйца
