здесь не перекликалась стража, слабый свет едва пробивался сквозь оконную
бумагу, всадники, пешие бесшумно выскальзывали из ворот, и они тут же
закрывались, так же бесшумно люди возвращались, и ворота открывались по
условному стуку. Ань-цюань находился во внутренних покоях. На низком
столике горели свечи в бронзовых подсвечниках, лежали раскрытые книги.
Ань-цюань листал страницы. но его взгляд скользил по иероглифам бездумно:
думы Ань-цюаня были далеко и от книг, и от этого дворца.
Неожиданное нападение монголов потрясло государство. Нищие, темные
кочевники, презираемые тангутами, степным вихрем ворвались в пределы Си
Ся, захватили город Лосы и крепость Лицзли, опустошили округ Гачжоу и
Шачжоу и ушли без урона. Ропот возмущения пополз по городам и селениям.
Народ винил военных, военные - сановников, к этому добавились слухи: в
городе Сячжоу свинья родила чудо-животное <линь> о двух головах. Гадатели
и прорицатели уверяли: <В одном государстве быть двум государям>.
Обеспокоенный император Чунь-ю коленопреклоненно вознес молитву
всевышнему о даровании стране мира и счастья, помиловал преступников,
переименовал столицу, назвав ее Чжунсин - Возрождение. Но это мало кого
успокоило. Все чаще стали приходить вести о неслыханном усилении
безвестного до этого хана Тэмуджина, и все просвещенные люди начали
понимать, что враг, легко взявший богатую добычу, придет снова. Император
послал в степи войско. Но время для похода было выбрано неудачно. Жара и
безводье погубили немало коней и людей. Войско возвратилось, не захватив
ни одного кочевника. Теперь и сановники, и военные стали возлагать вину на
императора.
Ань-цюань, возненавидевший Чунь-ю с первых дней его правления, увидел:
пришло его время. Через преданных людей он повсюду возбуждал недовольство
императором. Число его сторонников росло. И вот сегодня все должно
решиться. Знатные люди должны принудить Чунь-ю отречься от императорского
титула и возвести на престол его, Ань-цюаня.
Он знал, что происходит в императорском дворце. К нему то и дело
входили вестники с новостями. Пока нельзя было сказать, чем все кончится:
Чунь-ю упорствовал, грозился казнить всех отступников и тайком слал гонцов
в округа за войсками. Но за всеми шестью воротами Чжунсина стояли люди
Ань-цюаня - всех гонцов схватили. Это стало известно императору, и дух его
начал слабнуть...
За дверью послышался шум шагов, громкие голоса. Руки Ань-цюаня,
сжимавшие книгу, напряглись, сухо затрещал, прорываясь, лист. Это какой-то
конец. Или он император, или преступник. Двустворчатые двери распахнулись
настежь. Первым вошел князь Цзунь-сян, за ним около десяти высоких
сановников. Все троекратно поклонились. Ань-цюань отодвинул книгу,
выпрямил спину.
- Страдая слабостью здоровья, великий император Чунь-ю пожелал
оставить престол. Дети его малолетни, а время грозное, и мудрые мужи сочли
за благо передать власть в твердые руки. Мы обращаемся к тебе, светлый
князь Ань-цюань...
Цзунь-сян не числился сторонником Ань-цюаня. Скорее всего он не был
ничьим сторонником. Этот уже не молодой, далеко за сорок, князь был
известен своей ученостью, все время проводил в книгохранилищах. Оттого
лицо его было бледным, а глаза все время подслеповато щурились.
- Вручая тебе власть, мы надеемся, что ты укрепишь великое Ся,
умножишь славу предков. Тебе надлежит...
Углы рта Ань-цюаня опустились, нижняя губа надменно вытянулась. Он без
Цзунь-сяна знает, что ему надлежит делать. В первую голову он сгонит со
своих мест всех, кто усердствовал в служении Чунь-ю, самого бывшего
императора сначала отправит подальше от столицы, и глухие селения,
потом...
Не дослушав Цзунь-сяна, Ань-цюань поднялся.
- Я еду в императорский дворец.
- Но там еще находится Чунь-ю,- возразил Цзунь-сян обиженно.
- Пусть убирается!
Цзунь-сян отступил на шаг, растерянно потер рукой подбородок.
- Дозволь мне возвратиться к моим книжным занятиям, не обременяй
делами государства.
- Занимайся чем хочешь.
Опустив плечи, Цзунь-сян вышел.
Яркие огни, воздетые на длинные палки, освещали улицу. Стук копыт,
говор, бряцание оружия будили людей. С испугом и недоумением они
выглядывали из своих домов. А над городом взблескивали сполохи молний,
громыхала, приближаясь, гроза.
Ань-цюань беспрепятственно занял императорский дворец.
Бывший император, двоюродный брат Ань-цюаня Чунь-ю, отправился в
изгнание. Через несколько месяцев он внезапно скончался. Но это событие
осталось незамеченным. Стремительно возвышались новые сановники. И так же
стремительно падали. Отрешались от должностей военные, умом и трудом
заслужившие уважение. Им на смену приходили молодые, никому не известные.
Но и этим не всегда удавалось долго усидеть на своем месте.
Робость, неуверенность и смятение вселились и во дворцы, и в дома под
черепичными крышами.
VI
После курилтая Чингисхан не покидал своих родных нутугов. Но воинам не
давал передышки. На Буюрука послал Субэдэй-багатура. Нойон настиг брата
найманского хана у Великих юр, на речке Суджэ Буюрук был убит, однако
Кучулук с остатками войска сумел убежать и в этот раз. На меркитов уходил
Джэбэ. Беспокойного и неутомимого Тохто-беки постигла судьба Буюрука -
пал, сраженный стрелой. И воины его дрогнули. Сыновья Тохто-беки не могли
ни похоронить, ни увезти с собой тело отца - отрубили его голову, бросили
в седельную суму и ускакали вслед за бегущими воинами. Джэбэ их
преследовал, пока не стали кони.
Много хуже сложились дела у Хорчи. Хори-туматы не выдали ему сотню
беглецов, не дали девушек, а самого вместе с воинами задержали у себя.
Уйти удалось лишь двум его нукерам. Они рассказали хану, что племенем
правит после смерти мужа женщина багатур Ботохой-Толстая, а правая рука у
нее - Чиледу, тот самый, что бежал когда-то от него... На хори-туматов он
послал нойона Борохула, воина сурового и непреклонного. Уж он им покажет.
К правому крылу его улуса с севера примыкали земли киргизов, ойротов и
разных лесных племен. Досады от них пока не было. Но чего нет сегодня,
может быть завтра. Он велел снарядить тумен и отдал его Джучи - иди, сын,
испытай счастье-судьбу.
Снарядить тумен Джучи, проводить его до пределов улуса было велено
Джэлмэ. Все исполнив, он возвратился в орду и попросил разговора наедине.
Сидел Джэлмэ перед ханом, опустив голову, брови тяжело нависли на глаза.
Хан понял, что разговор предстоит худой, и, еще не зная, о чем будет
говорить Джэлмэ, проникся неприязнью к нему.
- Хан, все эти годы мы не слезали с коней, не выпускали из рук меча.-
Джэлмэ говорил медленно, будто перебирал свои думы.- Теперь вся великая
степь, от края до края, твоя. Прежним раздорам в ней нет места. Так я
говорю, хан?
- Ну, так,- коротко подтвердил он, догадываясь, куда клонит Джэлмэ.-
Будь твой отец с нами, он порадовался бы тому, что есть.
- Не знаю... Земля усеяна костями павших. Курени малолюдны, стада
малочисленны, пастухи изнемогают от груза повинностей. Не пора ли, хан,
натянуть поводья боевых коней?
- Если ты устал, отдыхай.
Джэлмэ поднял голову, посмотрел на хана, словно бы не узнавая глухо
сказал:
- Ты не желаешь меня понять, и моей душе больно. Не мне, твоему улусу
нужен покой. Пусть люди множат стада, скатывают войлоки для новых юрт,
женят сыновей и отдают в жены дочерей. Зачем сбивать копыта коней, рыская
по чужим кочевьям, если свои столь обширны, богаты травами и дичью? Разве
не ради покоя и мирной жизни умирали наши нукеры?
Подавив раздражение и чувство неприязни к Джэлмэ, Чингисхан заговорил
почти спокойно:
- Это ты не желаешь понять меня. Покоя захотелось? Но тебе же ведомо:
только быстро бегущие воды чисты и прозрачны В стоячей воде заводятся
гниль и скверна.- По лицу Джэлмэ видел: нойон не согласен с ним. И, уже не
скрывая своей враждебности, закончил:- Не старайся быть умнее своего хана.
Не заводи больше таких речей. Иди.
Джэлмэ поднялся, не взглянув на него, прошел к двери, там остановился.
- Одумайся, великий хан.
Он ничего ему не ответил, и Джэлмэ, помедлив, вышел.
Хан встал, сутулясь, начал ходить по юрте. <Одумайся>,- говорит Джэлмэ.
<Остановись>,- твердит мать. <Сжалься над нами>,- немо просят изнемогающие
от тягот воины. Многие из нойонов, которым он дал под начало сотни, тысячи
воинов с женами, стадами, кочевыми телегами, осев в своих нутугах,
отяжелели, страшатся превратностей войны, боятся потерять то, что есть. Не
шевели их - быстро позабудут, кто принес сытость и покой, дал рабов и
пастухов, начнут возвеличиваться. Друг перед другом, как прежние владетели
племен. Одумайся> остановись... Ну, нет! Хочешь пройти безводную
пустыню-скачи без остановок. Войско, пока в движении, в сражениях,- его,
раскиданное по кочевьям - чужое. Мать говорила: <Теперь каждый мужчина
воин>. Так и должно быть. Каждый воин. А место воина в строю, в бою, а не
в юрте, под боком у женщины.
Он знал: не все в улусе думают, как Джэлмэ. Добро, добытое в тангутских
землях, у многих распалило зависть, и они готовы без раздумий мчаться на
край света за дорогими одеждами, красивыми женщинами и быстрыми скакунами:
нудна, скучна, ненавистна им жизнь в куренях. Но, гоняясь за разоренными
остатками меркитов, добивая воинов Буюрука, не многое добывают для себя. И
тоже озлобляются.
В тот же день у хана состоялся разговор с Хасаром. Брату и раньше
недоставало разумности и добронравия, а после битвы у горы Нагу он стал и
вовсе нетерпелив, злословен, рыкал на всех, кто был ему не угоден. До
Чингисхана донеслось, что разгром Таян-хана Хасар одному себе в заслугу
ставит и очень обижен: оттерли от почестей и славы. Вел, сказывали, он
вовсе негодные речи. Будь, дескать, его воля, добыл бы мечом несметные
богатства, его нукеры - все до единого - пили бы из золотых чаш, носили
шелковые халаты и упирали ноги в стремена из чистого серебра. Хан этому не
верил. Ловить слухи растопыренными ушами - дело бездельниц женщин, а не
правителей. Хотел поговорить с братом сам, но все как-то не удавалось. А
тут брат явился к нему без зова. Не воздав ханских почестей, спросил:
- Я всю жизнь буду охотиться на тарбаганов?
Раздул ноздри, ястребиные глаза мечут огонь,- накопил в себе злости -
дышать нечем.
- Тебе не по нраву охота на тарбаганов - бей дзеренов или степных
птиц.
- Вот-вот, только это мне и осталось. Воинов в походы ведут другие, не
я. Даже те, кто меча в руках не держал.
- Ты говоришь о моем Джучи?- прямо спросил Чингисхан.
- И о Джучи...- не стал уворачиваться брат.
- Молодых, Хасар, тоже надо приучать к делу. О птенце, не покидавшем
гнезда, нельзя сказать, высоко или низко он будет летать. Так-то... А ты в
мои дела не суйся. Я дал в твое вечное, безраздельное владение четыре
тысячи юрт. Больше, чем кому-нибудь из братьев. Что еще надо?
- Вечное, безраздельное владение! Это на словах. Я не успеваю
исполнять твои повеления - пошли сотню туда, дай две сотни сюда. Раньше я
считал твоих овец, сейчас отсчитываю воинов.
- Ты хотел бы держать воинов при себе, как ревнивый муж молодых жен?
- Я сам хочу водить их в походы!- выкрикнул Хасар.
Хан все больше убеждался, что слухи о негодных речах Хасара правда.
Возгордился, вознесся, земли под собой не чует.
- Ты, говорят, можешь надеть на всех своих воинов шелковые халаты -
так ли эти?
- Уж я бы не повел воинов к лесным народам. Что добудет твой Джучи -
шубы из козлины и стрелы с наконечниками из кости!
Как и Джэлмэ, он выставил брата из юрты. И снова, сутулясь, мерил
