- Люди, выходит, говорили правду: ты волчонок! Но тебе никогда не
стать зубастым волком. Хочешь мстить мне - я перед тобой. Эй, нукеры,
дайте молодцу меч. Посмотрим, на что ты годен.
В своей ладони Тэмуджин ощутил рукоятку меча, сжал ее, напружинился. С
какой радостью всадил бы сейчас широкое лезвие в это толстое пузо! Но сил
не хватит даже поднять оружие. Отбросил меч от себя. Он упал, звякнув о
камень.
- Со-опляк!- презрительно протянул Таргутай-Кирилтух и сказал нукерам
с ворчливой нравоучительностью:- Человек человеку может быть или врагом,
или другом. От дружбы он отказался. Врагом быть не может. У такого одна
участь - он становится рабом. Наденьте на его шею кангу '.
[' К а н г а - колодка.]
VIII
В юрте Булган теперь никогда не выветривался запах кислятины. Вместе с
сыном она с утра до вечера выделывала шкуры овец. После того, как меркиты
отогнали табун и Тайчу-Кури влепили двадцать палок, бедный парень долго не
мог ни сидеть, ни лежать на спине, но не это главное - их заставили
перебраться в курень и выделывать кожи. Работа тяжелая, а кормили плохо,
Когда пасли табун, питание тоже было скудное, но там они с Тайчу-Кури
чувствовали себя вольными людьми, и работа была не столь обременительная.
Надо же было этим меркитам налететь именно на их табун! Жизнь никак не
ладится. Или уж у нее такая злосчастная доля, или чем-то сильно прогневила
духов Хучу был хорошим мужем. Любил, правда, поболтать впустую, сытно
поесть, но с ним она, особенно в последние годы, не знала никакого горя.
Только бы жить да радоваться. Кирилтух вздумал разорить Оэлун, и Хучу
погиб. А все то, что они с ним успели нажить, забрали нукеры. Теперь они с
сыном черные рабы. И так, кажется, будет до конца жизни. Ну, ее жизнь
прошла - ладно. Утерянное не вернешь, гнилое не пришьешь. А вот жизнь
Тайчу-Кури только начинается. Славный парень, коренастый, крепкий, очень
похожий на своего отца, но, пожалуй, красивее, чем он-как будет жить ее
Тайчу-Кури? Он родился на старой, вылезшей овчине, носит одежду из старой,
рваной кожи, спит под латаным одеялом - неужели так будет всю жизнь? У
него нет ни коня, ни седла, ни юрты. Придет время жениться, не на чем
привезти невесту, не из чего постелить постель.
Булган горестно вздыхала, в тысячный раз думая одну и ту же думу, а
руки сами собой крутили, мяли, терли овчину с белой пушистой мездрой и
курчавой мягкой шерстью. Тайчу-Кури выделывал овчины крюком на улице.
Правая нога поднималась и, опираясь на ремень крюка, будто на стремя,
медленно опускалась. Солнце освещало его голую потную спину, загоревшую до
черноты.
- Сынок, а сынок! Ты бы отдохнул.
Тайчу-Кури вошел в юрту, зачерпнул из кадки воды, выпил целую чашку,
зачерпнул вторую и вылил себе на грудь.
- Сейчас бы кумыс пить или, на худой конец, дуг,- сказала она.
- Ничего!- Тайчу-Кури вытер ладонью потное лицо, улыбнулся.- Ничего, и
вода хорошо.
Такой уж он и есть. Все ему ничего. Отшибли спину палками, вздулась
подушкой, смотреть даже страшно, а когда она спрашивала его, больно ли, он
отвечал почти так же, как сейчас. <Ничего. Когда били, было больно, а
сейчас уже ничего>.
- Ну, я пошел, мама.
- Посиди, сынок, отдохни. Жарко.
- Аучу опять будет ругаться.
- Пусть ругается. Из сил выбиваемся, на них работая, а они и покормить
не хотят. Их сынки в твои годы только одно и знают - забавляться, носиться
по степи без дела.
- Ну что ты, мама, меня с ними равняешь!
- Не равняю. А все же злость берет! Из-за них житья нет. Если бы не
Таргутай, твой отец был бы жив, и мы бы не бедствовали.
Булган расстроилась, бросила овчину, вышла на улицу. К юрте
приближались два всадника - Аучу-багатур и сын Таргутай-Кирилтуха Улдай.
Между ними шел с кангой на шее высокий молоденький парень с очень знакомым
лицом. Парень смотрел из-под широкого лба злыми серыми глазами. Рыжие
жесткие волосы клочьями топорщились на голове. Неужели это сын Есугея?
- Принимай гостя, Булган!- Концом рукоятки плети Аучу подтолкнул в
спину парня.- Где твой сын?
- Я здесь,- Тайчу-Кури вышел из юрты, почтительно поклонился Аучу и
Улдаю.
- Этот парень будет жить с вами. Если он убежит, ты ответишь головой.
Так же, как и ты с матерью, он будет выделывать овчины. Следи, чтобы не
бездельничал. Он твой раб.
- Ты теперь большой господин!- осклабился Улдай, упитанный парень с
толстыми, словно опухшими, верхними веками над маленькими веселыми глазами.
- Он должен выделывать столько же овчин, сколько и ты,- продолжал
Аучу-багатур.- Не выделает - будет бит палками. Каждая невыделанная
овчина-две палки. Понятно? А тебе, Тэмуджин, понятно?
- Я не буду выделывать овчины,- глухо сказал Тэмуджин.- Я не раб! Я
сын высокородного родителя!
Улдай засмеялся.
- Мы тебе будем давать на выделку овчины не простых, а высокородных,
овец!
- Дурак!- сказал Тэмуджин.
- Но-но, умный нашелся! Посмотрю, каким ты станешь через несколько
дней.
Они уехали. Тэмуджин сел на землю, привалился спиной к стене юрты,
закрыл глаза. Под ресницами лежали темные тени, сухая кожа туго обтягивала
скулы. Булган принесла воды, присела перед ним.
- Выпей, сынок.
Тэмуджин отодвинул руку с чашкой.
- Не хочу. Дай что-нибудь поесть.
Булган растерянно посмотрела на сына - в юрте не было ни крошки
съестного. Только вечером она сможет получить у баурчи Таргутай-Кирилтуха
немного молока и хурута. Тайчу-Кури в ответ на ее взгляд виновато
потупился.
- Может быть, я схожу к соседям?
- Иди, сынок, к Сорган-Шира.
Сорган-Шира делал для Таргутай-Кирилтуха кумыс и тарак ', у него всегда
было в запасе что-нибудь съестное. Она надеялась, что сосед не откажет
ради такого случая. И верно, Тайчу-Кури вскоре вернулся с большой чашкой
творога и котелком кумыса. А следом пришел и сам Сорган-Шира, кривоногий
мужчина с лысеющей головой, настороженно оглянулся и поклонился Тэмуджину.
[' Т а р а к - молочный продукт.]
- В моем сердце живет добрая память о твоем родителе.
Булган с жалостью смотрела на тонкую шею Тэмуджина, до красноты
натертую березовой кангой. Непонятно было, слушает он Сорган-Шира или его
мысли далеко отсюда. Съев творог и запив его кумысом, он взглянул на
Сорган-Шира, и в его глазах неожиданно промелькнули насмешливо-злые
огоньки.
- Если в твоем сердце так крепка память о моем отце, сними с меня
колодку, дай коня и седло. А?
Сорган-Шира снова боязливо оглянулся, крепко потер лысину.
- Ты бы лучше .помалкивал, молодой господин, об этом. Неужели еще не
понял, кто такой Таргутай-Кирилтух? Мы-то его хорошо знаем.
- Лучшего господина вы и не заслуживаете! Смирный конь одинаково везет
и хозяина и вора.- Тэмуджин отвернулся.
Смущенный Сорган-Шира ушел домой. Булган пригласила Тэмуджина в юрту,
отрезала от своего одеяла кусок овчины, подложила под колодку, чтобы она
меньше натирала ему шею.
Работать утром Тэмуджин не стал. Он сидел в тени юрты, подогнув колени,
положив на них руки, на руки-голову, молчал; Тайчу-Кури, обливаясь потом,
тер крюком овчины, время от времени просил его:
- Ты хотя бы для виду поработай. Палками бить будут. Ох, и больно они
бьют палками!
- Молчи! Не буду я выделывать вонючие овчины.
- Это не тяжело,- уговаривал Тайчу-Кури.- Видишь, я работаю, и ничего.
- Ты - харачу. Ты для этого и рожден.
Тайчу-Кури благодушно улыбнулся.
- А слышал, что сказал Аучу-багатур. Я теперь вроде как твой хозяин.
- Поговори еще так! Возьму твой крюк и тресну по башке!
- Да я же шучу. Вот чудак какой! Если бы вправду я стал хозяином,
разве стал бы держать в колодке и заставлять работать на себя! Иди куда
хочешь, делай что хочешь. У меня свои руки есть.
- Глупый ты парень, как я погляжу. Надоел своей пустой болтовней!
- Может быть, и глупый,- охотно согласился Тайчу-Кури.
Булган слушала их разговор, согнувшись над овчинами. Упрямство
Тэмуджина было ей по душе. Только зря он думает, что ее Тайчу-Кури глупый.
Он очень верно говорит. Если бы над человеком было поменьше всяких разных
хозяев, если бы хозяева не захватывали людей друг у друга вместе с
табунами и стадами, жилось бы много лучше.
Несколько дней ни Аучу-багатур, ни Улдай не появлялись. Все эти дни
Тэмуджин. не работал. Булган и Тайчу-Кури выбивались из сил, чтобы
выделать все овчины. Но разве могли они сделать вдвоем то, что дали на
троих? Булган со страхом ждала Аучу-багатура.
Он пришел вместе с Улдаем и тремя нукерами. Все были навеселе. Сытое
лицо Улдая пылало, Аучу, напротив, был бледен, только малиновый шрам на
покатом лбу горел, словно раскаленный. Они пересчитали овчины. Четыре
остались невыделанными.
- Восемь палок мало!- с сожалением сказал Улдай.- Я думал, он больше
заработает. Может быть, мы не будем его бить? Смотри, Аучу, своими
высокородными руками он выделал овчины так хорошо, что я, пожалуй, велю из
них сшить шубу себе.
- Отведав палок, он будет выделывать овчины и вовсе хорошо. Снимай
штаны, Тэмуджин.
Глаза Тэмуджина налились темнотой, стали почти черными. Казалось, он
бросится на своих врагов, вцепится зубами в горло.
- Штаны снимать он стесняется!- Улдай глумливо хохотнул.
Тайчу-Кури поклонился Аучу багатуру.
- Не трогайте его. Эти овчины не выделал я Мне нездоровилось.
- Ты не выделал?- удивился Аучу, мутными глазами посмотрел на него,
кивнул:- Хорошо. Нукеры, дайте ему восемь палок.
Нукеры повалили Тайчу-Кури на землю, содрали штаны. Один сел на йоги,
другой на голову, третий с придыханием, так, будто колол дрова, начал бить.
- Раз, два, три...- отсчитывал удары Аучу.
Булган зажала рот рукой, чтобы не закричать. Тэмуджин вздрагивал при
каждом ударе, словно били его, а не Тайчу-Кури.
Когда Аучу и Улдай с нукерами ушли, Булган упрекнула Тэмуджина:
- Твое своенравие дорого обошлось моему сыну. И всегда так...
Тэмуджин ничего не сказал. Но утром взял крюк и с остервенением начал
драть овчину. Он был непривычен к этой работе, ему мешала тяжелая канга,
однако до обеда ни разу не передохнул. Сердце Булган отмякло. Она сходила
к Сорган Шира, выпросила сыру и тарака, накормила ребят досыта, сказала:
- Вы сильные парни. Будете дружно работать, будет время и для отдыха А
уж я позабочусь, чтобы вам не было голодно.
И в этот раз Тэмуджин промолчал.
Вечером, укладываясь спать, Тайчу-Кури лег было на отбитую спину,
охнул, перевернулся на живот. Тэмуджин засмеялся.
- Не будешь, дурак, подставлять за других свою спину!
- А-а, ничего. Мне это не в новинку.
IX
Багряно пламенели молодые кусты черемухи, желтела, осыпалась листва с
берез и осин. Лес осветлялся, становился неуютно-просторным, словно пустая
юрта перед кочевкой. Оэлун шла по тропе, сгибаясь под тяжестью берестяного
короба с ягодами Палый лист сухо шуршал под ногами, изредка звонко щелкала
сломленная ветка.
Раньше Оэлун боялась леса. Ей, дочери степей, он казался угнетающе
тесным, полным неясных опасностей. Она боялась оставаться в нем одна. А
теперь даже полюбила бродить одна по звериным тропинкам. Прежнего страха
перед лесом не было. Давно поняла: люди опаснее и диких зверей, и злых
духов. Сколько горя и страдания принесли они ей! По правде говоря, в ее
жизни светлым было лишь детство. А все остальное... Сначала Есугей. Он
привез ее в свою юрту силой. Смирилась, может быть, даже полюбила ею. Но
каких душевных мук стоило это! Потом домогательства коротышки Отчигина.
Потом Таргутай-Кирилтух. Он разорил, обездолил ее. В душе она примирилась
