вонзилась в грудь, и земля, пестрая от трав и цветов, прянула на него. Он
хотел сразу же вскочить, но не мог даже повернуть головы. Прямо перед
лицом увидел цветок мака, вдавленный копытом в землю. И это было
последнее, что увидел Хучу.
IV
Ценою жизни Чарха Эбугена и четырех воинов Оэлун удалось возвратить
своих людей, табуны и стада. Но ни она сама, ни ее люди не радовались.
Победа в одной схватке значила мало, а о том, чтобы сломить
Таргутай-Кирилтуха, принудить его отказаться от злого умысла, нечего было
и думать: слишком уж не равны силы.
Таргутай-Кирилтух не пошел на курень Оэлун, как все того ожидали, не
стал унижать себя войной с женщиной. Он поступил иначе. Его люди рыскали
всюду, подстерегали в степи стада и угоняли вниз по Онону, а пастухов,
если они пытались сопротивляться, безжалостно убивали.
Никто не знал, подымаясь утром, доживет ли до вечера. К Оэлун пришли
старики и стали просить ее поехать к Таргутай-Кирилтуху, поклониться ему,
отдать владение на его волю.
- Нет,- сказала она,- этому не бывать. Если даже меня привезут к нему
связанной по рукам и ногам, я не стану перед ним на колени.
Старики ушли. После них появился Мунлик. Все это тревожное время сын
покойного Чарха-Эбугена был для нее главной опорой. С ним она
советовалась, он правил улусом. В этот раз, едва переступив порог, Мунлик
виновато потупился.
- Я должен откочевать, Оэлун, Не откочую - убьют. А у меня дети. Семь
человек.
- У меня не дети - щенята?!- вспыхнула она.
Мунлик еще ниже опустил голову.
- Я не предатель, Оэлун. У меня был Алтан. Его послал
Таргутай-Кирилтух.
- Это какой Алтан?
- Сын Хутулы, двоюродной брат Есугей-багатура.
- Все наши родичи оказались там! А чего же говорить о тебе!
- Он мне сказал, Оэлун, что Таргутай-Кирилтух не утихомирится, пока у
тебя есть хотя бы десять человек. Я готов умереть вот здесь, у порога
твоей юрты. Но что это даст? Будет лучше для всех нас, если останусь в
живых.
Разумом она понимала, что Мунлик прав: колотить кулаком по скале -
отшибить руку. Но остаться одной с малыми ограбленными детьми,
беззащитными, как новорожденные телята .. С этим не мирилась ее душа.
Сказала глухо, с враждой в голосе:
- Поезжай. И другим передай, я никого не держу.
Мунлик опустил голову, медленно пошел, у порога остановился.
- Все отъедут,- как жить будешь?
- Проживу. Стану волчицей, рыскающей по степям, совой, летающей по
ночам, но поставлю на ноги своих детей, а уж они взыщут с
Таргутай-Кирилтуха! Кровью заплатит за слезы сирот.
После того, как откочевал Мунлик, ушли один за другим и остальные
нукеры Есугея. С Оэлун осталось несколько одиноких женщин Но даже их
забрали люди Таргутай-Кирилтуха. Они обшарили юрту Оэлун, утащив все
сколько-нибудь ценное, собрали весь скот, до единой головы, и,
посмеиваясь, тронулись вниз по Онону. Ей оставили хромую кобылицу с
маленьким жеребенком и старую, облезлую корову - не из сострадания, потехи
ради.
На месте еще недавно шумного куреня осталась одинокая юрта из белого
войлока, повозка со сломанным колесом - это было все ее богатство. Хоахчин
плакала, пряча лицо в ладонях, приговаривала:
- Ой-е... Какие худые люди! Зачем таких худых людей небо терпит!
Старшие сыновья, Тэмуджин, Джучи-Хасар и Бэлгутэй, сидели, испуганно
прижимаясь друг к другу, как бескрылые птенцы, заметившие в небе ястреба.
Только младшие, Хачиун и Тэмугэ-отчигин, еще ничего не поймали, беспечно
бегали там, где еще недавно стояли юрты, а сейчас видны были круги белой,
проросшей под войлоком травы, подбирали всякую ненужную мелочь, весело
болтали, довольные находками.
От тоски, обиды, отчаяния ей хотелось упасть прямо тут же и биться
головой об истоптанную копытами землю Еще никогда ей не было так тяжело,
одиноко. Она вспомнила свою тоску и беспомощность после того, как ее
захватил Есугей. Разве она может сравниться с тем, что- есть сейчас? Тогда
могла умереть, а сейчас и умереть нельзя - на руках дети.
- Мама, почему они так?- спросил Тэмуджин.- Что плохого мы сделали?
- Ничего плохого я не сделала никому. А вы слишком малы, чтобы
навредить кому-то
- А наш отец?- требовательно допытывался Тэмуджин.
- Ему многие завидовали. Зависть рождает зло. А зло часто вымешают на
том, кто подвернется под руку.
Тэмуджин больше ни о чем не спрашивал, молчал, напряженно думая.
Джучи-Хасар посмотрел на хромую кобылицу, чесавшую бок о повозку, губы его
дрогнули.
- На чем теперь ездить будем?
- Ездить нам некуда,- вздохнула она. Окинула взглядом степь: ни
человека, ни птицы, ни зверя.
- А кто по утрам будет молоко приносить?- всполошился вдруг Бэлгутэй,
большой любитель хорошо поесть.
Каждый из них озабочен чем-то своим, а все вместе - ее одна большая
забота. Как жить? Чем кормить детей? Уже завтра им нечего есть. А придет
зима с лютым холодом?..
Утром она поднялась чуть свет. Хоахчин уже не спала. Сидела у потухшего
очага, подперев голову руками.
- Умирать будем, фуджин. Все умирать будем.
- Не смей так говорить!
Она сказала это слишком громко Тэмуджин поднял голову. Разбудила. А
может быть, ему тоже не спится .
- Подымайся, сынок И разбуди Хасара.
- А что?
- Пойдем искать пропитание. Мы теперь будем, как серые мыши, питаться
травой.
Вчетвером вышли в степь. Джучи-Хасар тер спросонок глаза, плохо
понимая, куда и зачем надо идти. Тэмуджин что-то сердито ему говорил.
Хоахчин шла с большим лукошком, сплетенным из лыка. Оэлун несла мешок.
Спустились к берегу Онона. Здесь были низинные луга с высокой травой. Роса
еще не обсохла, и все они сразу же вымокли по пояс Среди травы Оэлун нашла
высокие стебли с мелкими темно-пурпурными головками цветов.
- Это судун. Его корни можно есть.- Вытряхнула из мешка ножи и старый,
наполовину обломанный меч.- Будем копать.
У судуна было толстое, неглубоко залегающее корневище. Выдрав его из
земли, Оэлун отряхнула и кинула в лукошко.
- Надо было взять копье. Им копать лучше,- сказал Тэмуджин.
- В следующий раз возьмем копье. Это ты правильно придумал. Да и то -
мужчина.
Похвалу Тэмуджин принял как должное. Он отломил от корневища кусочек,
вытер о мокрую траву, разжевал и скосоротился. Но ничего не сказал. Он и
впрямь молодец.
Все разбрелись по лугу. Земля была сырой, легко поддавалась, корней
накопали много Их промыли в воде Онона и пошли к юрте.
Из корней приготовили варево с терпким, вяжущим вкусом. Хачиун н
Тэмугэ-отчигин, пока варево булькало на огне, заглядывали в котел,
втягивали ноздрями запах, но, когда пришло время есть, оба, хлебнув
раз-другой, захныкали.
- Перестаньте!- прикрикнула на них Оэлун.- Ничего другого у нас нет и
не будет. Ешьте и помните, кого надо благодарить за это.
- Мы отблагодарим, мама!- пообещал Тэмуджин.- А вы все, мои младшие
братья, помните: кто захнычет - получит по шее. Ешьте что есть. Потом мы
накопаем сладких корней. Таких же сладких, как мед земляной пчелы. Я знаю,
где они растут.
- А еще мы накопаем много луковиц сараны,- сказала Оэлун.- И корней
кичигине. Насобираем луку, грибов и ягод. Будем работать, не умрем с
голоду.
С этого времени изо дня в день, в жару и дождь, Оэлун с тремя старшими
сыновьями ходила копать корни, луковицы сараны, рвать лук, собирать грибы,
ягоды черемухи. А Хоахчин все это промывала, резала, сушила, толкла и
складывала про запас. Они спешили заготовить питание на зиму. Хоахчин
понемногу научилась готовить из корней, грибов и лука если не вкусную, то
вполне съедобную и питательную пищу. Она взбодрилась, повеселела и уже не
заикалась о том, что все они умрут. Даже жалела, что когда-то отправила на
родину своего братишку Хо.
- Большой стал теперь. Помогал бы. А там живет, не знаю, как.
И Оэлун уверилась, что теперь-то они выживут. Только бы подросли
ребята, только бы встали на ноги.
Зима была трудной. Бураны катились по степи, поднимая снег, гудели над
одинокой юртой, словно безобразные духи-страшилища - кулчин. Дети от
постоянного недоедания стали худенькими, вялыми, они почти не играли,
кутаясь в шубы, молча жались к очагу. Тэмуджин за зиму сильно вытянулся,
стал долговяз, нескладен, его серые глаза на худом лице казались совсем
прозрачными, в них все время таилась тревожная тоска.
Оэлун решилась на крайнюю меру - зарезала кобылицу. А немного спустя
волки днем, на глазах у всех, растерзали корову. Всей оравой бросились на
них, отбили мясо. О еде до лета можно было не беспокоиться, зато не
осталось никаких надежд сняться с этого проклятого места. Жеребенка днем и
ночью держали на привязи возле дверей юрты. Волки часто подходили к самому
жилью, разноголосо выли, и в темноте поблескивали огоньки голодных глаз.
Жеребенок обреченно ржал, бил копытцем мерзлую землю. Тэмуджин выскакивал
из юрты, колотил обломком меча по пустому котлу; волки нехотя уходили и
почти тут же возвращались назад. И однажды, отбросив котел, он с обломком
меча кинулся в темноту. Оэлун побежала следом, спотыкаясь о сугробы,-
догнала, схватила за руку. Сын весь дрожал.
- Ты с ума сошел!
- Не могу больше! Ненавижу!
- Успокойся. Скоро весна. По теплу как-нибудь переберемся к людям.
- Люди? Нет людей! Есть только мы и волки, готовые сожрать нас.
Больше полугода они не видели ни одного человека. Порой и самой Оэлун
начинало казаться, что в степи, занесенной снегом, в самом деле нет
никого, только хищные звери носятся по ней в поисках добычи.
С наступлением теплых дней волки ушли. Днем жеребенка отпускали
пастись. Он щипал на проталинах сухую прошлогоднюю траву, за ним
неотступно следовал Джучи-Хасар.
В один из таких теплых дней, когда ноздреватые сугробы, наметенные в
логотинах и за кустами харганы, подтаивали и с шуршанием оседали, Хасар
прибежал с пастбища, закричал:
- К нам кто-то едет!- От радости он подпрыгивал, и с мокрых гутулы
летели ошметки грязи.
Все высыпали из юрты. К ним трусцой подъехал Мунлик, за хвостом его
коня тянулись на поводу четыре лошади. Взглядом пересчитав ребят, Мунлик с
облегчением сказал:
- Все живы-здоровы! Хвала твоим духам-хранителям, Оэлун! Я не мог
приехать раньше. Люди Таргутай-Кирилтуха не спускали с меня глаз. Эти кони
- ваши. Увел из табунов нойона.
- Украл?- спросил Тэмуджин.
- Пусть будет так,- согласился Мунлик.
- Я должен ездить на ворованном коне? Я - сын Есугея?- Тэмуджин
насупился.
А Хасар и Бэлгутэй отвязали лошадей, повели в степь. Оэлун смутилась от
неуместной горделивости сына, стала торопливо приглашать Мунлика в юрту.
Там у очага уже хлопотала Хоахчин.
- Вы кочуйте к подножию горы Бурхан-Халдун,- сказал Мунлик за обедом.-
Там редко кто бывает, место безопасное.
- Опять будем одни?- спросил Тэмуджин.
- Я постараюсь кочевать поблизости. Выделю вам из своего стада немного
скота. Будете сыты. Сейчас Таргутай-Кирилтуху не до вас. У него была
стычка с Тогорилом. Сача-беки и Алтан от него отделились.
- Это хорошо,- обрадовалась Оэлун.
- Не знаю,- задумчиво сказал Мунлик.- Что хорошо, что плохо, не сразу
и поймешь. Нойоны ссорятся, а плакать приходится нам, простым людям. Нет
власти, нет порядка, нет и спокойной жизни. А лошадей, Тэмуджин, я не
украл. Я только взял часть того, что по праву принадлежит вам.
Мунлика, видимо, задели слова Тэмуджина, и Оэлун сказала сыну:
- Слушай, что говорят,старшие. А то-украл.
- А не так?- заупрямился Тэмуджин.- Надо заставить Таргутай-Кирилтуха
