нойона Сохора. Шаман не захотел его даже выслушать. А братья шамана побили
Сохора, привязали на его спину седло, на голову надели узду и, подгоняя
бранью, ударами плетей, вытолкали из куреня.
К шаману поехал сам Тэмугэ-отчигин. Теб-тэнгри спросил, мягко улыбаясь
и осуждающе покачивая головой:
- Как ты мог слать ко мне посла - ты, которому надлежит являться
самому? А?
- Верни людей, Теб-тэнгри! Я приехал требовать! Ты влез в чужие дела,
шаман. Должно, не ведаешь, что за это бывает.
- Я-то ведаю все. А вот как может букашка, ползающая в траве, судить о
полете кречета, мне не понятно. Кто позволил тебе говорить со мной через
послов, будто хану? Твой брат?
- Брат не дозволял, но...
- Ага, ты присвоил то, что принадлежит другим. Ты виновен. А раз
виновен, становись на колени и проси прощения. Может быть, я смилуюсь над
тобой.
- Я не сделаю этого, шаман!- Тэмугэ-отчигин вскочил в седло.
Братья Теб-тэнгри стащили его с коня, силой поставили на колени, тыча
кулаками в затылок, принудили склонить голову. Кто-то за него писклявым,
плачущим голосом сказал:
- Прости, великий шаман, ничтожного глупца. Больше не буду.
Вокруг стояли воины, нойоны, и никто не захотел или не посмел
заступиться за униженного, оскорбленного ханского брата.
В орду Тэмугэ-отчигин примчался рано утром. Хан еще не вставал с
постели. В юрту его впустила Борте.
Тэмугэ начал рассказывать спокойно, но обида была такой свежей, так
жгла его - едва удержался от слез. Борте хлопала себя по бедрам, колыхаясь
оплывшим телом, горестно говорила:
- Как терпишь это, Тэмуджин? Шаман твоими руками чуть было не
расправился с Хасаром. Теперь опозорил Тэмугэ. Скоро он и за тебя самого
возьмется. Уйдешь вслед за своей матерью - что будет с нашими детьми?
Хан лежал, плотно закрыв глаза, борода торчком, короткие усы - щетина,
пальцы сами по себе мяли и рвали шерсть мерлушкового одеяла. Он знал, что
надлежит сделать, и страшно было перед неведомой, не подвластной человеку
силой. <Делаешь - не бойся, боишься - не делай>,- сказал он себе, но это
присловье не укрепило его дуя, в леденеющей душе теплилась трусливая
надежда, что все как-то утрясется само собой, как утряслось с Хасаром,
небо отвратит неотвратимое. Давя в себе и страх, и эту надежду, он
поднялся, быстро оделся.
- Тэмугэ, моим именем пошли людей за шаманом. И приходи в мою юрту.
Там все обдумаем.
Любое трудное дело, как всегда, захватывало его всего без остатка. Он
сам расставил в орду и вокруг юрты усиленные караулы, собрал самых
надежных и храбрых людей, каждому определил его место. Все продумал,
предусмотрел. Из-за хлопот на время даже позабыл, к чему готовится, и,
когда пришла пора ожидания, тревоги, сомнения, страхи вновь овладели им,
он уже не думал о том, какой будет конец всего этого, а желал лишь одного
- скорее бы все произошло.
Шаман приехал не один, вместе с отцом и братьями. Присутствие Мунлика
обрадовало хана, к нему пришло чувство уверенности. Как обычно, Теб-тэнгри
сел по правую руку, буднично спросил:
- Ты звал меня?
- Зовут равных себе. Тебе я велел приехать.
Мягко, словно вразумляя капризного несмышленыша, шаман напомнил:
- У меня один повелитель - вечное небо. Других нету.
- Это я уже слышал не однажды.
- Хочешь, чтобы твои слова запомнили, не ленись их повторять.
- Шаман, небо же повелело мне править моим улусом. Все живущие в нем -
мои люди. Ты тоже.
- Нет, хан. Бразды правления тебе вручили люди, собравшие этот улус.
По небесному соизволению - да, но люди. А между смертным человеком и
вечным небом стоим мы, шаманы, как поводья, связывающие лошадь и всадника.
Когда лошадь рвет поводья, всадник бьет ее кнутом.
Не такого разговора ждал хан, думал, что Теб-тэнгри признает свою вину,
раскается хотя бы для вида, а он его станет обличать. Неуступчивость
шамана и унижала, и пугала, лишала уверенности, без того невеликой.
Говорок Теб-тэнгри, уместный разве в беседе старшего с младшим, вел хана
туда, куда он идти не желал, оплетал, как муху паутиной, его мятущуюся
душу, и, разрывая эту паутину, он грубо спросил:
- Может ли быть у одного человека два повелителя?- И не дав шаману
ответить:- Почему же моими людьми повелеваешь ты? Почему топчешь мои
установления и утверждаешь свои?
- Я смиряю гордыню у одних и укрепляю дух у других, а это. хан, дело
мое, и я...
В душе хана уже затрепетал спасительный огонек гнева, распаляя себя, он
сказал, как хлыстом ударил:
- Встань!
Шаман не понял:
- Почему?
- Ты винишь моего брата в том, что он присвоил себе право, ему не
принадлежащее. А сам? Как смеешь сидеть на месте, которого я тебе никогда
не давал!- Кровь застучала в висках, сграбастал шамана за плечи, толкнул.-
Слазь!
Шаман съехал со стопки войлоков, быстро вскочил на ноги. Этого он не
ожидал и на малое время растерялся. Но тут же плотно сжал губы, бездонная
чернота его глаз налилась неведомой силой, и она давила на хана, гасила
гнев. Невольно помог Мунлик. Беспокойно подергивая седую бороду, он
закричал:
- Перестаньте! Небом вас заклинаю, перестаньте!
Хан повернулся к нему-только бы не видеть глаз шамана.
- Я не хочу с ним ссориться. Я только хотел понять, из-за чего
завязалась вражда между моим младшим братом и твоим сыном. Но, видно,
правды тут не добиться. Сделаем по древнему обычаю. Пусть Теб-тэнгри и
Тэмугэ борются. Кто упадет, тот виновен. Тэмугэ, у тебя все готово?
Во время этого разговора брат стоял у дверей юрты. Беспрестанно
одергивал на себе халат, подтягивал пояс, поправлял шапку. Хан знал, что
сейчас на душе брата, и опасался, что в последнее мгновение он падет духом.
- Бороться я не буду!- сказал шаман.- Не по моему достоинству.
- Нет, будешь, будешь!- Тэмугэ-отчигин потянул его из юрты.
Братья шамана вскочили, но хан остановил их окриком. И Мунлик сказал:
- Сидите. Пусть будет так, как хочет хан. Верю, хан, ты не сделаешь
нам зла.
За дверью послышался шум возни - кешиктены перехватили шамана, потом
короткий вскрик - сломали хребтину. Хан невольно вжал голову в плечи, до
крови закусил губу. Сейчас разверзнется, небо, плети молний хлестнут по
земле...
В юрту вошел Тэмугэ, непослушными руками взял со столика чашу с
кумысом, торопливо выпил и так же торопливо, расплескивая, начал наполнять
ее из бурдюка.
- Вы... не стали бороться?- спросил Мунлик встревоженно.
- Э-э, он не хочет. Лег и не встает.
- Вы... вы убили сына?!- Борода Мунлика затряслась, он хотел
подняться, но не смог.
Сыновья его вскочили и схватились за оружие. Но в юрту
ворвались-кешиктены, отобрали мечи и ножи, повязали. Хан опустился на свое
место, глубоко, с облегчением вздохнул.
- Этих не трогайте. Вбейте палками немного ума, и пусть отправляются
домой. Ради тебя, Мунлик... Как видишь, меня нельзя обвинить в
неблагодарности.
Мунлик подобрал с полу шапку сына-шамана, обнюхал ее и зарыдал, как
старая женщина.
Над телом шамана хан велел поставить юрту, чтобы на него не глазели.
Слух о смерти Теб-тэнгри облетел ближние курени, и отдать последний поклон
шаману со всех сторон повалили люди. Сколько их было! Если дать его
похоронить, мертвый Теб-тэнгри доставит хлопот не меньше, чем живой. Его
могиле станут поклоняться, его дух будет жить в народе, и память о том,
что он, Чингисхан, укоротил ему жизнь, никогда не исчезнет.
Ночью он велел тайком похоронить его тело. А днем, когда открыли юрту и
не нашли в ней тела шамана, толпа в страхе пала на колени. Хан сам вышел к
толпе, заглянул в юрту, будто удостоверяясь, что шамана и в самом деле
нет, сказал:
- Так и должно быть. Небо повелело шаману охранять мой род и мой улус.
Вместо этого он захотел возвыситься над моими братьями. И небо невзлюбило
его. Оно отняло душу, взяло и тело, чтобы не осталось на земле и следа от
неправедной жизни шамана Теб-тэнгри.
Теперь в улусе не осталось ни одного человека, который мог бы
покуситься на его власть. Он был недосягаем, как дерево, растущее на
отвесной скале. Но не радость, а холодок одиночества почувствовал он. В
юрте теперь редко когда спорили, а открыто противиться не смел никто. Даже
друг Боорчу и тот больше помалкивал.
Возвратился из похода Джучи. Не утрудив войска сражениями, не отяготив
потерями, сын подвел под его руку киргизов, ойротов и многие мелкие
племена лесных народов. Владетели в знак покорности прислали дань -
кречетов, шкурки соболей, лис и белок.
- Как же ты обошелся без сражений?
- Люди везде умеют думать, отец... Прежде чем обнажить меч, я говорил
с ними. Они вняли моим словам.
Он взял сына за плечи, повернул лицом к нойонам, отыскал взглядом
хмурого Хасара.
- Смотрите, какой разумный нойон вырос из моего сына! Ему всего
двадцать два. А кое-кому лет в два раза больше, но во столько же раз
меньше и разума.
Не избалованный похвалами Джучи чувствовал себя неловко, но на отца
смотрел с благодарностью и бесконечной сыновней преданностью. Прикажи ему
сейчас умереть, сын принял бы смерть, как другие принимают награду. <Вот
кто - сыновья заменят мне моих друзей>,- подумал хан.
- А велика ли добыча?- не удержался, съязвил-таки Хасар.
Но хану сейчас его злословие было безразлично. Джучи добыл то, чего он
желал. Теперь можно, не опасаясь удара в спину, все силы повернуть на
полдень.
- Готовьтесь к большому походу. Мы пойдем по изведанному уже пути - в
страну тангутов. Я сам поведу войско.
VII
Начались сборы. Перед самым выступлением пришла худая весть: нойон
Борохул, отправленный покорять хори-туматов, был завлечен в засаду и убит,
а войско его рассеяно. Хан долго не мог ни о чем думать, кроме скорого и
жестокого отмщения хори-туматам, хотел было вести войско на них, но
поостыл и не стал ломать первоначального замысла: слишком многое зависело
от войны с тангутами.
В начале третьего месяца в год змеи ' Чингисхан вторгся в пределы Си
Ся. Ань-цюань выслал навстречу большое, но собранное наспех войско. Во
главе поставил юного наследника престола Чэн-джэня - для воодушевления
воинов и в случае удачи для прославления его имени; в помощники ему
определил старого, испытанного воина Гао лингуна '' - для управления
войском и в случае неудачи для сурового наказания. Наследнику не суждено
было прославиться, а лингуну держать ответ перед императором и его
советом. В первом же сражении тангуты были разбиты, наследник спасся
бегством, а лингун попал в плен.
[' Г о д з м е и - 1209 год.]
['' Л и н г у н - титул, видимо заимствованный тангутами у китайцев,
означающий в переводе с китайского <его превосходительство начальник>.]
В четвертом месяце Чингисхан взял крепость Валохай и двинулся на
Чжунсин. Путь к столице тангутов преграждал Алашаньский хребет. Попасть в
Чжунсин можно было лишь через тесный проход. Сюда, к заставе Имынь,
тангуты успели стянуть около пятидесяти тысяч воинов. Всадники Чингисхана,
не привычные к горным теснинам, не смогли взять укрепление Имынь, потеряв
много убитыми, скатились к предгорьям. Хан отправил гонцов в степь за
подмогой.
Тангутам легко было подтянуть свежие силы, обрушиться на Чингисхана,
но, напуганные первым поражением, они сидели в проходе, надеясь, что
жаркое лето заставит монголов уйти. Рядом с горами лежала песчаная
пустыня. Летом пески накалялись, как зола очага, и в них гибло все живое.
Воины Чингисхана хорошо знали, что ждет их, если они не возьмут горный
проход. Опасность, бездействие, зной пустыни томили людей, все чаще
