Но как сейчас просить, когда госпоже и без того худо... Ничего, юрта еще
постоит. Юрта не главное. Вот сын заболел, это очень плохо.
У юрты Хучу поджидала Булган.
- Ну что?- нетерпеливо спросила она.
- Я говорил с шаманом. Он придет.
- А с каким шаманом договорился?- Булган расседлала лошадь, рукавом
вытерла ее потную спину.
- Кокэчу приедет.
- Мог бы позвать кого-нибудь постарше.
- Постарше запросит барана. У тебя их много?
- Ты что это говоришь-то! Ему жалко отдать барака! А сына ему не жалко!
Сына Хучу, конечно, жалко. Но и барана отдавать не хочется. У него
собственных восемь овец. Это не так уж плохо. Раньше совсем не было. Но
восемь не восемьсот, даже не восемьдесят.
- Ты, Булган, не знаешь Кокэчу. Он хороший шаман. Все так говорят. У
него теперь и имя другое - Теб-тэнгри. На своем, белом коне, говорят, он
каждую ночь поднимается на небо. Кокэчу вылечит нашего Тайчу-Кури, вот
увидишь! Как он, наш парень?
- Спит. Когда шаман приедет?
- Сегодня. Я, пожалуй, пойду к обо. Мы давно не приносили жертву духу
этой местности. Еще рассердится.
Булган принесла из юрты кусочек сыру,
- Ты бы сперва поел.
- Кто же сначала ест сам, а потом кормит духов? Скажешь тоже!
- Какие новости в курене?
- Хороших нету. У хатун людей осталось совсем мало. Кто остается, тех
Таргутай-Кирилтух грозится разорить.
- Ну, это нас не касается.
- Еще не известно. Так я пошел.
Хучу спустился в ложбину, пересек ее и поднялся на невысокую сопку. За
сопкой была тоже степь, неровная, похожая на измятый войлок, вдали, почти
сливаясь с небом, синела гора Бурхан-Халдун. На сопке торчал кустиками
жесткий и упругий, как волос конского хвоста, ковыль - хилгана, росла
седая полынь-ая. Тут в незапамятные времена была сделана насыпь из земли и
камней. Землю оплели корнями неприхотливые травы суходолов, камни
позеленели от узорчатых лишаев. На вершине насыпи в землю были воткнуты
меч и копье. Древко копья стало трухлявым, железный наконечник и лезвие
меча - бурыми, корявыми от ржавчины. Хучу насобирал сухой полыни, развел
на насыпи огонь. Полынь горела плохо, густой белый дым столбом поднимался
в небо. Раскрошив сыр, Хучу бережно положил крошки на огонь, склонил
голову. Он смиренно просил духа этой местности не сердиться на него, если
иногда ненароком нарушает его покой; он будет жить тут, стараясь ни
словом, ни делом, ни помыслом не осквернить эту землю; он хочет, чтобы
здесь всегда росли высокие сочные травы, не иссякала вода в роднике.
Поправив тлеющие стебли полыни, он обратился и к богине огня: <Галаханэхэ,
ты даруешь людям тепло и свет, счастье и богатство, разрушаешь зло,
обессиливаешь коварство, очищаешь тело и душу человека, ты, воплощение
чистоты, оберегай от несчастий меня, мою, Булган и нашего Тайчу-Кури>.
Больше просить было вроде бы не о чем. Жизнь у него не так уж плохая.
Когда начал служить у Есугея, не было даже своего коня. Теперь у него три
коня и восемь овец. Со временем будет больше и овец, и копей, Только бы
небо, покровительствовало его госпоже.
Снова поправив огонь, он помолился за Оэлун и пошел к своей юрте.
Кокэчу приехал вечером. Осмотрев Тайчу-Кури, бледного, с мокрыми от
пота волосами, он достал из седельных сум бубен, расписанный изображениями
луны и солнца, одеяние, увешанное погремушками, насыпал на горячие угли
очага каких-то трав, и юрта наполнилась горько-ароматным дымом.
- А теперь уходите.
Он плотно закрыл за ними дверной полог. Вскоре из юрты послышались
редкие глухие удары бубна и негромкий голос шамана. Хучу очень хотелось
услышать, что говорит Кокэчу, он напрягал слух, но улавливал лишь обрывки
фраз.
- Злой дух Элье... в обличье птицы являешься... летающий по воздуху...
Болезнь и страдания...
Удары буна становились все чаще и чаще, пока не слились в сплошной
рокот, и шаман уже не говорил, а выкрикивал слова. От этого тревожного
рокота, от хрипловатого голоса шамана Хучу стало жутковато. И вдруг все
разом оборвалось Но шаман долго не открывал юрту. А когда вышел, его
трудно было узнать. Огромные, с расширенными эрачками глаза лихорадочно
блестели.
- Режь овцу. Черную с белым хвостом,- сказал он.
- У меня такой нет. В стаде Оэлун-хатун найдется и такая, и любая
другая. Я поеду в курень, попрошу...
- Режь, тебе говорят!- нетерпеливо перебил шаман.- С Оэлун я сам
поговорю.
Из овцы шаман выдрал горячую печень, наложил на правый, вздувшийся бок
Тайчу-Кури. Мальчик испуганно следил за каждым движением шамана, но не
стонал, не плакал. И Хучу с гордостью подумал: <Молодец! Крепкий...>
Спустя немного времени шаман снял печень и сжег ее на огне. Тайчу-Кури
почти сразу же заснул. Он дышал глубоко и ровно.
От горелой печени шел запах жареного. Хучу поглядывал на мясо барана,
розовое, с белыми прожилками жира,- неужели и это добро сожжет? Не
утерпел, спросил:
- С мясом что будешь делать?
- Мясо вари. Будем ужинать.
- Булган, давай большой котел!- весело заорал Хучу.- Ты хороший шаман,
Кокэчу!
- Я Теб-тэнгри,- устало поправил его шаман.
Он растянулся на траве, подложив под голову руки, смотрел на небо, весь
отдаваясь покою. Над ним звенели комары, белая бабочка села на гутул, но
тут же испуганно упорхнула, оставив на голенище пыльцу с крыльев.
- Тебе, однако, не легко дается лечение,- посочувствовал Хучу.
Подумав, добавил:- Хочешь, дам барана?
И вздохнул, все-таки барана отдавать было жалко.
- Для чего мне твой баран? Я живу как птица.
- Такое тяжелое дело - и даром! Нет, ты возьми барана!- Хучу обрадовал
отказ Теб-тэнгри, и теперь он сам себе хотел казаться щедрым.
Теб-тэнгри повернул голову, снизу вверх посмотрел на Хучу.
- Почему бы тебе не отдать мне коня?
- Коня?- смешался Хучу.
- Ну да, коня. Я изгнал духов зла. Твой сын будет жить.
- Но у него не будет коня, если отдам.
- Не нужен мне твой конь, глупый ты человек! Понадобится-у таких, как
ты, просить не стану.
Хучу успокоился. Нарезал мяса, опустил в котел, присел к огню.
Предвкушение сытного ужина, скорое выздоровление сына сделали его
благодушным, ему хотелось говорить о чем-то большом и значительном.
- Каких духов больше, злых или добрых?- спросил он.
- А каких людей больше?
Над этим он никогда не задумывался.
- Не знаю.
- Злых не так уж много. Но один злой человек может испортить жизнь
сотне, тысяче хороших людей,- сказал Теб-тэнгри.
Хучу подумал о Таргутай-Кирилтухе. Этот, если захочет, любого сделает
несчастным.
- Верно!- Хучу вздохнул.- Ох, как верно говоришь, Теб-тэнгри. А как
уберечь себя от злого человека?
- И злой дух, и злой человек признают одно - силу. Добычей коршуна
становятся утята, а не синеперые селезни.
Ужинали в юрте. Теб-тэнгри ел мало. Хучу не понимал, как можно
довольствоваться одним небольшим куском, когда мяса целый котел. Сам он ел
не торопясь, чисто обгладывая кости, высасывая из них нежный мозг. С
передышками, с разговорами он мог бы есть до полуночи. Однако ужин был
неожиданно прерван. К юрте подскакали три всадника. Не слезая с коней, они
потребовали, чтобы Хучу вышел к ним. Он остановился за порогом.
- Если добрые люди, заходите. Мой котел до краев наполнен мясом.
Они даже не поблагодарили за приглашение.
- Ты чей пастух?
- Я пасу овец вдовы Есугей-багатура.
- Утром снимайся и кочуй вниз по Онону. Ты теперь пастух
Таргутай-Кирилтуха.
- А овцы?
- Вот безголовый! Все, что раньше принадлежало Есугею, мы забираем и
возвращаем тем нойонам, которые давали ему воинов и коней.
- Да, но овец ему не давали,- сказал Хучу.- Он их пригнал из татарских
нутугов.
- Поговори еще!- прикрикнул на Хучу один всадник.
- Дай ему!- посоветовал второй.
Третий молча хлестнул плетью по спине. Удар был не сильный, но чтобы не
получить еще одного, Хучу охнул и застонал. Из юрты выскочил Теб-тэнгри,
негромко сказал:
- Прочь отсюда, вонючие росомахи!
Тот, что ударил Хучу, снова поднял плеть, но один из его товарищей
отвел руку, предостерег:
- Это шаман!
- Вы чьи люди?- спросил Теб-тэнгри.
- Таргутай-Кирилтуха. Мы выполняем его повеление.
- Уезжайте.
Всадники поехали. Один из них обернулся:
- Мы завтра вернемся. Запомни, пастух, утром ты должен быть готов. За
ослушание будешь бит!
Теб-тэнгри сразу же заседлал своего коня.
- Ты в курень?- спросил Хучу.- Я тоже поеду.
Глубокой ночью они прискакали в курень и разбудили Оэлун. Все, что
рассказали, она приняла как будто спокойно, не испугалась, даже не
удивилась.
- Позови отца и деда,- попросила она Теб-тэнгри.- А ты, Хучу, иди по
юртам, подыми всех мужчин. Потом заседлай свежую лошадь и скачи по
ближайшим айлам. К утру все мужчины должны быть здесь.
Остаток ночи Хучу мотался по степи. В курень он. вернулся уже на
восходе солнца. Возле юрты Оэлун толпились люди. Всем желающим выдавали
оружие. Получил меч, копье, лук и Хучу. Люди тревожно переговаривались,
гадали, что будет. Из юрты вышли Мунлик, Чарха-Эбуген, Оэлун. Все сели на
коней. Оэлун оглядела разом притихших людей.
- Нукеры, воины и пастухи Есугея,- негромко сказала она,- вы храбро
сражались против наших врагов. Теперь Есугея нет, и кому-то кажется, что
мы беззащитны, что нас можно обижать, а достояние детей Есугея бессовестно
расхищать. Мы не будем безропотны, не уподобимся стаду испуганных овец. Я
сама буду сражаться рядом с вами...- Она повернулась к тугу-древку с тремя
хвостами яков, поднятому Мунликом.- Знамя Есугея, ни разу не выпавшее из
его рук, поможет нам отогнать бесчестных грабителей.
Из юрты с чашей в руке вышел Теб-тэнгри. Шепча молитву, он окропил туг.
И сразу же поскакали. От бессонной ночи, усталости и утреннего холодка по
спине Хучу пробегали мурашки, но, если бы сейчас его отправили в теплую
постель, он ни за что бы не пошел. Он снова был воином, тяжелый меч
оттягивал его пояс, внушая чувство собственной значимости. Пробившись
ближе к госпоже, он любовался ею и гордился так, словно она была его
сестрой. Ее маленькие руки крепко сжимали поводья, на поясе висела
короткая кривая сабля, вдовья шапочка была низко надвинута на лоб. Она
была бы похожа на юного воина, если бы не горестные морщинки у рта,
старившие ее лицо.
Около полудня вдали заметили пыль. Оэлун подстегнула коня. Вскоре стало
видно, что по степи движутся стада и табуны, за ними на повозках и пешком,
ведя вьючных лошадей в поводу, плетутся семьи пастухов, подгоняя их, по
степи носятся вооруженные всадники. У Хучу заныло сердце. Где-то здесь,
наверное, и его Булган с больным Тайчу-Кури, с ветхой юртой, с восемью
собственными овцами.
Заметив опасность, всадники быстро стянулись в одно место, построились.
Оэлун остановила своих людей, отправив на переговоры Чарха-Эбугена.
Переговоры длились недолго. Старик возвратился, клонясь к шее лошади. Его
правая рука была прижата к груди, из-под пальцев ползла кровь.
- Они ударили меня копьем...
Это все, что мог сказать старик. Обеспамятев, повалился из седла, его
подхватили на руки, и ропот возмущения пробежал по толпе. Оэлун выдернула
кривую саблю, подняла над головой.
- Да будет проклят тот, кто поднял руку на братьев своих!
- Рубить их надо!- крикнул Хучу, не узнавая своего голоса.
Подстегивая себя яростными воплями и проклятиями, все бросились вперед.
Нукеры Таргутай-Кирилтуха почти сразу же повернули коней и начали
отступать, на ходу отстреливаясь из луков. Хучу все время держался возле
Оэлун, готовый в любое мгновение защитить ее. Вдруг стрела с хрустом
