Нойон Тайр-Усун нахлестывал усталого коня. За ним без всякого порядка
тянулись немногие нукеры. Желтовато-серая трава, прибитая осенними
дождями, спутанная ветрами, цеплялась за копыта и рвалась с сухим
шелестом.
Из битвы у горы Нагу меркиты вышли без больших потерь. Возвратились в
родные курени, но не кликами радости, а молчанием встретили воинов старики
и женщины. Бесконечные неудачи и поражения разорили людей. Убавились стада
и табуны, не было новых молодых и сильных рабов, и некому стало высевать
просо, караваны сартаульских торговых людей начали обходить стороной
беспокойные, обедневшие кочевья, и негде было выменять ни шелковых, ни
холщовых тканей, ни доброго оружия, ни утвари для домашнего очага. Все
надеялись, что уж с найманами-то они добьются долгожданной победы и придут
домой, гоня перед собой толпы рабов, стада и табуны. Не вышло. И отцы
называли сыновей трусливыми корсаками, женщины отвращали от мужей лица.
Но это была не самая большая беда. Хан Тэмуджин - будь проклято это
имя!- управив дела в захваченном найманском улусе, пошел на меркитские
земли. Его передовые сотни уже разграбили несколько куреней.
Все нойоны без зова собрались у Тохто-беки. Целый день, забыв о еде и
питье, думали, как быть. Одни говорили: надо всем народом подняться на
врага и, если так суждено, всем народом и погибнуть. Другие осторожно вели
к тому, что надо склониться перед силой. Тохто-беки бегал по юрте с навеки
склоненной к плечу головой и потому похожий на токующего тетерева, от
бессильного бешенства плохо вникал в то, что говорили, разражался
руганью... В последние годы Тохто-беки часто становился таким остервенелым
и несправедливо обижал многих. Доставалось от него и Тайр-Усуну. Впервые
ругал после того, как он, Тайр-Усун, возвратился из неудачного похода на
хори-туматов. После этого былая их дружба быстро разладилась... Только к
вечеру Тохто-беки устал бегать по юрте и ругаться. Он ни с кем не
согласился. О покорности, даже для видимости, хану Тэмуджину он и слышать
не хотел. <Конечно,- подумал тогда Тайр-Усун,- какая для тебя покорность:
Есугей-багатур надрубил шею, его сын - перерубит>. Не хотел Тохто-беки и
вести воинов на верную гибель. Он решил откочевать в земли западных
народов, куда не дотянется рука Тэмуджина.
И вот Тайр-Усун гонит коня в родовые кочевья поднимать людей. Взгляд
скользит по круглым макушкам серых сопок, по уходящей вправо долине
Селенги с багряными кустами черемухи и желтеющими тальниками на берегах.
Надо бросить все это... Надо кинуть половину юрт, телег... Голодной,
оборванной оравой привалят они в земли чужих народов - кому нужны будут?
От реки наперерез им мчался всадник. Белый жеребец легко перемахивал
через кустики. Всадник пригибался к шее, длинная грива, взлетая,
полоскалась на его плечах. Придержав своего коня, Тайр-Усун вгляделся и
узнал младшую дочь Хулан. Подскакав, она осадила жеребца, блеснула,
улыбаясь, белыми ровными зубами. Разгоряченный жеребец рвал повод,
всхрапывал, шел боком. Хулан потрепала его по круто выгнутой шее.
- Что тут делаешь?- строго спросил Тайр-Усун.
- Объезжаю...
- Не твое это дело, Хулан. Коней объезжать - дело мужчин.
- Когда найдется конь, который вышибет меня из седла,- не буду.
У нее были чуть выпуклые - его - глаза, вздернутый нос; маленькие руки
крепко натягивали поводья, в седле она держалась с броской лихостью;
ничего от робкой девушки - статный удалец. Пора бы и замуж отдавать, но
Тайр-Усун отказывал женихам: любил свою дочь и не хотел с ней
расставаться.
- Ну, я поеду. Скажу, что ты возвращаешься.
- Да, скачи. Скажи: пусть люди немедля собираются в дорогу.
Дочь было отпустила повод, но тут же натянула. Жеребец закрутился на
месте, закусывая удила.
- А почему? Что случилось, отец?
- Враги, дочь. Скачи.
- Убегать будем?- В ее голосе были недоверие и обида.
- Убегать,- безжалостно подтвердил он.- Понесемся по степи
перекати-полем. Скачи, у нас нет времени.
Она гикнула и скрылась за сопками.
Почти два дня ушло на сборы. Вначале он хотел уйти налегке, взять
только воинов, свою семью и семью ближних нукеров, но в курене поднялся
такой вой и ропот, что на все махнул рукой. Пусть идут все, кто может
идти. Чувствовал, что время упущено, надежда ускользнуть от воинов
Тэмуджина уменьшалась с каждым часом. Не к Тохто-беки, в сторону заката, а
вниз по Селенге надо бы идти. Но там хори-туматы. Они не простят ему
убийства Дайдухул-Сохора. И Чиледу там...
Потащились вверх по Селенге. Воины, как и он, понимали, что значит для
них время, озлобленно щелкали плетями, погоняя волов, коней, людей. С
мычанием коров, блеянием овец, скрипом телег смешивались стоны, вопли и
проклятия.
Чтобы не слышать ничего этого, Тайр-Усун уезжал вперед, бросал поводья
на луку седла, пускал лошадь трусцой. Перегруженной телегой катились
тяжелые думы. Меркитам и раньше приходилось оставлять свои кочевья,
откатываться в Баргуджин-Токум, но все то - другое. И враг совсем иной.
К нему нередко подъезжала Хулан, скакала рядом, оглядывалась.
- Почему твои воины бьют людей?
- Лучше быть битым, чем убитым.
- Легче бить своих, чем убивать врагов!- дерзила она.
Никому другому он такой дерзости не спустил бы, но это - Хулан. Она
всегда и со всеми прямодушна. К тому же она, кажется, угадала - своих бить
легче. Вот и они, меркиты, кого только не били, с кем не воевали. И все
так: враждовали, грабили, кровь пускали, а враг настоящий под шум свалки
набирался сил, расправлял плечи - замечать не хотели. Спохватились -
поздно. Горой возвысился над всеми, и степные племена ни по отдельности,
ни все вместе уже ничего с ним не сделают.
Так же они ехали и в этот раз. Вдали показались всадники.
- Мы догнали Тохто-беки!- крикнула Хулан и помчалась вперед.
- Остановись!
Она не слышала или не хотела остановиться. Тайр-Усун приподнялся на
стременах. В этих местах Тохто-беки не должно быть. Почему он здесь?
Догадка заставила хлестнуть коня. Но дочь была уже далеко. Ее белый конь
стлался в легком, как полет, беге. О небо, она погубила себя!
Всадники остановились, поджидая ее. Хулан подскакала к ним почти
вплотную и тогда только заметила что-то неладное. Развернула коня и
полетела обратно. За ней бросилась погоня. Тайр-Усун остановился. Он знал,
что сейчас будет с Хулан, с ним, со всеми его людьми. И, думал не о
спасении, а о том, чтобы как-то отдалить неизбежное, выдернул меч, насадил
на конец шапку и поднял над головой.
- Что ты делаешь, отец? Это враги!
Хулан остановилась возле него. Воины монгольского хана, подскакав,
нацелили на них копья. Не давая им опомниться, громко, голосом человека,
привыкшего повелевать, сказал:
- Стойте! Я нойон Тайр-Усун. Я иду к хану Тэмуджину.
- Ах, лживая меркитская собака! К хану Тэмуджину идешь!..
Наконечник копья, как голова змеи с острым глазом, нацелился прямо в
переносицу, стал медленно приближаться, заставляя Тайр-Усуна отклонять
голову. Хулан ударила по копью плетью.
- Не смей прикасаться к отцу, грязный харачу!
Это рассмешило воинов. К ним подъехал нойон в тангутском шлеме с
гребнем, в железных латах, и воины раздвинулись перед ним.
- Ная, нам попался меркитский Тайр-Усун.
- Не попался! Я сам, своей волей, иду к хану Тэмуджину.
Ная с любопытством оглядел его, задержал взгляд на пылающем от гнева
лице Хулан, недоверчиво присвистнул:
- Сам? Хочешь оставить меня без добычи? Это твоя жена?
- Она моя дочь. Вы не можете ничего трогать!.. Мы не обнажали оружия!
Мы идем к вашему хану.
Теперь Тайр-Усун хотел отодвинуть не только гибель. Если они не
прикончили его сразу, можно, наверное, спастись самому и спасти свое
владение. Лишь бы не подвела горделивая Хулан. Она только сейчас поняла,
что он говорит. Повернулась к нему. В глазах-осуждение, почти презрение.
Ная хитровато усмехнулся.
- Для чего ты идешь к хану Тэмуджину?
Этот простой вопрос заставил мысли Тайр-Усуна заметаться, как белку,
угодившую в силок. Покорился он или нет, для них сейчас все равно. Не он
им нужен, а его владение. Ная и воины жадными глазами ощупывают Хулан,
поглядывают туда, где тащатся его телеги. Вскинут его на копье, а дочь...
- К хану Тэмуджину я везу свою дочь,- само собой вырвалось у него.
- Думаешь, она ему очень нужна?
Ная все еще усмехался, но что-то в этой усмешке изменилось, он уже,
кажется, не мнил себя человеком всемогущим, вольным казнить и миловать.
Тайр-Усун не замедлил обернуть это себе на пользу. Сказал надменно:
- Что нужно хану, он знает сам! Если ты знаешь больше, чем он,- делай
с нами, что хочешь.
- А кто тебе сказал, что я собираюсь с вами что-то делать? Воины,
охраняйте его людей. А тебя, нойон, и твою дочь я приглашаю к себе в
гости.
На берегу речушки воины поставили походную юрту, забили барана. Ная
говорил с Тайр-Усуном с настороженной почтительностью и все крутился возле
Хулан, ласково посмеивался, норовил потрепать по плечу, ущипнуть за бок.
Хулан вначале уворачивалась, потом стукнула кулаком по его руке.
- Отойди. Еще раз тронешь - глаза выдеру!
Отца она сторонилась, смотрела как на чужого. Тайр-Усун чувствовал себя
приниженным, хмуро оглядывался по сторонам, пытался считать воинов, но
скоро увидел, что надежда уйти напрасна. Воинов у Ная много, и они
недреманно следят за его людьми, за ним самим. Едва выбрал время, чтобы
без соглядатаев переброситься несколькими словами с дочерью.
- Хулан, не омрачай обидой сердце,- попросил он.- Ты должна спасти
нас... всех. Одна надежда - ты.
- Отец, что стоит племя, если его надежда не отвага воинов, а слабая
девушка? Ты отдаешь меня, чтобы спасти свою жизнь...
Ему, наверное, было бы легче, если бы Хулан плюнула в лицо.
- Ты хочешь... чтобы я... все мы умерли? Так я готов. Готов!- повторил
он тверже, почувствовав, что и в самом деле ему лучше умереть.
- Я не хочу ничьей смерти,- отворачиваясь, сказала дочь.- Я до конца
пройду путь, определенный тобою.
Ная задержал их у себя на три дня, потом вместе с ними поскакал в орду
хана. Дорогой он сказал Хулан:
- Если хан Тэмуджин откажется, я возьму тебя в свою юрту,
- Откажется?- удивилась она.- Почему?
- У него много жен. Все красивые.
- Красивее меня?- Она окатила его холодным взглядом.- Ну, говори -
красивее?
Ная смешком прикрыл свою растерянность. Попробуй скажи, что ханши
красивее! Но и попробуй скажи, что она красивее жен Тэмуджина...
Хана встретили в дороге. Следом за Ная подскакали к толпе нойонов.
Впереди пылило огромное войско, следом за нойонами в ровном строю, на
одинаковых саврасых меринах шли кешиктены, за ними тянулись, насколько
хватало глаз, телеги, кибитки, юрты на колесах. Подавляя в себе невольную
робость, с тревогой думая о том, что ему скажет хан, Тайр-Усун разглядывал
нойонов, стараясь угадать, кто же из них Тэмуджин. На всех были хорошие
воинские доспехи, дорогое оружие, лошади позванивали уздечками, убранными
серебром, увитыми шелковыми лентами,- добрались до найманского богатства,
разбойники! Ная подъехал к грузному человеку в халате из толстого сукна.
На нем не было ни шлема, ни панциря, ни оружия. На мягком шелковом поясе
висел только нож, Ная что-то тихо сказал. Человек повернулся. Из-под
снежно-белой, отороченной голубым шнуром войлочной шапочки, надвинутой на
короткие брови, глянули серо-зеленые глаза, суровые, чем-то недовольные.
Понемногу недовольство растаяло, короткие, цвета меди усы слегка дрогнули.
