хан благоволил ему. Болтливый и вроде бы беспутный, Хорчи был неплохим
воином и оказался расторопным нойоном-тысячником. Вечером, осмотрев
воинов, Тэмуджин остался доволен. Лошади справны, одежда на воинах
добротная, колчаны полны стрел, в седельных сумах запас хурута. Тысяча
была готова отправиться и в ближний, и в дальний походы.
Но воины привезли с собой не только запас хурута. Всю ночь они
горланили песни, кричали, будоража покой орду. Тэмуджин ночевал у своей
новой жены, кэрэитки Ибаха-беки. Она еще не забыла битву в курене
Ван-хана, где ее взяли, вздрагивала, когда крики становились особенно
громкими, потом расплакалась. Тэмуджин оделся и вышел. Ночной страже -
кебтеулам - велел разыскать Хорчи. Однако нойон и сам напился до
бесчувствия, мычал, отбивался от караульных.
Утром воины сели на коней. Глаза мутны, зелены лица - ну что за
охотники! Многие корчились в седлах, будто собираясь рожать, другие были
неподвижны, как мешки с шерстью. Хорчи отоспался и уже снова выпил, от
него несло крепким винным духом. Без того болтливый, сейчас стал
невыносимым. И робость перед ханом совсем покинула его, подмигнул
Тэмуджину, будто дружку своему:
- Хан, где обещанные тридцать жен?
Тэмуджин подозвал кешиктенов, указал плетью на Хорчи:
- Ведите его на речку и трижды окуните головой в прорубь.
Велел собрать всех нойонов и воинов, какие были в орду, построить
кругом. Всходило солнце, и мороз больно покалывал щеки, снег вкусно
хрумкал под толстыми войлочными подошвами гутул, на бороду и усы ложился
белый иней. Ему вспомнилось, как перед сражением с меркитами, на радостях,
что встретился с Джамухой, набрался архи не хуже Хорчи и на другой день
мучился - раскалывалась голова, выворачивало нутро.
В круг толкнули Хорчи. Кешиктены постарались. Воротник шубы нойона
заледенел, косицы на висках торчали сосульками. Он пробовал улыбаться, но
губы дрожали и прыгали.
- Иди обсушись и отогрейся.
Хорчи уразумел: больше наказания не будет. Лихо тряхнул головой -
зазвенели косицы-сосульки.
- Мой внутренний жар преодолевает наружный холод.
- Было бы лучше, если бы твой ум преодолевал твою же глупость.
После битвы с меркитами Тэмуджин дал себе зарок: никогда не пить перед
сражением. И ни разу не нарушил слова. Но другие пьют. И до, и после
сражения, перед выездом на охоту и после возвращения с добычей, пьют
всегда, было бы вино, а нет - выменивают, выпрашивают и снова пьют. И
хвастаются друг перед другом, состязаются, кто больше выпьет и не упадет
замертво. Так уже повелось...
- Я собрал всех ради того, чтобы спросить: могут эти люди, вчера такие
веселые, крепко держать в руках копье, метко стрелять из лука? Не могут.
Пьяный подобен слепому - ничего не видит, подобен глухому - ничего не
слышит, подобен немому - ничего не может сказать. Пьяный забывает то, что
знал, ему не сделать того, что умел. Умный становится глупым, добронравный
- неуживчивым и злым. Пастух, пристрастный к питью, теряет стадо, воин -
коня и оружие, нойон не может содержать в порядке дела ни тысячи, ни
сотни, ни десятка. Вино дурманит, лишает разума всех одинаково - харачу и
сайда, худого и хорошего. В питье вина нет пользы, нет и доблести. Я буду
ценить тех, кто не пьет совсем, хвалить, кто пьет не чаще одного .раза в
месяц, терпеть, кто пьет в месяц дважды, и наказывать, кто пьет больше
трех раз в месяц. В походе, перед битвой, перед облавной охотой пить
отныне не смеет никто.
Много требуя с нойонов и воинов, он мог бы возбудить ропот и
недовольство, если бы не умел заметить людей, радеющих о делах ханства.
Для них не скупился на подарки и награды, возвышал над другими; хороший
воин всегда мог стать десятником, десятник-сотником, сотник - тысячником,
а тысячник - ближним другом хана.
Для Тэмуджина эта зима была едва ли не лучшая в жизни. Он добился
всего, чего желал, его улус становится поистине могущественным, единым,
его власть неоспорима... Пришло осознание своей внутренней силы и принесло
успокоение мятущемуся духу.
Ранней весной, едва пробилась первая зелень, прибыл посланец владетеля
онгутов Алакуш-дигит Хури. Худые вести принес посланец. Где-то глубоко в
душе у хана жило ожидание столкновения с найманами, но он не хотел верить
предчувствию. Найманы живут сами собой, он - сам собою. Их улусы теперь
соседствуют. Так что с того? Разве соседи не могут жить в мире и согласии?
Как видно, не могут. С его соплеменниками не могли ужиться татары. Теперь
их нет. С ним не мог ужиться Нилха-Сангун. Его тоже нет. Теперь грозит
войной Таян-хан... Собирает под свой туг всех, кого может. У него и
меркиты, и ойроты, и Джамуха, Алтан, Хучар со своими воинами. Хорошо, что
владетель онгутов отказался помогать Таян-хану. Но, как видно, не поможет
и ему, Тэмуджину. Никто ему не поможет. Одна надежда - его воины, его
тысячи, сжатые, как пальцы руки, в единый кулак.
Алакушу-дигит Хури хан послал в подарок табун отборных коней в пятьсот
голов и тысячу овец. Проводив посланца, собрал всех нойонов на курилтай.
- Что будем делать? Три дороги перед нами. Мы можем откочевать как
можно дальше. Пусть Таян-хан гонится за нами, изматывая коней. Выбрав
подходящее место и время, ударим на него. Мы можем встретить его в наших
нутугах, всех хорошо подготовив. И мы можем сами пойти в кочевья найманов,
чего они, конечно, не ждут. Выбирайте, нойоны.
Нойоны долго молчали, и он не торопил их. Тяжело им сейчас думать о
войне. Мирная жизнь людей, вверенных под их начало, едва стала
налаживаться, люди разных племен, разведенные по сотням и тысячам, еще не
совсем привыкли друг к другу... Длительным молчание было и потому, что он
приучил нойонов почитать не затейливую резвость пустых словес, а прямоту и
мудрость суждений.
Первым заговорил Мунлик.
- Хан Тэмуджин, три дороги перед нами, но к истине ведет одна. Я бы не
стал уходить и не пошел бы в курени найманов. Будем уходить - обнаружим
страх перед найманами, укрепим дух их воинов. Идти на кочевья врагов и
вовсе опасно. Травы еще не поднялись, кони тощи, в дальнем походе они
обессилеют... Надо ждать и потому еще, что Таян-хан может передумать.
Тогда никакой войны не будет.
Наверное, он сказал то, о чем думали многие нойоны. Зашелестел
одобрительный шепот, задвигались, закивали головами нойоны. Но младший
брат хана Тэмугэ-отчигин не согласился с Мунликом.
- Найманы грозят отобрать наши луки и стрелы. Пристало ли нам ждать,
когда они это сделают? Воины мы или вдовые женщины? Мы должны пойти в
кочевья найманов!
После Тэмугэ-отчигина говорили многие. Говорили разное. Хан не
отбрасывал ничьих доводов, вдумывался в них, добавлял свои, сравнивал с
противоположными: он не хотел ошибиться. Об отходе никто не говорил, и это
было хорошо. Нойоны, как и он, осознали свою силу и не желали спасаться
бегством, но давняя слава о могуществе найманов заставляла их быть
осторожными. Тощие кони - отговорка. Не будет уверенности в скорой и
легкой победе - передумает. Что это даст? Ничего. Сегодня передумал, а
завтра опять надумает. И неизвестно, как себя поведет в другой раз
Алакуш-дигит Хури, состоящий на службе у Алтан-хана. Таян-хан ударит в
лоб, Алакуш-дигит Хури - в затылок... Нет, ожидание - пагуба...
Шестнадцатого числа первого летнего месяца в счастливый день
полнолуния, в год мыши ', шаман Теб-тэнгри вознес молитвы и окропил боевой
туг хана. Войско двинулось в поход. Алгинчи - передовыми пошли четыре
тысячи под началом Джэлмэ, Субэдэй-багатура, Джэбэ и Хубилая. Главные силы
хан поставил под начало своего брата Хасара. Пусть покажет себя, а то
вечно ходит обижен. Затылком войска с телегами, походными юртами и
заводными лошадями велел ведать младшему брату Тэмугэ-отчигину.
[' Г о д м ы ш и - 1204 год.]
Покачиваясь в седле, хан размышлял о переменчивости судьбы. Всего год
назад он без оглядки бежал от Ван-хана. Думал ли тогда старый хан, что
гонится за своей гибелью? Могли ли думать воины-кэрэиты, громя его курени,
угоняя его табуны, что всего через год он, хан Тэмуджин, поведет их в
битву, какой не знала древняя степь? А кто ему скажет, чем окончится эта
битва?.. О вечное синее небо, даруй мне победу?..
XV
В широкой долине было тесно от юрт, телег, пеших и конных. Джамуха
остановил своих воинов подальше от этого скопища, шагом проехал к шатру
Таян-хана. Перед входом в шатер, скрючив ноги и положив на колени дощечки,
сидели писцы хана. Татунг-а останавливал прибывающих нойонов, спрашивал,
сколько воинов привели, и писцы заносили ответ в толстые книги, сшитые
шелковыми шнурами. Татунг-а спросил и Джамуху, но он сделал вид, что не
слышит его, прошел в шатер. Таян-хан и его нойоны молились своему
богу-кресту. Такому же богу-кресту всегда возносил молитвы и Ван-хан...
Джамуха вышел из шатра. Татунг-а опять стал спрашивать, сколько у него
воинов, коней, телег. Он похлопал его по плечу.
- В книги записывай своих. А на моих и моей памяти хватит.
- Мне ведено...
- Тебе, но не мне. Своими воинами повелеваю сам.
Он стал всматриваться в людской муравейник. В движении людей была
бестолковость, будто никто не знал, где приткнуться, где остановиться. У
Ван-хана такого не было. И он сам, а не его нойоны, спрашивал, сколько
воинов привел... Умер Ван-хан, и от дела рук его ничего не осталось, все
заграбастал анда. Умрет когда-нибудь и он, Джамуха, возможно, как и
хана-отца, его погубит Тэмуджин,- что останется? Он затевал сражения и
сражался сам, но струны хуров не воспоют хвалу его храбрости, улигэрчи не
сложат сказании...
Моление в шатре окончилось. Татунг-а позвал Джамуху к Таян-хану.
- Я рад, что ты верен своему слову,- сказал Таян-хан,- Алакуш-дигит
Хури обманул нас.
- Он не придет? Не ожидал...
- И я не ожидал. Сыновья онгутов в моем улусе всегда брали себе
жен...- Таян-хан вздохнул.- Что делается с этим миром! Не знаю, как теперь
и быть. Может быть, уйти за Алтайские горы?
Непонятно было, спрашивает Таян-хан совета или размышляет вслух, но в
его голосе слышалась неуверенность, от былой решимости, кажется, ничего не
осталось. Раньше это обозлило бы Джамуху, но сейчас он был равнодушен, и
это удивило его самого.
Кучулук поднялся, встал перед отцом, бледнея, спросил:
- Как за Алтай? Твой отец и мой дед Инанча-хан никому не показывал
крупа своего коня! Лучше пусть наши кости белеют на солнце, чем бежать от
Тэмуджина!
- У нас мало войска, сын, Алакуш-дигит Хури подвел, ох, как подвел!
- Будь он проклят! Но все другие, кого мы звали, пришли. У нас
пятьдесят пять тысяч воинов. И с ними бежать?
- Сиди, сын. Не думай, что благоразумие и трусость одно и то же. Но ты
прав. Мы позвали меркитов, ойратов и нашего друга гурхана Джамуху,- при
слове <гурхан> Таян-хан сделал еле заметную запиночку,- не для того, чтобы
веселее убегать. Пойдем навстречу врагу.- Взбодрился:- Пойдем, разобьем и
череп Тэмуджина, оправив в серебро, поставим рядом с черепом Ван-хана.
Но бодрости, идущей от души, не было в этих словах.
Соединенные войска найман, меркитов, ойротов, джаджиратов Джамухи и
идущих с ним людей из племен дорбэнов, салджиутов, катакинов двинулись
вниз по реке Тамир, потом повернули на восход солнца, переправились через
реку Орхон. Здесь впервые столкнулись дозоры. Найманы в короткой схватке
убили одного воина и захватили его лошадь. И будто это было не бедное
животное, а чудо, какое привели к походной, на колесах, юрте Таян-хана.
