ними. Со стен полетели камни, бревна, мешки с песком. Шарахнулись кони,
закрутились, сшибая друг друга. Падали пораженные всадники. С другого
склона, из-за земляных укреплений, полетели, затмевая солнце, тучи стрел.
Судуй не думал ни о чем, старался лишь не отбиться от Джучи. Обоих крутило
и метало из стороны в сторону в месиве коней и людей.
Отхлынув от крепостных стен, воины навалились на земляные укрепления,
оттеснили с одной стороны лучников, раскидали землю и внутрь прохода
ворвались конные, порубили, вышибли тангутов. Но из-за крепостных стен,
из-за перевала на конях и верблюдах мчались все. новые и новые воины.
Отчаянно сопротивляясь, монголы покатились назад. Разинув рот, но не
слыша своего крика, Судуй размахивал мечом, нападая и отбиваясь. Иногда
отставал от Джучи, поворачивал голову, ловил взглядом золотую иглу его
шлема, расталкивал своих, пробивался между чужих и вставал с ним рядом.
Джучи был бледен, по лицу струился пот.
- Нельзя назад! Нельзя!- кричал он и правил коня на тангутов.
Но устоять было невозможно. Сражение ползло по теснине вниз все
быстрее, все громче становились победные крики тангутов. Скатились в
предгорья, стали видны обозные телеги, и здесь началось бегство. Джучи
пытался остановить воинов. Но где там!
Под ним пала лошадь. Судуй проскочил мимо, стал разворачивать коня, но
его толкали налетающие всадники, увлекали за собой. Кое-как выбрался из
потока в сторону, поскакал назад. Джучи бежал пешком, сильно припадая на
ногу. Шлем он потерял, п обезумевшие от страха воины его не узнавали,
мчались мимо. Судуй спрыгнул с коня.
- Садись!
Джучи вскочил в седло. Тангутский воин на белом коне налетел на него,
норовя опустить меч на обнаженную голову. Судуй снизу ткнул копьем в кадык
воина, и он опрокинулся навзничь, свалился, застряв одной ногой в
стремени. Судуй успел поймать рукой второе стремя. Лошадь понеслась, храпя
и лягаясь. Судуй бежал рядом, не отпуская стремени, стараясь подхватить
поводья. Вдруг лошадь вздыбилась, рухнула на землю, придавив Судую ногу.
Из ее пробитого стрелой горла тугой струей ударила кровь, заливая лицо и
голову Судуя. Отплевываясь, протирая кулаком глаза, он попробовал
высвободить ногу. Не удалось. А мимо катилось тангутское войско.
Промчались конники. За ними - воины на верблюдах, наконец пешие. <Пропал
я! Э-эх, пропал!> Судуй притих. Залитый лошадиной кровью, он был для
тангутов мертвым.
Неизвестно, сколько времени пролежал неподвижно. Нестерпимо пыла нога,
от зноя и страха во рту все пересохло, язык стал шершавым, как у вола...
<Что скажет мать, когда придет встречать воинов, а меня с ними не
будет?>.... Но что это? Тангуты как будто повернули назад. Бегут! Бегут
назад! <Духи-хранители, спасите меня ради моей матери!> Послышались
громкие, все нарастающие крики: <Хур-ра!> И всадники на низких степных
лошадках бурным потоком хлынули к проходу...
Вечером воины Чингисхана были уже на перевале. Из пятидесяти тысяч
тангутов в Чжунсин ушло едва ли больше десяти - пятнадцати. Остальные были
убиты в сражении, взяты в плен и безжалостно изрублены на перевале,
Судуй выбрался из-под лошади, поймал тангутского верблюда и на нем
поехал разыскивать Джучи. Сын хана крепко стукнул его кулаком по плечу.
- Ты где был?
- Отдыхал. Когда остался без коня, подумал: зачем бегать взад-вперед?
Да еще пешком. Лег и полеживал.
- Если бы не ты, Судуй, я бы пропал!
- Э-э,я все делал так, как велел твой отец.- Судуй засмеялся.
VIII
Кутаясь в шерстяной плащ, Ань-циань поднялся на городскую стену...
Смеркалось, шел мелкий дождь. С верховьев Хуанхэ дул холодный ветер,
хлопал полами плаща, трепал огни, поднятые над его головой
телохранителями; неровный, прыгающий свет вырывал из серого мрака зубцы
стены, кучи мокрых камней, воинов, зябко жмущихся к зубцам. Император
шагал, расплескивая лужицы черной воды, смотрел вниз, где в мутной
дождевой мороси и сумраке вечера расплывались, сливались в сплошную дугу
огни вражеского стана. Огни горели и в стороне Бован-мяо. Там, в храме
предков тангутских императоров, расположился предводитель кочевников,
грязный осквернитель святынь...
Уже несколько месяцев наглухо заперты все шесть ворот столицы. Никто не
думал, что осада окажется такой затяжной. Всем было известно, что
кочевники подобны разбойникам, налетают, хватают, что сумеют схватить, и
бегут в свои степи. Так было с незапамятных времен. А тут... Монгольский
хан разорил Валохай, ему досталась богатая добыча у заставы Имынь, он
дочиста ограбил столичную округу. И не уходит. Как одержимый, беснуется
под стенами города, пытаясь овладеть твердыней. Поначалу кидал людей на
стены. По лестницам, сделанным из плодовых деревьев, его воины лезли то в
одном, то в другом месте, то среди дня, то глухой ночью. На них обрушивали
град камней, засыпали глаза песком, лили кипяток... Высокое умение брать
крепости было неведомо дикарю, и защитники легко выходили победителями. Но
у хана варваров было упорство, а оно и камень разрушает.
Обеспокоенный император через потайной подземный ход слал гонцов во все
двенадцать округов страны, требовал напасть на хана с тыла, отправил
посольство к Цзиньскому императору с просьбой оказать скорую помощь.
Однако разрозненные войска из округов монголы перехватывали по дороге и
разбивали. А князь Юнь-цзы, только что занявший императорский трон в
Чжунду, прислал надменный ответ: он считает унизительным соединять силы
двух великих государств для борьбы со степным грабителем.
Возле угловой башни император остановился. Ветер хлестал дождем прямо в
лицо. Пригибая голову, Ань-цюань вглядывался в тьму. Далеко на притоке
Хуанхэ светлячками мельтешили огни. Там, как доносили лазутчики, жители
столичной округи, согнанные ханом, носили камни, мешки и плетеные коробы с
землей, кидали в реку. Хан хочет возвести плотину - для чего?
Он стоял на ветру, пока не продрог. Потом спустился со стены и
отправился во дворец. В малых императорских покоях ярко горели восковые
свечи, пылали угли в железных жаровнях с румяными боками. Было тепло и
сухо. Лысый сановник, главноуправляющий делами государя, снял с него
мокрый плащ, с поклоном спросил:
- Будешь ли говорить со своим советом?
Придвинув к жаровне низкое кресло, обложенное перламутром, император
простер над углями ладони, зябко повел плечами. Ему не хотелось
встречаться с высокими сановниками. Что могут сказать утешительного они?
Что может сказать он? Остается одна надежда: терпение хана иссякнет, и он
уберется в свои степи.
- Пусть заходят.
Сановники входили, кланялись и усаживались на узкий ковер, растянутый
вдоль стены. Тихо шелестели бумаги, шуршала одежда. Кивком головы он
разрешил говорить. По установленному порядку они рассказывали о делах,
которыми ведали. Иссякают запасы пищи... Много больных... Ничего нового.
Он разыскал взглядом князя Цзунь-сяна.
- Я просил тебя собрать ученых людей и узнать, чем грозит нам плотина,
возводимая врагами.
Не спеша, храня свое достоинство, Цзунь-сян развернул лист бумаги,
подслеповато жмурясь, вгляделся в него.
- Нас ждет большая беда. Воды реки, перекрытой здесь,- ткнул пальцем в
бумагу,- хлынут в город. Посмотри на этот чертеж, и тебе станет понятно.
Он взял плотный лист бумаги, но вглядываться в извилистые линии чертежа
не стал. Сказал с удивлением:
- Как мог дикарь додуматься до этого?
- Дикарь-то он дикарь. Но у него есть чему поучиться и просвещенным
владетелям.
Император бросил быстрый взгляд на Цзунь-сяна.
- Что придумали хранители мудрости для разрушения сего замысла?
- Можно сделать одно: пробиться к плотине, раскидать...
- Пробиться? Да они только этого и ждут. Выйдем за ворота - сделают то
же, что у заставы Имынь! Эх вы, познавшие истину! Чтобы придумать такое,
не надо сидеть десятилетиями над книгами.
- Потерянное в горах, государь, не ищут на дне реки,- с раздражающей
назидательностью сказал Цзунь-сян.- Не надо было подпускать врагов к
сердцу страны. Мы повторяем ошибки покойного Чунь-ю.
Он говорил <мы>, но понимать это надо было - <ты>. Род Цзунь-сяна так
же высок, как и род самого императора, но это не дает ему права вести
такие подстрекательские речи. Ань-цюань навалился на спинку кресла,
утвердил локти на мягких подлокотниках.
- Поди прочь, Цзунь-сян!
Тому, видно, показалось, что он ослышался. Повернулся в одну сторону, в
другую - сановники стыдливо прятали глаза. Бледное лицо князя порозовело.
Он поднялся и удалился, гордо подняв голову. Император выпятил нижнюю
губу, скомкал чертеж и бросил в жаровню.
Утром в город пришла вода. Она врывалась под створы ворот, с журчанием
растекалась по улицам, подхватывая мусор, перехлестывалась через низкие
пороги домов, низвергалась в подземелья с плеском, шумом и грохотом. Люди,
кто с молитвой, кто с проклятием, тащили на крыши детей, закидывали свое
добро, влезали туда же сами, мокрые, грязные, тряслись под нудно
моросящим, холодным дождем. Взломав загородку конюшни, вырвались на волю
лошади, с ржанием метались в теснинах улиц... К вечеру почти не осталось
незатопленных мест, только у императорского дворца сохранилась узкая
полоска суши.
От хана прибыл посланец. Сухопарый, крючконосый воин говорил с
императором, обратив лицо не к нему, я к переводчику. На голове у воина
был тангутский гребенчатый шлем, с плеч свисала мокрая, заляпанная грязью
тангутская же шерстяная накидка. Посланец требовал у императора сдачи
города. Сам император с воинами может уходить, но все ценности должны быть
оставлены, оставлены должны быть также люди, умеющие ковать, плавить
железо, обрабатывать серебро я золото, ткать шерстяные или иные ткани...
Слушая посланца, Ань-цюань вспомнил свою встречу с беглым степным ханом
в Хэйшуе. Тогда все было иначе. Тогда он издевался над кочевником, над его
ничтожеством. До чего же был глуп! Рябому хану надо было помочь. Через
него в степях завести друзей... Но разве мог подумать, что придет время и
он, император Си Ся, страны величественных храмов и дворцов, страны, чьи
воины заставляли трепетать и киданьскую и сунскую, и цзиньскую династии,
будет слушать такие слова от грабителя, который не постеснялся прийти к
нему в чужом, награбленном одеянии...
- Уходи, нойон Джарчи. Города твоему хану мы не отдадим никогда!
- Мы подождем.- Нойон поправил на поясе меч <дракон-птица>- тангутский
меч с рукояткой, чешуйчатой, как тело дракона, изогнутой на конце в виде
птичьей головы.
Вода, залив город, больше не прибывала. С нею можно было бы
примириться. Но размокли стены глинобитных домов, они оседали,
разваливались, придавливая обломками людей, в двух местах просели и
треснули крепостные стены. Город ждала неминуемая гибель. Императорский
совет почти в открытую стал обвинять Ань-цюаня в неразумном упрямстве.
Надо бросить все и уйти... Они не хотели понять, что стоит покинуть стены
крепости - и все лягут под мечами кочевников.
И вдруг вода начала резко убывать, скатываться. Случилось это поздно
вечером. В стане врагов всю ночь метались огни, доносился шум. Утром все
стало понятно. Вода поднялась настолько, что стала топить и вражеский
стан. Тогда хан велел разрушить плотину, и рек? вошла в спое русло.
И снова прибыл посол. Он признался:
- Наши воины немного покупались! Мы перебрались на более высокое
место. Теперь не затопит: А вам уйти некуда: Хан говорит тебе: оставайся в
