Хан улыбнулся.
- Поздновато образумился, Тайр-Усун. Наверно, мои багатуры тебя
прижали, ты и прибежал кланяться...
Ная, как видно, считал, что Тайр-Усун везет свою дочь по уговору, и
теперь, увидев свою промашку, сердито толкнул ногой в его гутул. Хан
Тэмуджин заметил это движение, глаза опять посуровели, слабая улыбка
угасла.
- Хан, меня никто не прижимал. Я был на пути к тебе, когда встретил
твоих храбрых воинов. Я вез тебе единственную драгоценность - свою дочь.
- Сколько же дней нужно было добираться до меня?- раздраженно перебил
хан.- Ненавижу вертлявость и двоедушие!
- Хан, мы три дня пробыли у твоего нойона...
- Во-от что...- зловеще протянул хан.- Это ты, Ная, задержал? Тебе
приглянулась его дочь. Тебе захотелось полакомиться прежде своего хана? И
ты, ничтожный, осмеливаешься совать мне обглоданную кость!
Ная побледнел.
- Великий хан...
Неожиданно засмеялась Хулан, зло, весело, не сдерживаясь. <Она с ума
сошла!>- испуганно подумал Тайр-Усун.
Хан впервые взглянул на Хулан, недоуменно приподнял правую бровь.
Хулан, еще смеясь, сказала:
- У великого хана так много жен и наложниц, что он уже не надеется
отличить девушку от женщины.
- С чего взяла?- озадаченно спросил хан.
- А с того, что, не сломав кость, как узнаешь, есть ли в ней мозг?
- О, да ты зубастая, веселая меркитка!- изумился хан, засмеялся.- Не
сомневайся во мне, смелая хатун. У меня много женщин, но такой, как ты,
нет. Останешься у меня. А ты,- хан повернулся к Тайр-Усуну, подумал,- а ты
веди своих людей сюда. Вместе со мною пойдешь в мои кочевья.
Не знал Тайр-Усун, радоваться ему или горевать. И он, и его люди будут
живы. Но им никогда не вырваться на волю, если он согласится пристать к
войску хана. Выходит, он предал всех: дочь, Тохто-беки, своих людей...
- Великий хан, я не могу последовать за тобой. У нас мало коней и
волов, нам не угнаться за твоим быстроногим войском.
- Скажи, Ная, это так?
- Так, хан Тэмуджин. Они довоевались...
Хан помолчал, искоса посматривая на Тайр-Усуна, подозвал Джэлмэ и
Боорчу.
- Разведите его людей на сотни. Сотников поставьте над ними наших. И
пусть идут с обозом.
Так лишился Тайр-Усун своего владения. Не он - горластые, бойкие
сотники хана правили его народом. Нойон лежал на тряской телеге, и сердце
кровоточило от боли. Никакое хитроумие не помогло. Недаром говорят, что
Тэмуджин не человек - мангус, сосущий людскую кровь. Оттого и рыжий...
Дочь свою видел только издали. Скакала рядом с Тэмуджином на своем
коне. Седло оковано серебром, чепрак украшен узорным шитьем и пышными
шелковыми кистями. Выпуклые - его - глаза ничего не замечают.
Повелительница! Поговорить с ней больше не пришлось. Хан ушел с войском
вперед, оставив при обозе малочисленную стражу.
И у Тайр-Усуна родилась дерзкая мысль: подговорить своих воинов,
вырезать стражу, захватить все ценное и уйти. Воинов не нужно было
уговаривать. У них глаза загорелись, когда поняли, сколько разного добра
попадет в руки.
В условленный день все, кто мог, стянулись в середине обоза. Под утро,
когда сон очень крепок, Тайр-Усун подал сигнал. Оглоблями, железными
треногами-таганами, палками - кто чем сумел запастись-его воины стали
молча избивать стражников и сотников Тэмуджина. И уже одолели было, но шум
драки был услышан, с того и другого конца обоза повалили конюшие,
тележники, пастухи, стиснули меркитов со всех сторон, начали рубить
топорами, колоть копьями... Тайр-Усун был ранен в самом начале, а тут еще
добавили - пырнули в бок ножом. В глазах потемнело. Упал. По нему
топтались свои и чужие, но он этого уже не слышал, не чувствовал.
II
Пес повизгивал и царапал кошму. Тайчу-Кури оторвался от работы, поднял
полог. Льстиво виляя хвостом, собака проскользнула меж ног, улеглась у
огня. Тайчу-Кури вышел из юрты. Ночью выпал первый снег, и все юрты куреня
были белыми, будто жили в нем одни богачи, и сопки, и степь белели свежо,
чисто, стежки следов, уходя вдаль, звали за собой. Судуй с сыновьями хана
рано утром ускакал на охоту. Счастливый...
Насыпав в кожаный мешок аргала, Тайчу-Кури вернулся в юрту. После
сияющей белизны снегов свет узкого дымового отверстия показался тусклым,
глаза долго свыкались с сумерками. Подкинув в гаснущий огонь аргала,
Тайчу-Кури достал из котла кость, отрезал кусочек мяса, стал жевать. Пес
выставил вперед острые уши, завилял хвостом, глаза его следили за каждым
движением Тайчу-Кури. Срезав еще кусочек мяса, кость отдал собаке.
- Ешь, пес. Я сыт, а ты голоден - могу ли не поделиться? Это вы,
собаки, выманив или украв косточку, убегаете от других. А мы - люди. Мы
должны делиться друг с другом. Ну, и вас, собак, не должны зря обижать.
Понимаешь?
Псу было не до него. Протянув руку, Тайчу-Кури подергал за острое ухо.
Пес заворчал.
- А, это ты понимаешь! И то хорошо. Люди, скажу тебе, тоже друг друга
не всегда понимают. Где уж тебе с твоим собачьим умом!
В юрту вошла Каймиш. Травяной метелкой обмела залепленные снегом
гутулы, протянула к огню озябшие руки.
- Посмотри, пес, на нашу Каймиш... Она ушла в курень рано утром.
Возвращается к вечеру. В одной юрте посидела, в другой посидела, в
третьей... А на многие другие уже и времени не остается: надо ужин варить,
мужу помогать, сына поджидать. Думаешь, легко ей живется?
- Ну, Тайчу-Кури, ты совсем ворчуном стал! Не сидела я в юртах. В
курень пришел караван сартаульских торговцев. Чего только не навезли!-
Каймиш вздохнула.- Какие котлы! Жаром горят, а по краям ободок рисунчатый.
- Главное, Каймиш, не котел, а то, что есть в котле...
Плоским каменным бруском Тайчу-Кури стал править лезвие ножа, сточенное
до половины.
- И ножи у них есть большие, маленькие, широкие, узкие - какие хочешь.
Оправлены бронзой, серебром, даже золотом.
- Каким бы ножом ни резать мясо, вкус не изменится. Разве этого не
знаешь, жена моя Каймиш?
- Ножи и для работы нужны.
- Кто не умеет ничего делать, для того нож и с золотой рукояткой
бесполезен.
- Какие ткани у них! Есть простые, есть шелковые. И всяких-разных
цветов. На весеннем лугу столько красок не бывает.- Каймиш разгладила на
коленях полу своего халата из дымленой козлины, склонила голову на одну
сторону, на другую.
- Примеряешь?- ехидно спросил Тайчу-Кури.
- Что?- Каймиш покраснела, встала.
- Ты красный шелк бери. Далеко будет видно - Каймиш идет, жена
Тайчу-Кури, человека, делающего стрелы для самого хана Тэмуджина.
- До чего же ты любишь шлепать своим языком, Тайчу-Кури! Кто тебя не
знает, скажет: он глупый, этот человек, делающий стрелы-для хана
Тэмуджина.- Помолчала, задумавшись.- А может, ты глупый и есть?
Перестав ширкать камнем по лезвию ножа, Тайчу-Кури виновато глянул на
жену.
- Обидел я тебя? Ну, бери все, что у нас есть, и купи, что хочешь. Я
же шутил.
- А что у нас есть? Овчинные шубы да войлок под боком! Уж не на эти ли
выменяешь шелк?
- Есть еще овцы. И кони...
- Не овцы им нужны, не наши колченогие кони. Они меняют на мех
соболей, белок, лисиц, на серебро и золото. Наш Судуй носится с Джучи за
кабанами да дзеренами. А много ли толку? Один сын - и тот...- Каймиш
плеснула в котел воды, толкнула его к огню - прижгла палец, сунула в рот.
Тайчу-Кури взял палку, начал сгонять ровную тонкую стружку.
- Сыновей надо было больше рожать. Одного послала бы на охоту, другого
- на войну с найманами, третьего - на войну с меркитами, четвертого - на
тангутов. Завалили бы тебя мехами, шелками, серебром... И звали бы тебя не
просто Каймиш, а Каймиш-хатун. И не сосала бы палец, обожженный у очага.
Сидела бы в своих шелках и соболях вон там, под онгонами, покрикивала на
молодых рабынь.
Белая струйка стружки текла по синеватому лезвию ножа, скручиваясь,
падала на колени Тайчу-Кури. Понемногу палка становилась ровной и круглой.
Пес подполз к нему, лег, вытянув передние лапы, следил за руками хозяина
умными глазами. Тайчу-Кури вздохнул.
- Огорчила ты мое сердце сегодня, Каймиш. Я-то думал, ты довольна тем,
что у нас есть.
- Мне за тебя обидно стало, Тайчу-Кури.- Она принесла стегно мерзлого
мяса дзерена, разрубила на куски, спустила в котел.- Ты вот везде и всем
твердишь - в одежде хана вырос. Оберегал его, спасал его. Тэмуджин,
Тэмуджин... С языка не сходит. Можно подумать, что и родил-то его ты... А
что получил от хана ты и что получили другие? Джэлмэ и Субэдэй пьют с ним
из одной чашки. Сорган-Шира, его сыновья Чимбо и Чилаун стали нойонами, у
них и белые юрты, и стада, и резвые кони. А к тебе хан Тэмуджин
несправедлив!
- Нет, Каймиш, это ты несправедлива к хану Тэмуджину! Мне он дал
много. Сижу в своей юрте, ты рядом, котел мяса варится. Я бы мог, как
Чимбо, Чилаун или Чаурхан-Субэдэй, рубить врагов мечом.- Покосился на
Каймиш - не рассмеется? Нет, сидит задумавшись.- Но мне это не нужно. Я не
хочу этого. И я радуюсь, что Судуй пока не ходит в походы. Ты помнишь
меркитский плен? Неужели ты хочешь, чтобы наш сын хватал за волосы и
приторачивал к седлу, убивал стариков и старух?
- Ну что ты говоришь, Тайчу-Кури! Не надо говорить этого!- Словно
чего-то испугавшись, Каймиш села с ним рядом, прижалась головой к плечу.-
Ты у меня неглупый. Это я глупая. Не надо мне ни шелков, ни медных котлов,
ни чаш из серебра... Прожить бы так, как сейчас живем, до скончания
дней...
- Проживем, Каймиш.
Собака приподняла голову, поводила ушами, вильнула хвостом и пошла к
двери.
- Это Судуй едет. Рано что-то. У меня и мясо не сварилось.
Судуй приехал не один. С ним был Джучи. Тайчу-Кури и Каймиш от
растерянности даже позабыли поклониться. Еще больше растерялись, увидев,
что лицо у сына в синяках, воротник шубы оторван, полы располосованы
словно бы ножом. И у Джучи шуба, крытая шелком, порвана, один рукав едва
держится.
- Что с вами?
Судуй глянул на Джучи, повернулся к матери, лицо его - сплошные синяки
и кровоподтеки - расплылось в беспечно-веселой улыбке.
- Коровы пободали.
- Какие коровы? Ты о чем это говоришь?
- Вот такие.- Судуй растопырил у висков указательные пальцы.- Рогатые.
Снимай, Джучи, шубу. Мать пришьет рукав - никто не заметит. Она умеет. Что
рукав! Оторванные уши пришить может!
Каймиш долго примерялась к рукаву, что-то бормотала себе под нос,
наконец сказала:
- Не могу. Шелк надо шить шелковыми нитками. А где они?
- Надо пришить!- настаивал Судуй.
- Да зачем же портить такую хорошую шубу? Дома Джучи все сделают куда
лучше.
- Конечно! Но увидит это,- Судуй подергал рукав,- Борте-хатун и
сердцем скорбеть будет, спрашивать начнет: где, как, почему?
Джучи ковырял палкой аргал в очаге. Его глаза были печальны, и
разговора Судуя с Каймиш он, кажется, не слышал. Тайчу-Кури встревожился.
Парни что-то скрывают. Судуй много говорит, много шутит. Тут уж гадать не
надо - вышло что-то неладное. И по Джучи видно. Уж не натворили ли чего
плохого? Не должно бы. Джучи разумен... Но кто знает! О вечное небо,
отведи от нас все беды-невзгоды и козни злых духов.
К юрте кто-то подъехал, соскочил с лошади. Все разом повернули головы к
дверям, Судуй умолк на полуслове, укрепляя Тайчу-Кури о мысли, что он
чего-то побаивается. В юрту вошел Шихи-Хутаг. Его лицо с пришлепнутым
утиным носом было веселым.
- Счастья вам и благополучия!- громко сказал он, присел рядом с Джучи,
наклонился к уху, и Тайчу-Кури услышал его шепот:- Они будут молчать.
Своими словами я нагнал на них страху. Еще и повинятся перед тобой.
